ИНФАНТИЛЬНОСТЬ

 

-1-

            Во вторник меня уволили.

            А в пятницу позвонил Котвицкий и предложил мне работу в своей компании.

            Со вторника до пятницы я о многом успел подумать, но ни к каким конкретным выводам не пришел. Журнал наш шел к банкротству давно и уверенно, а мировой кризис его падение только ускорил. Продажи снизились, спонсоры разбежались, объем рекламы сократился – мы рухнули. Началось тотальное увольнение штата.

            Я еще и работу не искал. Только подумал, что нужно ломовое резюме составить – фоту прицепить и личные достижения перечислить: медали с выставок, грамоты за активность в кружке хорового пения, свидетельство об окончании курсов по оказанию первой медицинской помощи. Я ж такой разносторонний!

            Еще успел подумать о том, что кредит брал в долларах, а теперь – где доллар и где я? И где, кстати, эти деньги? Куда я их потратил? И не один кредит даже. Но не успел я дойти до неутешительных выводов, как позвонил Котвицкий. Сказал, что в международном отделе их выставочной компании открылось новое «восточное» направление и пригласил меня вип-менеджером. Я думал, вип-менеджеры только в супермаркетах сосиски в холодильник подкладывают. А тут – целое направление.

– А что там по зарплате у вас? – спросил равнодушно.

– Подъезжай сегодня в офис – обсудим.

            А с Котвицким я когда-то переспал. Скажу «переспал» не потому, что стесняюсь как-то иначе нашу связь обозначить, а потому что по-другому и не назовешь – ничего такого между нами в ту ночь не было, что меня впечатлило бы. Но предысторию я хорошо помню.

            Я тогда еще в нашем журнале начальником отдела рекламы работал, а Котвицкий руководил своим детищем-монстром – выставки, международные форумы, съезды, бизнес-встречи, делегации, каталоги, фильмы о наших предприятиях для потенциальных западных инвесторов, международный консалтинг и все такое. И их маркетологи хотели у нас рекламу какой-то выставки тиснуть, решили – мирным бартером, в обмен на нашу рекламу в их каталогах и выставочную площадь. Все остались довольны. Я прямо из типографии журнальчик в зубы – и собственной персоной к ним – уважение солидным партнерам выказать.

            Приезжаю, а у них там какой-то корпоратив намечается. Котвицкий мне руку пожал, мол, помню, о чем речь, и пригласил остаться. А праздник – по поводу дня рождения главбуха. Я слинять хотел, потом вижу, а они прямо в офисе бухать собираются. Столы сдвигают, колбасу режут и оливье из кастрюль выворачивают. Думаю, если останусь, точно очень смешно будет. А я ради смеха на многое готов.

            Так все и вышло. Сердючку врубили, бухгалтерша Нона Сергеевна в пляс, откровенный колхоз начался – даже я такого от солидной компании не ожидал. Я на балкон вышел – пару затяжек сделал, чувствую, помру со смеху, не дождавшись десерта. Сам уже тосты говорить начал, славить бизнес-партнеров, жен и детей их, родных и близких. Котвицкий так на меня покосился, но на фоне массового веселья – не осуждающе.

            Я Ноне Сергеевне то селедку под шубой передам, то шампанского подолью. И так я за ее здоровье набрался – чтоб она была так здорова, как я набрался! Когда дело дошло до темноты и до того, кому с кем по пути, оказалось, что одному мне – на такси через весь город.

            И какой-то менеджер говорит Котвицкому:

– Иван Карпович, может, оставим гостя в офисе до утра? В приемной диван есть. 

– Не надо, я его с собой заберу.

            И забрал. Я хотел отказаться, но тут меня накрыло окончательно. У него отчество было Карпович. Короче, вы по трезваку не поймете. А меня в такси это просто уморило.

– Твой отец, – говорю, – в каком веке с таким именем жил? В прошлом?

– Ну, в прошлом, – отвечает он спокойно.

            Уже и таксист похихикивает.

– А он млекопитающее был или как?

            Потому что если он рыбой был, то Котвицкий – что-то вроде Ихтиандра тогда получается. Что ж это за бизнес-партнер? Кто ему компанию доверил? Ржу – не могу остановиться.

            Когда приехали, он меня в квартиру провел, стакан минералки налил.

– Ты в порядке? – спрашивает. – Выпей воды, успокойся. Я тебе подушку принесу.

– Не надо подушку, – говорю я. – Я с тобой лягу.

            Его заметно шарахнуло от меня. То есть он не думал об этом – сто процентов. И даже если бы он – Боже упаси – об этом думал, он бы никогда никому в этом не признался – ни на исповеди, ни в суде, ни на костре, ни под пытками. Ну, знаете, есть такие люди, которые на смертном одре изводят себя сожалениями о том, что с соседкой по даче не переспали. Им просто нужны поводы для сожалений. Чем больше поводов – тем лучше. А я эти поводы не коплю. Вот в чем разница.

            Но выражение его лица меня немного протрезвило. Я перестал смеяться, выпил воды и что-то такое сымпровизировал. Но особо не старался.

            С той ночи я Котвицкого не видел. А нет, вру. Осенью встретил его на выставке в университетском Дворце Спорта. Он кивнул довольно дружелюбно и спросил участливо:

– Как ты себя чувствуешь?

            Ну, вам бы пришло в голову такое спросить? Только в том случае, если бы вы в последний раз на приеме у врача виделись.

– Что, так хреново выгляжу? – огрызнулся я.

            И он в пол уставился – вдруг там трещины какие появились…

            С тех пор я вообще не вспоминал об Иване. Его существование на планете Земля никак меня не волновало, как, наверное, не волнует существование абсолютно идеальных вещей, к которым я не причастен никаким боком: Эйфелевой Башни, портрета Джоконды, острова Бали, собрания сочинений Достоевского. Если в разговорах случайно всплывало его имя, я всегда переспрашивал: 

– Кто-кто? Вано?

– Почему «Вано»? – удивлялись вокруг.

– Да просто похож...

            Никому не нужно было знать, что Котвицкий похож на соседа-грузина, который мне нравился в детстве, достаточно было и того, что он смуглый, черноволосый, кудрявый и всегда как-то неряшливо недобритый. Просто, если помнить о его мозгах, о его должности и о том, что в делах он ни капли неряшливости себе не позволит, чужие имена к нему не приклеишь. А я приклеил. Шутки ради. Зачем все так серьезно?

            Но в целом эта «идеальная вещь» существовала где-то в своем идеальном мире, руководила своей компанией и позвонила мне именно тогда, когда я оказался совершенно на мели. И я никак не мог подобрать нужный тон для предстоящего разговора. Некстати вспомнилась та ночь, когда я умирал со смеху над его отчеством. И это было глупо, так глупо. Да и потом ничего особо умного не было. Мне показалось, он отнесся ко всему, как к короткому и неизбежному позору, и затем снова стал прежним отличником производства.

            От воспоминаний об этой истории немного мутило. Но я легко проигнорировал чувство неловкости – неблагоразумно ломаться в период кризиса. По большому счету – ничего между нами не было, кроме случайного колхозного корпоратива.

