СЕКС И СЛЕЗЫ

 

♦♦♦

            Сейчас, когда уже нет в живых моей матери, я не могу сказать, почему все было именно так. Зачем вообще было устраивать ту встречу в кафе? И даже не в кафе, а в каком-то мексиканском фаст-фуде, каких было полно в нулевых, и которые совсем исчезли в наши дни, вытесненные более популярными сетями закусочных. Возможно, она боялась моей реакции, предполагая истерику или вспышку гнева. Гнев в то время просто разрывал меня, я бил посуду, швырял вещи, портил одежду, начал курить, сначала тайком, потом при ней, с вызовом, прямо в квартире, разбрасывая повсюду окурки. Она ни слова мне не говорила.

            Только много лет спустя я понял, что ее второе замужество, со всем его официозом, было просто попыткой бегства от меня, от моих затянувшихся проблем переходного возраста, моего бесконечного недовольства, моей злобы.

            Это она придумала ту встречу. Сейчас я почти уверен в этом. Не Семен Васильевич, нет. Он мог знать меня только с ее слов, он был предупрежден о моем характере и согласился знакомиться со мной на людях, в общественном месте, как будто я был террористом, которого только присутствие толпы, пожирающей буррито, могло удержать от исполнения страшного замысла.

            Был яркий осенний вечер, когда небо над городом еще прозрачно, а дорожки парков усыпаны красной листвой. Она сказала, что хочет познакомить меня с важными людьми. Я отказался, потом согласился, заметив, как она сникла от моего отказа.

            Маме было всего сорок лет, но она не выглядела молодо. Носила какой-то длинный плащ, абсолютно бесформенный, светлые волосы заплетала в косу, отчего делалась похожа на измученную школьную училку. Работала инженером в вычислительном центре, могла бы больше времени посвящать уходу за собой, обновкам и прическам, но ничего подобного себе не позволяла. Тем более меня удивило, когда на фоне такого безразличия к себе в ее жизни возникли «важные люди», с которыми я непременно должен был познакомиться.

            Помню, что мы вышли из троллейбуса и шли пешком через парк, причем я плелся далеко позади, как бы не с ней, и пинал опавшие листья. Стеснялся ли я ее или был недоволен самой предстоящей встречей, сказать сложно. Тогда я учился в десятом классе, ненавидел школу, каждый свой день в ней, все уроки, всех одноклассников, всех учителей, а больше всего – себя за то, что так бешено ненавижу все это.

            Я быстро предположил, что в кафе она хочет представить меня какому-то специалисту – педагогу или психологу, который мог бы мне помочь. Я не исключал даже врача. Но больше склонялся к тому, что она решила перевести меня в другую школу и хочет обсудить с «важными людьми» мой перевод в неформальной обстановке. Я думал о себе. Все это время я не думал о ней. Я считал, что люди могут быть важны для нее, только если будут полезны мне, в моей жизни.

            В кафе за боковым столиком нас ждал мужчина средних лет, полный, с редкими белесыми волосами, маленькими глазками и плоским невыразительным лицом, который поднялся нам навстречу и взял маму за обе руки.

– Зиночка!

– Здравствуй, Семен, – сказала она немного смущенно и представила нас торопливо: – Алексей. А это Семен Васильевич Березуцкий, мой друг. Мой будущий муж.

– Кто?! – вскрикнул я от неожиданности.

            Семен Васильевич посмотрел мимо меня, проигнорировав мой возглас.

– А вот и Гриша, мой сыночек! – сказал маме с умильной улыбкой. – Вы почти ровесники, – добавил для меня.

            К нашему столику подошел парень, примерно моего возраста, но на голову выше. Он широко улыбнулся и положил руку отцу на плечи.

– Привет всем! Что я пропустил?

            Семен Васильевич сиял, глядя на него. Мама тоже заулыбалась. Они пожали руки с этим Гришей. Меня представили снова, я кивнул и отвернулся. Гриша был мало похож на своего отца. Гриша резал глаза. Он был ярче кафе, ярче осени, ярче белого света. Его улыбка струилась, как атомное излучение.

– В каком ты классе? В какой школе? – спрашивала его мама. – Что тебе нравится? Куда планируешь поступать?

            Обо мне все забыли, я сидел молча, исподтишка любуясь его зелеными глазами и мягкими прядями русых волос.

– Алеша тоже, он тоже, – пыталась рассказать что-то обо мне мама, как будто меня не стоило отвлекать от моих раздумий.

            Наконец, он посмотрел на меня. Я сделал усилие, чтобы не отвести взгляд. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, мама продолжала говорить, на его губах еще играла улыбка, но она замерла, словно прилипла, а потом медленно угасла.