 

-2-

            В офисе у них оживление, менеджеры носятся, к какой-то выставке готовятся, телефоны трещат. Я даже возмутился немного. У всех кризис, а они тут!..

            Офис-менеджер меня к кабинету Котвицкого провела и за дверь пихнула. Я заулыбался. Но Вано мне руки не подал. Поздоровался, поднялся и к окну подошел – вообще спиной ко мне повернулся. Очень приятно.

            Я сел без приглашения.

– Представь, мы банкроты! – объявил бодро.

– Я понял. Многие промышленные журналы рухнули, – кивнул он.

– А ты когда узнал, что я ушел?

– Во вторник.

– И я во вторник.

            Тут у меня переворот в мозгах начался. Случайно такие вещи не узнаются. Мне, например, дела нет, кого и каким числом с работы выперли.

– Ты как руку на пульсе держал.

– Да у вас пульс и был слабый.

            Знаете, что меня смутило? Тот корпоратив был в июне, виделись мы в сентябре, а сейчас – апрель. С каких же пор у него рука на пульсе?

– А направление это давно у вас?

            Он явно за окном что-то разглядывает. Может, пробка на трассе образовалась.

– Нет, недавно, – отвечает мне рассеянно. – Игорь Арсеньев – руководитель отдела международных отношений. Мой давний друг. Он тебе все объяснит. Ты у него в подчинении как бы. Работа обычная, как и с Европой, – привлечение бизнесменов к двустороннему сотрудничеству. Охват – Иран, Пакистан, Китай, Индия. Перспективы есть. Думаю, ты справишься.

– А зарплата у меня какая будет?

            Он назвал сумму – в два раза большую, чем моя зарплата в журнале. Я скривился.

– Мало? – он взглянул мельком.

– У меня четыре долларовых кредита.

– Четыре? Как может быть четыре кредита?

– Ну, как? Брал, чтобы они друг друга покрыли. А у них не получилось. Несовместимость какая-то.

            Ему не смешно.

– И что ты купил? Машину?

– Нет, просто растратил. Машины у меня нет, а квартира от бабки досталась. Но бабка сама умерла, без моей помощи, ей девяносто лет было.

– Как можно быть таким беспечным?

            Я про себя «беспечным» заменил на «без башни» и попросил напрямик:

– Пятьсот баксов накинь.

            Он кивнул.

– И я еще один кредит возьму, чтобы прошлые закрыть, – добавил я для верности.

– С ума сошел? В теперешних условиях – это самоубийство. Сдай квартиру, пока закроешь – живи у меня. У меня три комнаты.

            Ага, я все понял. Понял-понял. Не дурак.

– Безо всяких обязательств, – добавил он, по-прежнему глядя в окно.

– Само собой.

– Согласен?

            Как-то много пунктов набежало, по которым я должен был одним махом согласиться: работа, зарплата, сожительство.

            А за окном кино показывают? Или там что-то такое безумно интересное, как трещины на полу? Чистюля хренов! Эйфелева Башня не покосилась?

            Ему и сорока нет. Он хорошо выглядит. Что ж так стесняться? Или никого у него с июня не было? Или до июня – тоже никого? 

Идеальный Котвицкий. Зачем ему эта история? Недоброжелатели говорят, что я неадекват. Он не мог не слышать.

– Конечно, согласен. А что там за окном?

– Весна.

– Ты там весну рассматриваешь?

            Он вернулся за стол. И я, наконец, увидел его близко, почти рядом – прямо перед собой. Почему у таких людей не складывается? Понятно, почему у меня. Но почему у них?

            Наследил. А теперь следы зачищает. Платить готов. 

– Ты женат был?

– Был. Дочери четырнадцать лет. Видимся иногда.

– Похожа на тебя?

– Ну, похожа, наверное. Только блондинка.

– Страшно похожа.

– Ты сейчас к Игорю зайди – познакомься. И утряси там все – кабинет тебе выделили, девочек в менеджеры набрали.

– А, хорошо. Я и с девочками могу.

            Но он не улыбается.

– Может, ты меня представишь этому своему… другу детства, Арсеньеву?

            Нет-нет, конечно, нет. Снова глаза опустил. Не хочет он меня представлять.

– Ладно, я сам, – я поднялся. – Спасибо, Вано.

– Да. И «Вано» здесь тоже не говори.

– Тебе не нравится?

– Нравится, только… Ну, ты понимаешь…

            Я изумленные глаза сделал. Что я понимаю? Что я его в ту ночь тоже по пьяни «Вано» называл? Так у нас же сто ночей впереди – пусть привыкает. И пусть на работе все привыкают. Что он думал, покупать с потрохами – и нигде не запачкаться? Не бывает так.

            Пошел на второй этаж – знакомиться.

– Хай, монстры международных связей!

            А Игорь этот мрачный оказался. Так посмотрел на меня, будто на мне табличка болтается с каким-то нехорошим словом. Старше меня – лет на пять, а суровее – на двадцать пять, проведенных в колонии строгого режима. Вместе начинали? Бригада? Я не торчу от такого.

            Девочек мне показал. Разброс – от двадцати двух до сорока семи. Так себе девочки, не фонтан.

– А давно вы это направление выделили вообще?

– Во вторник мы его выделили. И надеюсь, не зря штат набрали и кабинет тебе освободили.

            Вот такой прямой человек Игорь Арсеньев. Но я не напуган. Если захочу, Колобок, я тебя съем и не спрошу, из какой ты бригады.

            Он еще что-то добавить собирался, но потом посмотрел на меня внимательно и вышел из кабинета с таким видом, как будто его сейчас стошнить должно. А я за столом посидел, проверил, как аська работает и как паук раскладывается. Нормальные, даже комфортные условия. Мягкое кресло. Кондишн – на случай, если я продержусь тут до лета.

            С рабочего я позвонил Славке. Сказал, что квартиру ему временно уступлю. С расценками он не спорил. Вечером пересеклись у меня – он деньги отдал, я собрал кое-какие вещи. Потом в бутик зашел – купил солнцезащитные очки Prada. Котвицкий же сказал, что весна вроде пришла. Деньги сразу закончились.

            Я набрал Вано:

– Забери меня. Я адреса твоего не помню.

            Он заехал за мной в кафе, взял мою сумку.

– Думал, ты не решишься.

– А чего тут решаться? Как тебе очки?

– Очки? Не темно тебе в них?

– Я за них все деньги отдал, которые мне Славка заплатил.

– Какой Славка?

– Который мою квартиру снял.

– Я тебе завтра аванс выдам.

– И за кофе расплатись заодно.

            Он расплатился. 

 

-3-

            Обычная квартира. Если бы Вано жил ради комфорта, у него была бы совсем другая квартира – не аскетическая, не черно-белая, не остроугольная.

            Я тут впервые огляделся. Непонятно, кто вообще живет в этих обезличенных стенах – студентка, холостяк или древняя старушка.

            Если подумать, мы с этим типом даже толком не общались. А теперь у него одна тема для общения – конспирация.

– На работу ты позже меня будешь приезжать, хорошо? Не со мной, – предупредил на полном серьезе.

– Здорово. Я поспать утром люблю. К одиннадцати – нормально?

– Да-да, нормально.

– А к двенадцати можно? 

– Да, можно к двенадцати.

– А курить у тебя можно?

– Тебе можно все. Не спрашивай. Можно все. 

            Я сел в кресло и закурил. Можно все, кроме мелочей – не приходить вместе с ним на работу, не мелькать рядом с ним в офисе, не называть его «Вано», не ужинать вместе с ним в ресторанах, не бывать вместе на людях, а так… можно все.

            Я не мог вспомнить, хотел ли его в ту ночь – в июне. Но сейчас я его точно не хотел. Славка маячил перед глазами. К тому же на трезвую голову – как прикасаться к идеальным вещам, которые существуют в параллельной реальности? Он ничего обо мне не знает и знать не хочет. И я ничего не хочу знать о нем. Я хочу знать только одно: где все эти бешеные невесты, которые охотятся за богатыми женихами? Занялись бы этим экземпляром!

            Он тоже присел. Стащил галстук.

– У меня предчувствие конца света.

– Помолись.

– А для тебя… все нормально?

– Абсолютно.

            Галстук в руках вертит.

– У вас это… дресс-код в компании? Костюм обязательно таскать? – спросил я.

– Да, это обязательно.

– А в джинсах просто нельзя?

– Ну, если ты так хочешь.

– Что ты на галстуке остановился? Помочь тебе?

            Он глаза ладонью прикрыл. Похоже, неловко ему наедине со мной. Или комплексует. Но если он со мной комплексует, то для других он – вообще вне зоны доступа. И я не могу понять, что его мучит. Все ж нормально. Это он предложил такой вариант. Мне подошло. Каждый из этого договора поимеет свои интерес. Это взаимовыгодная сделка. При подписании таких соглашений ни у кого не дрожат руки.

– Ладно, хватит драмы, – я оборвал тишину. – Я в душ. И подушку мне не ищи. Все нормально.

– Спасибо тебе, Илья. За то, что ты не сердишься.

– Да любой бы радовался на моем месте. Или у тебя проблемы с самооценкой?

– Ну…

– А с чем проблемы?

– Ни с чем.

– Я проверю.

            Я проверил. Сплошные проблемы. Даже нежность – на грани истерики. Страсть, которая обрывается внезапно, которая проходит, как припадок. Стерпеть пять минут позора, а потом отвернуться и забыть обо мне? А лучше – если бы я вообще исчезал после того, как он кончит. Но я не исчезаю. Я лежу рядом с ним, как будто один – на другом краю земли, в вечной мерзлоте, на полюсе своего жуткого одиночества.

            Он не то что прикоснуться ко мне не может – сказать мне ничего не может. И сколько таких припадочных ночей я выдержу? Может, резиновую куклу нужно было купить в таком случае? Может, ее он бы меньше презирал?

            Мне странно. Мне холодно от такого. Я дотрагиваюсь до его плеча, но он отшвыривает мою руку.

 

            Я провалялся до утра – без сна и без снов. Как неопознанный труп в морозильнике.  А утром он поцеловал меня в щеку, потому что думал, что я сплю. И потом я уснул. Проснулся в полдень, на столе – ключи от квартиры и бутерброды. Ну, и неплохо. 

Я звякнул Славке:

– Как спалось, засранец?

– Кошмары, привидения и спермой несет.

– Там под диваном презики, может, остались?

– Ты урод! В «Клюкве» будешь?

– Не знаю. Я ж работаю.

– Ночью? Где это ты ночью работаешь?

– Набери меня вечером.

– Пошел вон, работничек!

            Я обошел квартиру с бутербродом в зубах. Погонял телик. Порнухи не было. Порылся в книжном шкафу – какая-то психология, тренинги. Не заметно, чтобы помогало.

            На работу не хотелось. Я перемерял перед зеркалом одежду Вано. Если бы он не был шире на два размера, что-то бы сгодилось. Ограничился его галстуком. Тем, на котором он вчера чуть не удавился.

            Арсеньев эту фишку не заценил.

– Ты всегда планируешь к обеду появляться? – вместо «Здравствуйте, глубокоуважаемый Илья Дмитриевич!»

– Да. У меня специальное разрешение.

– Планы какие на ближайшее время?

– Пригласить меня хочешь?

            Арсеньев пошел зелеными пятнами.

– Так, ты прекрати это по-хорошему! Рабочие планы я имею в виду.

– А хочешь – прекратим это по-плохому? Мне говорили, тут где-то удобный диван есть… 

            Тут он сразу вспомнил, что дела у него и звонки срочные. И так ясно было, что не сработаемся.

            Девчонки без дела маялись, чаи гоняли. Я посидел с ними немного, потом распорядился базу прозванивать и пошел к себе. В аське нашел Виталика. Но Виталик и паук как-то не сочетались – оба не складывались. Он писал что-то о кризисе.

– А я победил кризис!

– Так журнал же сдох…

– Журнал сдох. А я нет!

            Вано я на работе не видел, а вечером один поехал в клуб и наткнулся на Костика.

 

-4-

            Было бы совсем не удивительно наткнуться в «Клюкве» на Костика, если бы Костик две недели назад не уехал в восточные регионы оказывать услуги инженера-монтажника коммуникационных сетей в рамках солидного контракта со строительной компанией. А вы понимаете, что контракт должен был быть достаточно солидным, чтобы Костик вспомнил о том, что он инженер, а не просто так себе тусовщик за случайные деньги. Мы пугали его, как могли, – рисовали ему толпы агрессивных рабочих в грязных робах, завалы кирпичей, пыль и известку, но получили ответ о том, что настало время заняться настоящим делом, а не травить байки с легкомысленными, нетрезвыми чуваками.

            Я всегда любил «Клюкву». Я одобряю этот клуб полностью – от внушительных габаритов фейс-контрольщика до меню и подборки композиций. Крутят здесь замечательный хаус. И Стас знает меня не один год и пропускает безо всяких возражений. А попасть в такой модный клуб может далеко не каждый. И это не гей-клуб с надоевшей тусовкой, а центральное продвинутое заведение, в котором всем комфортно. Милое общество. Никаких быков. Уверен, что Стас не пропустил бы даже ментов, если бы они рожей не вышли. Хотя в реале я никогда не видел, чтобы менты хотели попасть в «Клюкву» и наделать шуму – они эту точку сами крышуют.

            В общем, вы поняли, что Костику я удивился и обрадовался.

– Каким ветром задуло?

– Не спрашивай.

– Не срослись коммуникации?

– Не срослись.

            Он не очень исхудал от переживаний. Я даже подумал, что сам удрал с той голимой стройки.

– Слушай, прикол у меня вчера был, – начал он.

            И я почувствовал, что снова попал в струю. Что ничем не обязан Вано. Что не должен менять образ жизни. Что мне по-прежнему легко, просто и кайфово. Танцевать не  хотелось, мы взяли по коктейлю, ушли за дальний столик, и я стал слушать одним ухом музыку, а другим приколы Костика.