            Мне вдруг стало совершенно ясно, что какая-то черта пройдена, сомнения, раздиравшие меня долгое время, вмиг улетучились, я понял, что ничего нельзя изменить, побороть и исправить, а если бы было можно, я не смотрел бы на него так, он не казался бы мне таким красивым, таким притягательным.

            Выражение его лица стало странным, он как будто немного растерялся. При всей своей неопытности, я сразу догадался, что он уже сталкивался с жадными чужими взглядами, что он «знает», и растерялся только потому, что не ожидал ничего подобного – здесь, сейчас, на ужине с родителями.

– Алеша тоже, – продолжала о чем-то мама.

– Выйдем проветримся? – спросил он меня.

– Алеша, не кури! – попросила она, осмелившись при посторонних на замечание по поводу курения.

            Мы вышли из кафе, я достал пачку и закурил. Он отказался, присел на ограду, сунул руки в карманы курточки. Стало сереть, на аллее парка зажглись фонари, мимо нас в кафе проходили веселые компании.

– Они, что, поженятся? – спросил я. – С загсами, всеми делами?

            Он кивнул.

– Зачем? – спросил я.

– Вдвоем будет легче. Я одиннадцатый класс закончу и уеду, в Киеве поступать буду. Отец поможет, он директор «Корм плюс».

– Что это?

– Фирма такая. Комбикорма, добавки, премиксы.

            Он отвечал, не глядя на меня, но потом взглянул прямо.

– А ты против?

– Против брака? Мне-то что? Мне плевать.

– У нас дом за городом. Переедете. Будем дружить. Или ты не…

            Неизвестно, что он хотел спросить. Или я не… не хочу с ним дружить? Не хочу переезжать? Не хочу жить вообще?

– Никуда я не перееду, – сказал я. – Я школу не брошу, сильно ее люблю.

– Тогда не будет семьи, – сказал он серьезно. – А твоя мама хочет семью.

– Одного меня ей мало, ясно, – кивнул я. – Им всегда мало.

            Он поежился, будто внезапно замерз рядом со мной. Спрыгнул с ограды.

– Накурился? Идешь?

– Нет, я домой.

            Я щелкнул пальцем окурок и направился к парку.

– Леш! – крикнул он вслед.

            Я оглянулся.

– Все будет хорошо, – сказал он и улыбнулся, будто просил о чем-то.

– Да пошел ты!

♦♦♦

            Так моя мама вышла замуж во второй раз, за Семена Васильевича Березуцкого. Я не был на той церемонии, но поверьте, это была обычная свадьба – с регистрацией, застольем, родственниками, коллегами и друзьями с обеих сторон. Конечно, и Гриша был там. Но меня не было.

            Нельзя сказать, что я обижался на мать или мстил ей за ее решение. Я не ревновал ее и не мстил, я находился в совершенном вакууме, куда едва доносился ее голос, меня совсем не интересовали эти перемены. Меня интересовали перемены во мне. Встреча с Гришей стала для меня вехой. Гриша стал для меня вехой. Хотя я – со всей мудростью шестнадцатилетнего подростка – понимал, что он просто проявил то, что я уже давно знал о себе, но не хотел знать: я другой, я не изменюсь, как бы я ни старался, я не стану, как все, я не смогу встречаться с девушками и потом хвастаться перед одноклассниками списком тех, кто мне дал. Я вдруг понял, что бесполезно злиться из-за этого, в чувствах нет эталона. Перед глазами продолжало стоять лицо Гриши.

            После свадьбы мама стала собирать вещи для переезда к Березуцким. Я отказался. Я с самого начала предупредил ее, что не перееду, но она надеялась, что мое решение изменится. Боялась оставлять меня без контроля, но и контролировать не могла.

– Там… Гриша помог бы тебе, – сказала неопределенно.

– В чем?

– Он хорошо учится. Он отличник. Играет в волейбол.

– Но я не играю.

– Алеша, я понимаю, что тебе тяжело принять перемены, но так будет лучше для всех нас. И у тебя будет будущее.

– Семен Васильевич и меня чем-то обеспечит? Комбикормом и премиксами? – спросил я прямо. – Я такого не ем, спасибо.

            Она вышла из моей комнаты и продолжила сборы. Я был рад ее отъезду и обрушившемуся одиночеству, почти не готовил, почти не ел, но школу не пропускал, чтобы ей не стали жаловаться. В шестнадцать лет я остался один. Смотрел ночи напролет гейское порно, дрочил, стонал, сам себе казался отвратительным, грязным, мерзким. Светлое лицо Гриши стало выцветать в моих фантазиях, слишком не вязалось с увиденным на экране. В этом действе не было лиц, были члены, дырявые задницы, потоки спермы, но не лица, не зеленые глаза, не темные брови, не мягкие волосы.