– В воскресенье пошли с Люськой в театр. А билеты думали взять прямо перед спектаклем. И как на зло – ни одного билета не было. Она развопилась, мол, раньше надо было соображать. Выходим,  а напротив парковка. Люська как прицепится к парковщику: «Продайте мне билет на спектакль!»  Мужик не поймет, че ей надо. Я ее за рукав оттаскиваю и мягко так объяснить пытаюсь, что он к театру отношения не имеет. А она поворачивается ко мне и орет: «Чего ты лезешь?! Не видишь, что он в форме?» Тот тоже отпираться начал, мол, это форма парковщика, а не кассира. А она продолжает его уламывать: «Я знаю, что у вас есть!» Блин, мне так неудобно было.

– Да, она тронутая, – согласился я. – И чем кончилось?

– Ничем. Но сам факт! Она ж не под газом была – она просто «перепутала».

– И чуть не пришила его.

– А я рассказывал, как мы в Молдове с ней застряли?

– Когда?

– Этим летом. Ну, не в Молдове, а в Европу через Молдову ехали. Это я такой маршрут разработал. И, короче, нашу таможню нормально прошли. А на молдавской нас как тормознули! Они сумки не просвечивают, а прощупывают. Таможенник Люськину сумку щупал-щупал и говорит: «На дне у вас пистолет». Она в крик. Он тоже: «Доставайте все вещи!» Она стала доставать. А мы ж надолго собирались – планировали всю Европу объехать на машине, шенген штемпельнули. И ей сказал кто-то, что за границей прокладки намного дороже – она одними прокладками и затарилась. Как стала из сумки выкладывать – пачка прокладок, еще пачка, еще пачка, еще какие-то тампоны, какие-то одноразовые, ежедневные, еженощные, у таможенника глаза на лоб полезли: «Тут не пистолет, а целый арсенал!» – говорит. А на дне сумки – туфли на высоких каблуках, он каблук за пистолет и принял. Потом полчаса она все назад запихивала.

            Хаус крепчает.

Я тоже историю рассказал:

– Сегодня в маршрутке одна мадам меня попросила сумку на верхнюю полку закинуть, типа дотянуться не может. И как раз над таким меном солидным, он сидит – газетку мнет, а я сумку пихаю. Елозил-елозил – присунул. И вдруг из сумки – бац-бац-бац – яблоки, одно за другим – и все ему на голову.

– Ааааа, умора!

– Думал, ща он мне таких законов накостыляет. А эта дура сзади так спокойно: «Ой, я забыла, что там яблочки. Мужчина, вам не больно?»

– Дура нах. Слушай, у меня раз было. Еду в междугородном автобусе, и уже так, темновато. И девке одной в туалет приспичило. Она к водителю: «Остановите!» Он остановил. Она автобус обошла, перед кабиной присела, юбку задрала и ему кричит: «Посвети!»

– Здец, что творят. А у меня на работе урод один есть – Арсеньев, так он считает, что это я черт знает что вытворяю.

– А что ты вытворил?

– Да звонил ему кто-то, а у нас линия параллельная. Я трубку снял и говорю: «Господин Арсеньев в данный момент отсосутствует». А он, оказывается, тоже трубку снял.

– Гыг. Не отсосутствовал, значит.

– Еще возьмем чего-то?

– Давай. Эй, мальчик! Или ты девочка?

            Взяли еще по коктейлю. Костик закинул мне в бокал сизую таблетку.

– Откуда? С Юркой виделся? – удивился я.

– Угу, я уже все успел. Угощаю.

– Так что коммуникации?

– Заморозили строительство вообще. Кризис же.

– А в «Клюкве» никакого кризиса! – я огляделся.

– Слушай про Юрку. Жена его улетела в Таиланд.

– Навсегда?

– Нет, отдыхать. На той неделе. Дома одна кошка осталась. Он – сразу ко мне. Говорит: «Я никуда не спешу, дома одна тварь блохастая, будь она неладна». Короче, всю ночь не спешил, а утром говорит: «Спешу. Чет мне на душе неспокойно – как там кошка». И ушел. Вдруг звонит – в истерике. Оказывается, только он дверь в квартиру открыл – кошка на него кинулась, через брюки в член когтями вцепилась и расцарапала до крови. До кровищи!

– Ипать! Это ее жена подучила. Мол, как только не придет ночевать – кидайся и мсти!

– Да погоди ржать, не конец истории. Он орет, кровь течет. А он на меня наседает: «Что, если это заражение? Что я жене скажу?» Я говорю: «А я тут причем? Нужно было и с кошкой презик надевать». Короче, пошел он к врачу.

– Здец. И что? Заражение?

– Не, ничего не было. Но меня больше не хочет.

– А Люська хочет?

– Не, Люська после театра тоже меня не хочет.

            Я довольно кивнул. Хаус-хаус-хаус. Жизнь казалась удивительно воздушной.

– Слушай, у меня история была про автобусы. Чет вспомнилась.

– Давай.

            Мы еще повторили.

– Это когда я еще в рекламном отделе работал – командировка была в область, на завод один. Еду, короче, междугородним автобусом. И со всеми рядом нормальные люди сели, а со мной – кабан какой-то. На полтора сидения. Я в окно вжался, нос к сквозняку пристроил – еле живу. А мужик еще и никак не усядется – то одно коленце выкинет, то другое. Едем, автобус трясет, вообще голимо. Чувствую, он еще и рукой какие-то движения все время делает. Я сначала думал, дрочит. Может даже на меня. Ну, я кайф не ломаю – не мешаю ему фантазировать, с кем не бывает?

– Чет не верится, что ты смолчал бы!

– Да я потом разглядел, что у него между ног сумка стоит, и он все время туда рукой ныряет и чем-то там чавкает. А из сумки провода какие-то торчат, трубки. Бля, думаю, что за маньяк? Автобус еле идет, еще и остановки постоянно делает. И мужик этот на каждой остановке выходит – между сидениями протискивается, потом на свое место опять умащивается, я шизею. Короче, доезжаем до какой-то станции, где грибы продают. Вдоль дороги прилавки с банками, вязками – все вывалили, типа грибов сроду не видели, хватают кто что – грибной флеш-моб. Этот тоже вывалил. Стоянка закончилась, автобус тронулся, а его нет.

Мне вроде бы радоваться надо, а неловко. Я кричу водителю: «Пассажира потеряли». «Какого?» «Толстый такой дядька, со мной рядом сидел». Остановились – ждем. А его нет. Шофер говорит: «Еще десять минут ждем и уезжаем». Он так и не вернулся. Поехали. Я расселся, задышал, начал в себя приходить. И вдруг смотрю, а сумка-то его осталась. И провода из нее по-прежнему торчат. И стало меня колбасить, что там бомба.

– Я тоже это подумал.

– Мне вообще не по себе стало, стремно. Все едут – хоть бы хны, а я от сумки глаз отвести не могу. И кажется мне даже, что там что-то булькает или тикает. Я опять ору водиле: «Тут чел сумку оставил!» А ему пох – сумка-то есть не просит, места не занимает. Я тогда прямо говорю: «Он оставил сумку специально. В ней бомба!» Что в автобусе началось! Тетки орут, детей собой закрывают, мужики с мест повскакивали. Остановили автобус. Шофер вынес сумку на улицу – не побоялся, сам взял. Открывает – а там аквариум с рыбками. И груша, чтобы воздух подкачивать. Это она и чавкала.

– Фуууух. Бред какой.

– А знаешь, как я пересрал?

– Страшно помирать?

– Не страшно, а некрасиво. Мозги, кишки, клочья кожи.

– Да, гадко. Невеселая какая-то история. Поехали к тебе? – спросил Костик, игнорируя плавные переходы.

– У меня Славка живет. 

– Мещеряков?

– Ну, а какой? А я оттуда съехал вообще.

– Меня две недели не было – и такие перемены! А ты где теперь?

– С одним челом живу.

            Костик немного застыл. Словно хаус оборвался. Винилы зажевало. Картинка зависла.

– Завидую, – нашелся наконец. – Белой завистью завидую. Серьезное решение. Вряд ли со мной такое будет.

– Да не, не в этом смысле.

– Понял-понял. Я в личное не лезу. Молодец. Никак от тебя не ожидал. Ты мне таким разгильдяем казался. Самовлюбленным засранцем, которого и могила не исправит.

– Спасибо.

– Не, ну, я ж по-доброму. А жить с кем-то – это ж не ради себя только. Это и ради него тоже. Это ради вас вместе. Чего ж ты сидишь тогда тут, байки травишь? Давай-давай. Не заставляй его волноваться. Доверие доверием, но отношениями ради какого-то трепа лучше не рисковать.

            Я поднялся, как оплеванный. Хотелось послать Костика куда подальше. Но его-то за что?

 

-5-

            К Вано я пришел к часу ночи. Он не спал. Телевизор смотрел – свой чистенький, беспорновый телевизор.

– Мне можно все, – напомнил я.

– Да я не спрашиваю. На работе нормально?

– Вполне. А что?

– Ничего.

            Ничего. Только голос у него дрожит немножко. Как от весенней простуды. Или в нем презрительных ноток прибавилось?

            Я подошел и сел перед ним на ковер.

– Илюш, не дурачься. Приколы не все хорошо понимают, – сказал он.

– Ты об Арсеньеве? Он просто скотина. Я жалобу на него подам в Международный Суд в Гааге – за преследование на почве сексуальной ориентации.

– Ты пил?

– Нет, колесо глотнул. В клубе.

            Потянул ремень на его брюках. Как иначе положить конец разногласиям?

            Но с ним и эта программа не работала. Он подхватил меня с полу, бросил на постель, развернул.

            Не знаю, у кого из нас мозги набекрень. Я ничего понять не мог. Даже если ему привыкнуть ко мне нужно, или к близости привыкнуть – не за пять же минут исступленного припадка. Все? Я свободен? Да пошел ты!

            Час назад все было так просто, так легко в «Клюкве», так весело. И вдруг снова тяжело, неловко, мрачно. И я бессилен изменить что-то. Не могу найти слов, не могу подобрать жестов. Кажется, ему этого и не нужно. Он хочет брать. Без одобрения, без доверия – просто брать. А если он хочет брать – пусть платит. И никаких соплей. Нет у меня лишних нервов, чтобы на него тратить.

            Еще и телефон трещит. Я схватил мобилу.

– Так чем ты занят?

            Это Славка.

– В «Клюкве» был. Прикинь, Костика встретил.

– С хрена он вернулся?

– Проект заморозили.

– А контракт?

– Кердык контракту.

– И что вы?

– Минимально. Но меня развезло чет.

– А что за хрен, к которому ты съехал?

– Так чел.

– Что за «так чел»?

– Ну, «так чел» с работы.

– Он сейчас тебя слушает?

– А то!

            Вано слушал.

– Я ему кайф поломал?

– Не особо.

– Он старый? – спросил Славка.

– Нет.

– Чет я не вкурил.

– А какого ты мне ночью звонишь?

– Думаю, раскачать тебе диван или нет?

– Ху из некст?

– Не ты.

– А если приду?

– Я ж заплатил, чтобы ты сюда не совался.

– А я очки купил – на все.

– Чертяка! Уморил ты меня своей фигней! Лучше я Костику звякну.

            Вано не спросил, кто звонил.

– Это Славка, который…

– …квартиру снял. Я помню. И что у вас? Было что-то?

– Надеюсь, будет.

            Он ушел курить на кухню. И курил, пока я не уснул.

 

            А чего напрягаться? Все отлично. Если приходить на работу к часу дня – утром можно успевать в солярий и на эпиляцию. Можно встретить лето во всеоружии и махнуть отдыхать за границу на деньги Вано. Без него, конечно.

            Можно не волноваться о работе. Там все стабильно. Девочки стабильно пьют чай и едят ароматизированное печенье, звонят и пишут письма. Арсеньев стабильно борется за процветание компании и отдельно – со мной.

            Вано вообще не наседает. Он рад и тому, что я возвращаюсь поздно ночью и уделяю ему пять минут своего времени. Ему больше и не надо. Нежности он не приветствует. Поцелуи не практикует. Позы не меняет. Фантазии не фантазирует. И даже в глаза мне не смотрит.

            Можно жрать апельсины и разбрасывать повсюду корки. Можно курить на кухне. Можно брать его деньги. Можно носить его галстуки. Можно бросать грязные туфли в прихожей, а утром находить их чистыми. Жалко, авто не вожу, я бы его «мерс» тоже позаимствовал.

 

            Света пришла с какими-то бумажками и отвлекла от чата.

– Я письмо в индийскую машиностроительную компанию составила – тут подпись директора нужна.

– Кого? Арсеньева? Или Сазановича?

– Какого Сазановича?

– Ну, Карповича.

            Света любит посмеяться. Особенно над теми, кто кажется ей недосягаемым. Я голову от бумаг поднял, а в дверях недосягаемый Вано стоит – собственной персоной, косяк спиной подпер. Слышал, значит.

– О, Вано, хорошо, что ты зашел, солнышко, – я пошел ва-банк. – Подпиши Свете письмецо.

            Света немного спасовала. А тут и Арсеньев нарисовался. 

– Нет-нет, тут электронная подпись нужна. Я просто не знаю, где файл лежит, – она попятилась от Вано.

– И я не знаю, где у Вано что лежит. Ну, кроме галстуков, – смеюсь я.

            Арсеньев замер, кулаки сжались. Вано просто молча вышел. Света в свой кабинет кинулась. А «друг детства» ко мне шагнул.

– Послушай, ты свой журнал развалил, а теперь за нашу компанию взялся! Я понимаю, что Иван тебе все прощает. Но я не прощу! Это твой последний день в компании!

– Думаю, это твой последний день в компании! – ответил я на это.

            Он от такой наглости вообще обалдел. Замер, как снайпер перед мишенью. Но ничего не сделал и ничего не сказал больше. А я пошел к Вано – формировать правильный взгляд на ситуацию и очерчивать подходящие пути решения конфликта. 

 

-6-

            А Вано в кабинете курит. Я и не замечал раньше, чтобы он так дымил в кабинете. Даже весна за окнами не такая яркая стала – дымная, пыльная, тусклая весна.

– У меня проблема! – рубанул я сходу.

– Какая проблема?