            Сейчас думаю, что это не совсем правильно, когда дети, не имея собственного опыта в сексе, а тем более в отношениях, смотрят столько порно, иногда очень жестокого. Но тогда этим видео я словно наказывал сам себя. Я говорил себе – ты же этого хочешь? Возбудиться и кончить? Так вот смотри, возбуждайся и кончай, ничего другого ты не стоишь, больше ничего у тебя не будет, кроме этой бесконечной дрочки. Вытирая живот, я ненавидел себя еще сильнее, чем в тот период, когда не хотел признаваться себе в том, что я гей, и избегал подобных сайтов. Одиночество открыло шлюзы похоти и еще больше ненависти к себе. В школе я продолжал вести себя отстраненно, ни с кем не дружил, но старался ничем не выдать своего интереса к парням и не быть хуже всех по успеваемости, чтобы не обращать на себя внимание.

            Затеряться – единственное, чего я хотел в то время. Затеряться в классе, в своей квартире, в толпе, среди людей, но в тени, быть не на виду, ничем не выделяться, не выявить своего отличия от других мальчишек. Все шуточки и анекдоты о педиках я встречал спокойной улыбочкой. Для себя я понял одно: быть таким, не значит стать предметом насмешек или героем анекдотов. Я не замечал за собой ни женственности, ни манерности, подолгу рассматривал себя в зеркало и не находил каких-то особых черт, которые указывали бы на мою гомосексуальность. Сны и фантазии не отпечатывались на лице, кадры из порнофильмов не мелькали в зрачках, я был обычным старшеклассником, среднего роста, спортивного телосложения, я ничем не отличался от сверстников.

            Потом, много раз оглядываясь назад, я думал, почему в своем стремлении затеряться я избегал и Гришу – человека, который стал для меня химическим реактивом, почему не хотел переезжать в дом его отца, знакомиться с ним, сближаться, зачем упустил столько времени. Мое упрямство работало против меня – я мстил самому себе за свою скованность, неразговорчивость, необщительность, ненормальность. Я не знал, как вести себя с ним. Я попросту боялся его. Уже была литература по теме, уже можно было услышать мнение о том, что «ненормальность – вариант нормы», уже были написаны художественные книги о гомосексуальной любви, сняты фильмы, уже публиковались признания известных актеров в нетрадиционной сексуальной ориентации, но для меня это ничего не меняло. У меня не было той самой «гордости» за себя, которая позволила бы мне быть раскованным, естественным, чувствовать себя свободно. Общество играло для меня страшную, удушающую роль. Осознав свою индивидуальность, я не мог представить себя в отношениях с другими людьми. Конечно, социум не сильно изменился с тех пор, дело лишь в степени личной вовлеченности, изменился я сам.

            А тогда пример матери, которая нашла свое счастье с другим мужчиной, после стольких лет одинокой жизни, последовавшей за самоубийством отца, никак меня не вдохновлял. Отец повесился, когда мне было пять лет. До сих пор помню руку матери, закрывшую мне глаза, когда мы вернулись домой после прогулки. Это было зимой, мы тащили санки, я запыхался, мама смеялась и никак не могла открыть дверь: мешало его тело, висевшее в прихожей. Не помню, чтобы она смеялась с тех пор. Наша жизнь стала очень мрачной, потом на нее наслоились моя ломка и борьба с собой, и только с Семеном Васильевичем мама стала робко улыбаться, уже не умея быть прежней, с трудом находя себя в старой роли жены.

            На мой вкус, Семен Васильевич был скверным человеком – въедливым, дотошным, медлительным. Но благодаря неторопливости, дотошности и настойчивости он выстроил успешный бизнес, который приносил стабильный доход. Отец же в моих воспоминаниях остался нервным, вспыльчивым, постоянно срывающимся на мать, проклинающим свою работу в каком-то конструкторском бюро. Не знаю, что это был за человек. Доподлинно не знаю, а придумывать не хочу. Часто я рассматривал его фотоснимки в молодости, на них он казался обычным, скромным, нелепо одетым студентом. А помнил я его лохматым, небритым, неряшливым, хотя, кажется, он не употреблял алкоголь сверх меры. Его самоубийство стало и горем, и избавлением для меня – больше никто не останавливал на мне недоброго взгляда. Мать проговорилась как-то, что он считал меня чужим ребенком, родившимся не от него, хотя, по ее словам, «этого просто не могло быть». Я верил матери. Этого просто не могло быть. Я был похож на покойного отца и карими глазами, и высокими скулами, даже если он зачал меня по пьяни и не помнил этого.