– Арсеньев.

– И чего ты хочешь?

– Уволь его.

            Вано сел за стол и мне указал на кресло. Впервые за все время нашего знакомства он показался мне очень спокойным – уставшим, помрачневшим, посеревшим от сигаретного дыма. Еле живым.

– Илюш, послушай меня… То, что компания выжила, и то, что мы все зарплату получаем, – заслуга Игоря. Большей частью – только его заслуга. И мы все должны быть ему благодарны…

– Он на меня давит!

– Он на тебя давит, потому что ты ничего не делаешь и дисциплину разваливаешь. И так уже все говорят… 

– Так вот что тебя волнует!

– Волнует? Да меня уже ничего не волнует. Или ты думаешь, что все эти разговоры выбивают у меня почву из-под ног? Я уже привык слышать каждый день одно и то же: что я пристроил на работу своего любовника, что должность для него выдумал, а он в эту должность и не пытается вписаться, что анекдоты про меня рассказывает, одежду мою обсуждает, шарфы называет кухонными полотенцами, в Интернете целыми днями сидит, пасьянсы раскладывает, клиентов вышучивает, письмо в мэрию подписал: «С увлажнением, Илья». То, что надо мной смеется, – ладно, кроме того – таскается направо и налево, ко всем клеится, в кислотных клубах висит с какими-то торчками, и молчит – ни слова, ни полслова. Меня это должно волновать? Мне просто кажется, что я заболел чем-то неизлечимым. И если бы у меня было какое-то важное дело, главное дело жизни, я бы поспешил его закончить, чтобы умереть спокойно. Но утром, когда я смотрю на тебя спящего, мне кажется, что у нас все хорошо и спокойно, а потом ты просыпаешься – и начинается снова эта пытка.

– Хочешь закончить?

– Нет. Не хочу, – он покачал головой. – Не хочу.

            Ну… письма в мэрию я не помнил. Может, и накатал такое ради шутки, а может, описался ненароком. А остальное – ничуть меня не удивило. В принципе, даже не все рассказали. Зато рассказали то, чего не было.

– Или ты уволишь Арсеньева. Или я уйду, – нажал я.

– Я не могу его уволить.

– Тогда конец соглашению.

– Какому соглашению?

– Между нами.

– По-твоему, это просто соглашение? Соглашение, по которому я должен все терпеть, все прощать, уступать? Я тебе повторяю, что Игорь – это часть компании, и большая ее часть.

– Отрежь эту часть и выбрось.

– И что дальше? Чего еще ты захочешь?

– Еще часы.

– Какие часы? – Вано немного растерялся даже.

– Твои часы. Они мне нравятся.

            Он снял с руки новый Rolex и протянул мне.

– Лучше тебе от этого?

– Спрашиваешь! Конечно лучше.

– Ну, на здоровье.

– Если Арсеньев останется, ты меня больше не увидишь.

– Я понял.

– И кто?

– Ты.

– Отлично. Только я сегодня домой не приду. Мне надо со Славкой встретиться.

– Я понял.

            В какой-то момент мне даже показалось, что он заплачет – лицо свело судорогой. Но он еще раз кивнул мне.

– Хорошо.

            Вано впервые смотрел мне прямо в глаза – не за окно, не на весну, не в пол, а на меня. Очень-очень грустным взглядом. Может, пытался прикинуть масштабы моих дальнейших запросов и границы своего всепрощения. Я поднялся и вышел.

 

            Славка ждал меня. Это было заметно. Выпивки купил и каких-то японских закусок. Палочки из бумажного пакета торчали призывно.

– Ну, как тебе у меня? – поинтересовался я вежливо.

– У тебя без тебя? Скучновато. С тобой было бы лучше. Останешься?

– Нет, – я покачал головой.

– Деду хранишь верность?

– Да он не дед.

– А кто тогда? Что за история вообще? У нас же все… прикольно начиналось.

– Обычно начиналось.

– Запал ты на него?

            Я сгреб со стола деньги.

– Запал! – бросил Славка. – Запал на жлоба какого-то! Костик мне сказал, как ты в клубе расписывал. Любовь типа до гроба. 

– Ничего я не расписывал. Вам лишь бы языками чесать.

– Не расписывал? Тогда останься.

– Не останусь, Слав. Хочешь – живи, не хочешь – проваливай.

– Буду жить, конечно. И в сто раз лучше тебя найду! Придурок!

            Я не обиделся. Меня просто коробило от Славки, от его высветленной шевелюры, от оранжевой майки, от японской еды, от торчащих палочек. Я поспешил выйти и еще долго шел пешком, пока, наконец, душный, приторный запах его одеколона исчез с моей одежды, лица, пальцев и выветрился из памяти.

 

            Когда Вано открыл мне дверь, то посмотрел так, словно не узнал.

– Ты же сказал, что не придешь ночевать.

– И что? Не впустишь меня? Ты не один?

– С ума сошел? Что ты говоришь такое?

            Я прошел в квартиру. И мне показалось, что даже квартира переменилась за нашу весну. Она стала еще более мрачной, темной даже при ярком освещении, пустынной, со вздохами эхо по углам.

– Я поговорил с Арсеньевым. Завтра дела у него примешь, – сказал Вано.

            Я забрался с ногами в кресло и взял апельсин.

– Тяжело было? – спросил зачем-то.

– Очень тяжело. Мы с Игорем начинали вместе. Тогда казалось, что создаем бизнес из воздуха. Чтобы стартовый инвест-проект раскрутить, носились оба, как угорелые. Когда первую прибыль получили – поверить не могли. Теперь мне кажется, я все, что было, сам на куски порубил.

– А что он сказал?

            Вано покачал головой.

– Неважно, что он сказал. Важно, что я сделал.

– Не переживай, я справлюсь. Буду один все тянуть. Просто не люблю, когда на меня давят.

– Я не переживаю.

            Но в эту ночь он не прикоснулся ко мне. Вообще сделал вид, что меня не замечает. Я помаялся без сна, а потом ушел смотреть какой-то полуночный сериал. Смотрел и никак не мог вникнуть в действие на экране. Думал о том, что победа над Арсеньевым повлечет нехилую нагрузку и придется, на самом деле, работать. Следить за письмами. Особенно в мэрию. Искать подходы к клиентам. Планировать рекламные акции. И еще думал о том, что я ничего не даю Вано такого, что стоило бы так дорого, стоило бы таких жертв, и у него, наверное, должна быть очень веская причина принимать мои условия, но сам для себя – я не находил такой причины.

 

-7-

            Я ожидал Арсеньева взбешенным увидеть, когда представлял процесс передачи дел. Но он махнул мне рукой в сторону кресла, словно отмахнуться хотел от назойливой мухи. Подтолкнул мне какие-то папки, сказал что-то о текущих делах, сдал пароли к своему компу. И только потом посмотрел на меня в упор, нахмурил брови.