            Конечно, мне жаль, что я доставил матери столько проблем своим взрослением. Даже когда я остался один в квартире, она бегала ко мне с кастрюлями супа и блинчиками, постоянно звонила и допытывалась, как я себя чувствую, не заболел ли, не скучаю ли. Мы напоминали влюбленных, которые не могут быть ни вместе, ни врозь, которые и рядом, и на расстоянии мучат друг друга. Однажды по ее просьбе с пакетом сырников пришел Гриша, я пропустил его нехотя. Он аккуратно пристроил пакет на край кухонного стола.

– Не выдумывал бы ты, жил бы с нами…

            Начиналась зима, на Грише была короткая дутая куртка, которую он не снял, войдя в квартиру, в кудрявые волосы занесло снежинки. Взгляд мой зацепился за его бедра, обтянутые синими джинсами, и никак не отлипал. Я молчал.

– Что ты вообще делаешь один? – спросил он и, возможно, хотел продолжить какой-то шуткой, но осекся.

            Я поймал неуверенность в его взгляде. Уж точно, и он был предупрежден о том, что я буйный, что меня лучше не злить, иначе эти сырники окажутся у него на голове. Он сделал шаг назад, словно хотел убежать подальше от меня, но потом остановился.

– Мама просила помочь тебе с уборкой, если нужно, – вспомнил он и огляделся по сторонам, инспектируя квартиру.

            У меня было чисто. Я так вычищал себя и свою среду обитания, словно каждый день смывал следы преступления.

– Ты ее «мамой» называешь?

– Нет. Просто Зина. Это я для тебя сказал, – объяснил он. – Тебе же она мама.

            В осторожном объяснении тоже сквозило опасение: я псих, я могу взорваться от пустяка.

– А уроки сделал? – задал он следующий вопрос из списка.

            Я увидел, что могу взять верх над ним. Неожиданно пришло ощущение силы. Поручение моей матери делало его зависимым, вынуждало считаться с моим настроением, моим желанием. Я мог шантажировать его несделанными уроками, уборкой квартиры. Я мог заставить его остаться, снять куртку. Но, почувствовав свои возможности и его готовность, я подошел к двери и распахнул ее.

– Скажи, что выполнил все поручения на отлично!

            Он ушел. Я не мог доверять ему – такому примерному, исполнительному, благонадежному, так тесно связанному с новым мужем моей матери. Но его взгляд продолжал гипнотизировать меня даже на расстоянии. Было в нем какое-то странное, неуловимое кокетство.

            В то время я еще не сидел на сайтах знакомств, мой круг общения был ограничен, не было не то что любовника, а даже друга, с которым можно было бы посоветоваться или сравнить впечатления от взросления. Я был обречен на заочную дружбу с порноактерами.

            В выходные меня пригласили на ужин новой семьи, но я не явился. Думаю, ужин прошел без меня даже легче и веселее. Но после этого ужина, в воскресенье вечером, снова пришел Гриша с пакетом от матери.

– Не надоело быть доставщиком объедков? – спросил я.

            В пакете я заметил кусок пирога с абрикосовым вареньем, который у матери получался особенно удачно.

– Можешь выбросить, – сказал он, выкладывая пакет на стол.

            Я швырнул передачу в мусорное ведро.

– Так ведешь себя, будто ревнуешь, – он дернул плечами.

            Я уже знал это движение, выдающее его непонимание. Такое же он делал, когда я впервые заговорил при нем о матери.

– Кого мне ревновать? – бросил я.

            И, конечно, вопрос прозвучал странно, выбор у меня был между моей матерью и ним. Он взглянул на меня, я уже не изучал его, отвернулся. В этот раз преимущество было на его стороне: я смутился от собственного глупого вопроса. Он сел на кухонный табурет и стащил куртку.

– Почему мы не можем быть… приятелями? – спросил миролюбиво. – Я бы мог чем-то тебе помочь, я хорошо помню программу за десятый класс. Я бы мог… что-то для тебя сделать.

            Я кивнул.

– Да? – не понял он. – Ты хочешь, чтобы я что-то сделал?

            Он смотрел на меня с готовностью, но и некоторой опаской.

– Что мне сделать?

            Я снова чувствовал свою власть над ним, но из-за собственной неуверенности не решался воспользоваться ею. Я просто не знал, как. Он был старше, выше, красивее. Я не знал, почему он готов мне подчиняться – только ли ради расположения моей матери? Рассуждать я не мог. Я был так взволнован его присутствием, его близостью, что вообще плохо соображал в тот момент.

– Достань мне этот пирог! – приказал я.

– Что?

            Я указал взглядом на мусорное ведро, на дне которого лежал принесенный им пакет.

– Дурак! – он вскочил, но не вышел, снова взглянул на меня. – Достать? Ты его хочешь?

– Да, – сказал я.

            Он вытащил пакет, аккуратно развернул, взял из сушилки тарелку, выложил на нее пирог и подвинул на середину стола.

– Так?

– Да, – сказал я.

– Больше ничего?

– Нет.

– Не зря говорят, что ты странный.

– Что еще говорят? – спросил я.

– Что злой. Что ничем не увлекаешься. Что что-то употребляешь.

– Это все мать? – уточнил я. – Ей кажется, что я наркоман?

– А ты наркоман?

– А ты как бы с проверкой?

            Я сел за стол и стал жевать пирог. Он тоже сел напротив.

– Нет, я не с проверкой. Я сам по себе.

– Если передача от нее, то ты не сам по себе.

– Она расстроилась, когда ты не пришел. Мы ждали, за стол не садились, звонили, ты не отвечал.

– Бедные!

– Она очень переживает за тебя, – сказал он серьезно.

– Так пусть уймется переживать!

– Я мечтал о такой матери. Моя бросила отца, когда мне было девять, меня он ей не отдал.

– Ну значит, счастье подвалило. Можешь пользоваться моей. Пироги печет, переживает, опекает.

– Ты действительно очень груб.

– Да, я не нежный.

– Может, и нежный, но снаружи грубый.

            Я даже поперхнулся пирогом, отложил кусок обратно в тарелку.

– Поставить чайник? – спросил он.

– Ну давай.

            Он разобрался с чайником, взял две чашки, бросил в них по чайному пакетику.

– В таком случае, – продолжил наш разговор, – и ты можешь пользоваться моим отцом. О чем ты мечтал? Ходить с отцом в походы? На пикники? Советоваться с ним по поводу девчонок?

– Ничего такого, – я пожал плечами. – Не думаю, что твой отец мне пригодится. Не выдерживаю зануд, мне и вечера в «Тескоко» хватило, я бы сбежал от него, как твоя мать. Но тебе не сбежать. Ты же отличник и папина гордость? – поддел я. – Завидую сам себе – всем бы такого брата.

– Я знаю, что не брат тебе, – сказал Гриша. – Но я надеялся, что мы не будем ссориться или обижать друг друга. Этого у меня и так хватает.

            Я удивился.

– Тебя обижают? Где? В школе?

            Он промолчал.

– Почему? – продолжил я. – Ты спокойный, тихий, хорошо учишься, таких все любят.

            Он упорно молчал.

– Что не так? – снова спросил я.

– Не все, – сказал он странно. – Только некоторые.

– А нужно, чтобы все?

– Если я тебе что-то расскажу, об этом узнает твоя мама, потом мой отец, потом остальные. Я не могу доверять тебе.

            Я был ошеломлен. Я думал ровно о том же: я не могу доверять ему. В тот момент мы были наедине в моей квартире, но не одни во всем мире. И этот мир был против нас. Я боялся, что когда закончится наш момент, мы друг для друга станем посторонними, присоединимся к враждебному миру, не будем друг за друга бороться, обязательно предадим…

            Мне захотелось поклясться, что этого не случится, что я поддержу его во всем. Я вытянул руку поверх стола, чтобы взять его ладонь в свою. Но он отпрянул, зажал кулаки между колен.

– Мне пора. Я, может, еще загляну, чтобы не огорчать твою маму. Не сердись, дорогой братец.

            Он спешно натянул куртку. И снова я видел его, как в первый раз, – слегка растерянным, кокетливым помимо своей воли. В прихожей, вместо того, чтобы открыть ему дверь, я остановился, он стоял за моей спиной, я немного подался назад и влип в него. Медленно обернулся. Он не отступил и смотрел на меня. Наши губы вдруг встретились. Кажется, это все-таки я подался к нему, он обхватил мои губы своими и приоткрыл рот, мой первый поцелуй стал влажным, горячим, настоящим. Гриша сжал руками мои плечи, притиснул меня к себе, застонал. Я отстранился.

– Ты так смотрел на меня в кафе, что я постоянно думаю о тебе, – сказал он, глядя мне в глаза.

– Ты уже делал это с парнями? – спросил я о том, что меня мучило.

– Да. Мне не очень понравилось. Но с тобой я хочу.

– Никому не расскажешь?

            Он пообещал, что никому, и я пообещал тоже.

– Это для нас двоих, это наша история, – сказал он.

            Так началась наша история. Мы стояли в нерешительности, мне хотелось стащить с него дутую куртку, но он шагнул к двери.

– Я потом приду, – сказал неопределенно.