– Слушай, – сказал спокойно, – я много думал об этом. О том, что с Иваном происходит. О том, как вообще такое возможно. О том, как помочь этой его беде. А я его много лет знаю, очень много лет. И я бы никогда не предположил, что он способен на такую дурость. Когда он тебя в компанию зазвал, я убедить себя пытался, что ты не так уж и плох, что ты просто сам нарываешься – провоцируешь всех, кто может тебя осудить. Но то, что ты исполняешь, – за рамками вообще. Хрен с ней, с компанией. Для меня – дело не в должности. Найду другую работу – не вопрос. Но зачем обижать Ивана? Иван – во многом наивный человек, прямолинейный. Он созидатель. Он не из тех, кто на склоне лет будет подсчитывать, сколько домов разрушил, сколько деревьев вырубил и сколько абортов от него женщины сделали.

– Да-да, о женщинах он сейчас точно не думает, – согласился я.

– Я понимаю, что грянул век Интернета, инфантильности и городских мальчиков, – кивнул Арсеньев. – Но, мальчики, как бы вы выжили, если бы не паразитировали на таких, как Иван? Даже проститутки благодарны своим клиентам. А ты не то что в колодец плюешь, из которого пьешь, ты в душу гадишь человеку только за то, что он не похож на твоих придурковатых приятелей!

            Я пожал плечами:

– А Вано нравится играть в это. 

– Играть? Ты думаешь, он играет? Он очень верит в тебя. В вас вместе верит.

            Меня немного напрягло. Разговор с Арсеньевым неприятно затянулся.

– Все, закругляйся, – оборвал я его. – Ты для меня – отработанный материал. Собирай свои канцтовары и шуруй.

– Блин, какой же ты дурак! Это даже не инфантильность! Да пока вы все по клубам траву курили, Иван компанию строил по кирпичику, крутился, как белка в колесе, связи нарабатывал, репутацию создавал. А ты пришел и рушишь все, ломаешь, оплевываешь –  только потому, что он тебе не нравится.

            Я поднялся.

– Ты как пойдешь к Вано прощаться, ему и расскажи, какой я, что я делаю, кто мне нравится и кто не нравится.

– У тебя вообще друзья в жизни были?

– Нет.

            Когда он ушел, я сел на его место. Ввел его пароли. Раскрыл его папки. Но победа над Арсеньевым ощущалась как-то расплывчато. Крутились они! А я не крутился? И травку мне никто даром не давал. И проституткой я никогда не был – ни разу в жизни. Кроме вот этого конкретного случая.

            Да, много хлопот лежит в папках Арсеньева. Очень много. И все на контактах держится. А бизнесмены – они же реакционеры заклятые, ретрограды, с ними скромно себе вести надо, сдержанно. Арсеньев четко линию партии проводил.

            В пять вечера Вано позвонил:

– Ты где?

– А где мне быть? На работе. 

– На какой работе? – удивился Вано.

– В кабинете сижу.

– Забрать тебя?

– Нет. Я еще тут поторчу. Хочу разобраться.

            Он помолчал в трубку. Потом положил.

            И вдруг Виталик предложил пересечься. Явно не затем, чтобы кризис обсуждать. А с Виталькой мне хорошо когда-то было. Так хорошо, как с Вано никогда не было. И я очень задумался. Почему не было? Потому что он, действительно, на моих приятелей не похож? Или потому что он «идеальная вещь»? Или потому, что я сам чувствую долгие миллиарды световых лет, отделяющие меня от этого идеала?

            А ведь он только что хотел меня забрать с работы! Он на конспирацию наплевал!

– Нет, я не смогу увидеться, – сказал я Виталику. – Да и вообще. Не нужно больше.

– А что случилось?

            Ничего вроде. Я прежний. Кажется, ничего не случилось.

 

            Еду домой в метро и смотрю по сторонам. И смотрю на себя чужими глазами. У меня не вызывающая внешность. Волос я не крашу, серег не ношу, дресс-код соблюдаю, костюм у меня строгий. Волосы чуть длинноваты, но плечи широкие. Я люблю таскать чужие аксессуары, но для бабушек в метро – это мелочи.

            Бабушки пялятся не на меня, а на мальчишку лет пятнадцати, сидящего на краю лавки. И там есть на что посмотреть – уши проколоты, бровь пробита, на руках браслеты, волосы мелированы – клоун, короче. Но лицо – чистое, девчоночье, с высокими скулами и припухшими розовыми губами. Даже в тусклом свете – неестественно бледное, с холодной испариной на лбу. Я приглядываюсь.

            На остановке он поднимается, и пассажиры косятся заинтересованно: сзади штаны парня в крови. Думаю, бабули не врубились даже. Он, слегка пошатываясь, шагнул к выходу. Схватился за поручень. Двери открылись.

            Мальчишка вышел на перрон, кто-то прыснул. И пока двери не закрылись, я шагнул следом. Толпа рассеялась, а он стоял в замешательстве посреди станции, поглядывая в сторону ближайшей скамейки.

– Слышь, ты ветровку сними и на поясе завяжи, – сказал я.

            Он обернулся.

– А что там?

– Давай-давай, пока пальцами никто не показывает.

            Он выругался, обвязался курткой.

– Сколько заработал? – съехидничал я.

– Полсотни.

– На врача хватит.

– Пройдет.

– Ну, может…

            Он оглядел меня.

– А что – не пройдет?

– Смотря, как порвался. Резинка хоть была?

– Ну, там не я музыку заказывал, ты понял.

– Так тебе и похоронный марш заказать могут…

– Да знаю! – он отмахнулся. – Скажи лучше, как я к матери пойду? Еще прицепится чего доброго.

– Пойдем ко мне. Душ примешь. Намажешься чем-то. Полежишь – попустит. 

            Он хлопнул ресницами.

– Но я уже трахаться не смогу.

– Не надо, – успокоил я.

            Пацана звали Алик. Мы проехали еще несколько остановок молча. Чувствовал он себя не очень.

– На меня не смотрят? – огляделся по сторонам.

– Еще одно кольцо в бровь вбей – будут.

– Много ты понимаешь!

            Прикольный был мальчишка. Смешной, глупый и очень хорошенький.

– Ты в школе учишься?

– Ага. В биологическом классе.

– Заметно.

            Когда подошли к дому, я предупредил его:

– Только я не один живу – с парнем.

– Я прям забоялся. Вы, это, извращенцы какие-то?

            Мог и не предупреждать. Все равно после недавней оргии порог страха у малыша конкретно сдвинулся. Вряд ли его напугала бы и толпа трансплантологов.

– Матери позвони, – напомнил я. – Скажи, что пока жив.

– Почему «пока»?

– Потому что презервативами надо пользоваться.

– Ты достал уже! – он первым вошел в лифт. – Говорю же тебе: я ничего не мог сделать.

            Но на площадке позвонил все-таки матери. Сказал, что у Светы останется.

 

-8-

            Вано отступил немного ошарашенный. Уставился на малого, как на врага народа. Я растолковал в общих чертах, но легче не стало. Вано – он же не по этим делам, его немного воротит от подробностей.

– И что теперь будет? – спросил он, когда пацан ушел в душ.

– Ничего. Утром уйдет. Не должен же он мать пугать.

– С тобой тоже такое было?

– В пятнадцать лет? Ну, может, и было. Не помню уже. Считай, что мне просто не нравится, когда в метро пальцами тыкают.