            Мы еще раз поцеловались. Гриша был выше и тоньше меня, он чуть склонялся к моему лицу. С тех пор меня заводят парни выше ростом, хочется дотянуться до их губ, найти под их одеждой тонкую талию, обнаружить под дутой броней их слабость.

            Мы попрощались. Я не спал всю ночь. И не смотрел порно. Мои переживания не шли ни в какое сравнение с механическими телодвижениями на экране. То, что чувствовал я, была настоящая жизнь. Я впервые подумал, что любовь – это жизнь, и что я влюбился в Гришу. Я не мог поверить, что через несколько часов, после нескольких уроков, он вернется, снова поцелует меня, снимет одежду, позволит рассмотреть его тело, позволит мне вообще все. Самый лучший парень на свете – мой Гриша – позволит мне все! И при этом никому не расскажет, никому не выдаст. Счастье казалось слишком огромным. Счастье не помещалось внутри меня.

            Тот поцелуй перевернул мой мир. В порно я всегда перематывал поцелуи, а в ту ночь думал только о его губах, которые были так близко, которые были моими, и которыми я не смог насладиться так, как хотел.

            Я мучился без сна, но не мог к себе прикоснуться, чтобы подрочить. Гриша занимал все мои мысли, меня всего, был в каждой клеточке моего тела. В полночь пришло смс от него: «Как ты? Думаю о тебе». «Я тоже», – написал я. Ничего более нежного не шло на ум. «Сразу стирай», – написал он, и я удалил нашу короткую переписку.

            До утра я рисовал шариковой ручкой его портреты – один за другим. И везде он был похож и не похож. Я никак не мог отразить на бумаге неуловимый соблазн, который таился в его взгляде.

            В школе меня дергало из стороны в сторону. Трудно было сидеть спокойно. Несколько раз мне казалось, что Гриша пришел пораньше и ждет меня в школьном дворе. Забыв об учителе, я подхватывался и выглядывал в окно.

– Федотов, сядь на место! Хватит подпрыгивать! – кричали на меня учителя.

            В классе посмеивались. Но никто даже представить себе не мог, как я счастлив.

            Вечером Гриша обнял меня, едва войдя в квартиру.

– Ты без передачи? – спросил я.

– Я не сказал, что к тебе. Сказал, что к однокласснику, готовиться к тесту по истории.

– С ночевкой?

– О, нет, – он отодвинулся. – Нет.

            Он понял, о чем я. Нам обоим сделалось страшновато.

– Давай просто поговорим, – предложил я.

            Мы перешли в мою комнату и легли на кровать рядом, глядя в потолок и не касаясь друг друга. Некоторое время лежали молча, ничего не делали, неловкость постепенно проходила.

– С кем у тебя было? – спросил я.

– С бывшим физруком, – спокойно ответил Гриша. – Но он уже в школе не работает. Уволился. Это он продвигал меня в волейбольную команду, в спорт. Наверно, нравился я ему, – он хмыкнул.

– И как это случилось? – снова спросил я.

– Как-то вечером он встретил меня у моего дома. Может, даже ждал меня, не знаю. Но сказал, что был поблизости и случайно меня увидел. Предложил пойти к нему в гости.

– Зачем ты пошел? Ты знал, что будет?

– Нет. Но он мне давно нравился, в общем. Я обрадовался ему. Мы ехали в такси. Всю дорогу говорили. Я рассказывал о школьных делах, что после его ухода случилось. Он – о том, как устроился на фабрику мягкой мебели, как там хорошо платят. Еще таксист спросил, есть ли там вакансии. Потом мы поднялись к нему. Он предложил мне пива, сигаретку, как взрослому, хлопнул меня по плечу. Я не курю, но пива выпил.

– Давно это было? – перебил я.

– В прошлом году.

– Тебе было шестнадцать?

– Ну почти. Чуть меньше, чем тебе сейчас.

– А до этого ты встречался с девушками?

– Да. С двумя. Одна была из параллельного класса, другая – из ДЮСШ, пловчиха. Но мне не особо нравилось, я больше думал о парнях в раздевалке, там у меня всегда вставал. Эта пловчиха, Света, была такая сбитая, как кирпич, без талии, без груди, без бедер, везде одинаковая. С ней у меня лучше получалось.

– А что тогда? С физруком?

– С Вадимом? Ну я выпил, меня немного повело. Он сказал, что очень скучал по мне, уволился из-за меня из школы, чтобы не видеть и не мучиться. Я сначала не понял. Но он попросил разрешения поцеловать меня. Я разрешил. Он поцеловал меня в щеку, потом в губы, положил руку мне на член. Потом достал его и стал сосать. Я стоял, у меня подломились ноги. Я сел. И кончил. И все. Больше в тот раз ничего не было. Потом мы еще несколько раз встречались, я сам приходил к нему. Потом перестал. Он только один раз позвонил, сказал, что не имеет права ничего требовать, но любит меня и всегда ждет.

– Почему ты бросил его?

            Гриша вздохнул.

– Не знаю. Мне было неприятно. Нравилось, но было и неприятно. Ему лет пятьдесят, наверно, кожа на животе свисает. Мне нравятся молодые, как я, как ты.

– Ясно.

– И он всегда так становился, чтобы я его трахал. Выставлял мне задницу. Сам меня не брал. А я хотел. Но поначалу мне все нравилось, было хорошо.

            Мы лежали какое-то время молча.

– Меня тянуло рассказать кому-то об этом. Но кому? – спросил сам себя Гриша. – Никому нельзя.

– Его посадить могут.

– Да, реально, – согласился Гриша без особых эмоций. – А с тобой что?

– Со мной ничего, – сказал я. – Просто долго не хотелось верить, что я такой.

– Так это неплохо, – сказал он. – Только нельзя выдавать себя, а встречаться можно, если никто не узнает.

– А родители?

– Родителям нельзя ничего говорить. Мой отец и так пилит за любой пустяк, все время бухтит. Хочет идеального сына.

– Ты и так идеальный.

            Гриша засмеялся.

– Значит, у тебя никого еще не было? – спросил просто.

– Нет, – признался я.

– Не бойся, мы ничего такого делать не будем, – успокоил он.

– Но я хочу. Просто переживаю, что по мне будет заметно.

– Как? – Гриша приподнялся на локте и взглянул на меня.

– Ну вдруг в школе медосмотр.

– Они задницы не смотрят, только члены проверяют. Чтобы все было в норме, чтобы яйца висели, не гермафродиты какие-то, – объяснил со знанием дела. – А по члену не видно, где он был, что делал.

            Я хихикнул. Он потянул вверх мою футболку.

– Разденемся?

– Да, давай, – быстро согласился я.

            Хотя он был светловолосым, его кожа была темнее моей, словно еще хранила летний загар. Я увидел его впалый живот, голую грудь, он приподнялся, стащил джинсы, оставшись в черных плавках. Помог мне выпутаться из штанов, спустил мои трусы.

– Классный! – сказал о члене. – Такой ровный!

            Я не знал, радоваться ли этому комплименту, он казался мне ничего не значащим. Вот если бы он сказал «такой огромный», я бы возликовал. Он потянулся к нему губами, я понял, что он, как более опытный, хочет контролировать нашу близость, но почему-то не мог уступить, отодвинул его лицо, лег на него сверху, стал целовать в губы.

– Чего ты хочешь? – не понял он. – Трахнуть меня?

– Не знаю.

            Я снял его плавки, взял в руку его член. Он был длиннее и тяжелее моего. Гриша застонал. Я поцеловал его, не решаясь взять в рот.

– Попробуй, – сказал он, ожидая продолжения.

– Перевернись.

            Он послушно лег на живот. Я раздвинул его половинки, облизал отверстие, Гриша выгнулся. Все его тело было мне приятно. Я знал его, как свое собственное, и все-таки ощущал от прикосновения к нему острую радость, не такую, какую приносит свое тело.

– Трахни меня, – попросил он.

– Нет, – я снова лег рядом.

– Вот дурак! – засмеялся он. – Ты ничего не делаешь, и мне не позволяешь. Я тебе не нравлюсь?

– Очень нравишься. И я очень хочу. Но не знаю, чего именно.

– Тогда я не буду тебя спрашивать.

            Он снова потянулся к моему члену и не выпускал изо рта, пока я не кончил. Я больше не сопротивлялся. Видно, что это доставляло ему удовольствие, он сосал и стонал одновременно, проглотил сперму и снова лег на кровать. Я попытался сделать ему то же самое, но напор смутил меня, я едва не задохнулся. Приятно было чувствовать его член во рту, но эта штука была чужой внутри меня, орудовала как-то непредсказуемо, вышибая из глаз слезы. Я оттолкнул его. Гриша снова перевернулся на живот и слегка раздвинул руками задницу.

– Тогда полижи. Мне никто такого не делал.

– А резинка у тебя есть? – спросил я.

            Он нагнулся к джинсам и подал мне презерватив. Я надел его, снова полизал его очко и попробовал войти. Было тесно. Я ощупал вход пальцем. Его снова выгнуло.

– Давай, просто нажми, – посоветовал он. – Я очень хочу.

            Я проник внутрь и стал двигаться. Гриша приподнял бедра, подаваясь мне навстречу. Не очень долго, но было великолепно. Он кончил раньше меня, и это выбило меня окончательно, я расслабился. Мы лежали обнявшись, стыда не было. Потом я стащил презерватив и бросил на пол. Мы снова стали целоваться.