– Так ты ему объясни как-то…

– Что?

– Что нужно быть осторожным.

– Думаешь, он не знает? Он хотел заработать.

– То есть ему было неприятно?

– Ну, если бы ему было очень неприятно, ему бы не стукнуло в голову зарабатывать таким способом, – успокоил я.

            Наверное, мы впервые заговорили с Вано «об этом».

            Алик вернулся из душа в его халате.

– Эй, Вано, я тут приоделся.

– Вижу.

– Какая у вас квартира клевая! Мне б такую!

            Он еще раз огляделся и подмигнул мне:

– Познакомил бы ты меня с кем-то. Классно люди устраиваются.

– Вот с Вано познакомься! – усмехнулся я.

            Но Вано отвернулся и вышел. Как тогда, из моего кабинета. Похоже, снова я задел что-то такое, что отдало болью. Он ушел к себе, дверь закрыл и свет выключил.

            Я малого уложил и мазь ему нашел – от трещин.

– А тут написано – «при геморрое», – разглядел он.

– Мажься, дурак. Не до кокетства.

            А сам пошел к Вано.

– Чего ты? Спишь?

            Он молчал. Я тоже лег рядом.

– Сердишься из-за малого?

– Как ты мог такое сказать? – спросил он, не оборачиваясь ко мне. – Думаешь, я тебя люблю, потому что у меня, кроме тебя, никого не было? Ты его специально притащил? Тебе кажется, что я просто рисковать боюсь, искать кого-то? Просто купил тебя и пользуюсь? Так?

            Я молчал.

После такого не то что говорить сложно, сложно вообще верить в реальность происходящего.

– Я знаю, что нужно найти в себе силы прекратить это, – продолжал Вано. – Когда ты мне тогда не позвонил, я два месяца телефон из рук не выпускал. Ждал, как чокнутый. Как параноик. Думал, что обидел тебя чем-то. Потом загладить хотел, извиниться. Думал, вообще прикасаться к тебе не буду. Но не могу…

– Когда не позвонил? – я пытаюсь собрать мысли. – Тогда еще? В июне?

– В июне, – выдыхает он.

– Да я не знал ничего.

– Чего ты не знал?

– Ну, что ты меня любишь. Думал, так – занесло тебя немного. Это ж и не секс как бы.

– Это не секс?

– Ну, как сказать…

– Ты мне так больно делаешь, что сердце останавливается. А оказывается – не любовь, не секс, не отношения. Только боль настоящая, а все остальное – выдумка.

            Я тянусь к нему, прижимаюсь.

– Не надо, – он отодвигается. – Надоело мне все это. Причуды у тебя сумасшедшие. Апельсиновые корки повсюду. С Игорем меня поссорил. 

            Но я снова притискиваюсь к нему.

– Не надо. Там малой спит, – упрямится он.

– Это же не наш ребенок.

– Все равно это ребенок.

            Вано пытается отпихнуть меня.

– Ты молчи и ничего не делай. Иначе – шумно будет, – говорю я.

            Я впервые получил свободу действий. Так, словно вдруг со своего Северного полюса переехал на Бали и оказался рядом с любимым человеком. И он принадлежит мне одному – только мне. И он никакая не вещь, и никакой не идеал. Разве идеальный парень мог в меня влюбиться? Влюбиться в меня – значит, принять меня со всем тем, что я пережил. Даже больше – пережить все вместе со мной: бестолковый, безрезультатный поиск, кладбище иллюзий, холод одиночества, мрак ежедневного прозябания. Жизнь ведь мрачная. Как ее ни разбавляй, ни взбалтывай, ни миксуй – она мрачная. Ее только любовь и красит.

            Любовь наполняет каждый день смыслом и превращает каждую тягучую ночь в сладкую нугу. Расцвечивает ее смешками, рассеивает сомнения и дарит счастье – без рамок, без краев, без границ, без стеснения. И любовь не позволяет потом отвернуться и сказать самому себе, что этого не было. Или что это было не с нами. Или что это исполнение каких-то обязательств по какому-то контракту за какой-то инвойс.

            Это не называется «переспать», «пересечься», «запасть» или «зависнуть вместе». Это проникающая, пронизывающая, умопомрачительная близость. Это одобрение постороннего человека – целиком и полностью, в любом виде, под любым соусом, вопреки всему, со всем его прошлым, с его самыми славными достижениями, с его самыми гнусными падениями, с его дурацкими выходками, с его грязными историями, с апельсиновой кожурой, со звенящими браслетами, со старомодными шарфами, с лысеющей макушкой, с выдуманным резюме или с двойкой по биологии. 

– Я не знал, что так может быть, – сказал Вано.

            И я подумал о том же – о том, что не знал, что такое возможно между нами.

– Ну, ты же расспрашивал обо мне перед тем, как пригласить в компанию, – усмехнулся я. – И что сказали?

– Сказали, что сволочь.

– Думаю, даже хуже сказали.

– Тебе это совсем безразлично?

– Всем хорошим не будешь. 

– Зато сказали, что в делах ты обычно не подводишь, – утешил он.

– А сказали, что я могу быть верным?

– Нет, это сюрприз, – усмехнулся Вано.

– А что я инфантильный?

– Да, об этом сказали. Целиком в твоем духе – руки на свечке жечь, воском капать, гвоздями ладошки царапать. Но если тебе это нужно, чтобы убедиться в чем-то… я готов на это, я тоже расцарапаю. Пусть будет по-твоему.

– Больше не нужно. Я уже убедился.

 

            Утром я проснулся от того, что услышал голоса на кухне.

– Как ты? – спросил Вано у Алика. – Выспался?

– Да, легче. В школу пойду. Спасибо, что приютили. Но вы возились ночью, как кони.

            Вано смолчал. Звякнула чашка.

– Не нравлюсь я тебе? – спросил пацан.

            Я матюкнулся про себя. Вот и делай после этого добро людям.

– Нет, – отрезал Вано. – И ты притормозил бы приключения искать. Даже если не всегда так попадаешь, все равно, приключения – это не самое главное. И деньги – всего лишь деньги. Мазь ты за них купишь, а новое сердце – нет.

            Минуту помолчали.

– Это ты мне бутерброды делаешь? – удивился пацан.

– Ну, да. Есть же ты в школе должен.

– Ты прости меня, э, – сказал вдруг Алик. – И Илюхе спасибо передай. Он такой добрый. Помог мне. Когда незнакомые люди просто так помогают – плакать от этого можно. Тебе повезло. Очень повезло с ним. Я не имел в виду ничего такого. Так просто спросил, по-дурацки.

– Я знаю, что мне повезло, – согласился Вано. – И я это знал, как только его увидел.

– А все равно, приключения ведь были, да? – не унимался пацан.

– Ты бери бутеры и иди учиться, – отрезал Вано. – Будут вопросы – звони. Я тебе отдельно расскажу все, что я думаю о ваших дурацких приключениях.

– Э, нет. Я лучше Илюхе позвоню, – сказал на это школьник.

             И я вдруг подумал, что скоро лето. И что мне больше не нужно мечтать о далеких идеальных вещах. Все уже сбылось здесь, а не на Бали.

 

2008 г.