– Наверно, мне пора, – сказал Гриша. – Папаша может начать одноклассников обзванивать. Еще узнает, что никакого теста по истории нет.

            Мы пообещали друг другу скоро увидеться. В прихожей он снова меня обнял и повис на шее.

– Люблю тебя, Алеша! – сказал вдруг. – Умер бы за тебя!

– И я тебя, – сказал я немного оторопело.

             Потом я тысячу раз думал, зачем он сказал это первым. Не скажи он этих слов, может, я отнесся бы к нашей связи просто как к эксперименту, какому-то опыту, началу, за которым последуют другие истории с другими парнями. Но мы объяснились друг другу после первого секса, и это связало нас совершенно иначе. По-крайней мере, меня. Меня это связало на всю жизнь, потому что я действительно любил его.

            Мы стали встречаться. Он приходил ко мне вечерами, иногда с передачей от матери, иногда без ее поручений – совершенно тайно. Наши родители продолжали считать, что мы едва знакомы, а мы стали друг для друга всем. Наша первая ночь, которая казалась мне верхом блаженства, со временем стала представляться совсем безыскусной. Мы научились дарить другу удовольствия, мы жили слитной, общей жизнью. Мы чувствовали себя одним целым.

            Тем сложнее нам было держаться отчужденно на новогоднем ужине в доме его отца. Я пришел – в знак вежливости, примирения, в знак того, что не держу детских обид на мать и одобряю их брак. Гриша не сводил с меня глаз, беспрестанно краснел, нес какую-то ерунду, не к месту смеялся. Оставшись со мной наедине в кухне, схватил меня за член, прижался, я отодвинул его руку. Я не мог даже поцеловать его при родителях, даже приблизиться к нему. Потом он вызвался проводить меня до квартиры…

            У этого счастья не было границ, не было берегов. Иногда, лежа в постели после секса, мы, совсем не как подростки, начинали планировать нашу дальнейшую жизнь. В наших планах мы не расставались, не ссорились, были верны друг другу. В этих планах Гриша уезжал в столичный университет, навещал меня по выходным и на каникулах, через год я присоединялся к нему в Киеве, мы снимали вместе квартиру, мы жили вместе, никто не обращал на нас внимания, ничто не угрожало нашему счастью. Мы заканчивали учебу, строили свои карьеры, но оставались вместе навсегда. После моего долгого неверия в возможность дружбы, не говоря уже о любви с парнем, я не сомневался, что и наши планы целиком возможны, что мы суждены друг другу.

            Я был рад такой судьбе. Я стал спокойнее, даже успеваемость улучшилась, я всем щедро давал списывать, вдруг сделался популярным среди одноклассников, на родительских собраниях меня ставили в пример, и мать была уверена, что ослабление родительского контроля пошло мне только на пользу.

            Все встало на свои места. Я был геем, который перестал бороться с собой, который принял себя, потому что другой парень принял его и сказал, что любит. И произошло это относительно рано, в шестнадцать лет. Мне не пришлось сомневаться и мучиться дальше, презирать себя, подавлять свои желания, резать вены. Гриша спас меня.

            Мы с ним вдруг оказались в мире, где не было ни доставучих учителей, ни подозрительных родителей. Мы никого из них просто не замечали. Мать проявляла себя лишь пирогами, котлетами и подписью в табеле под колонкой четвертных оценок. Его отец проявлял себя деньгами, на которые мы жили. Но мы и денег не чувствовали, казалось, что жили одним сексом.

            Это потом они возникли все сразу, толпой, подглядывающей в замочную скважину. Это потом потребность в деньгах стала убивать, желание раздобыть деньги любой ценой крушило все принципы. А тогда мы были самими нежными фиалками, самыми беззаботными подростками, самыми чистыми школьниками – при нашем, казалось бы, извращенном сексе.

            Мы говорили обо всем, мы делились всеми секретами, всеми тайными мыслями, всеми желаниями. Во время одного из таких откровенных разговоров Гриша признался, что физрук Вадим снова звонил ему, плакал и умолял вернуться.

– Я попросил его отвязаться от меня, – сказал Гриша. – Но он только всхлипывал. Сказал, что знакомится на сайтах, но любовь ничем не заменишь.

– А ты не любил его тогда? – спросил я.

– Может, и любил. Не помню уже, – ответил Гриша.

            Тогда я подумал, что для Гриши, возможно, «любовь» – что-то более легковесное, чем для меня. И чем для Вадима.

            Учебный год пронесся незаметно, Гриша сдал вступительные тесты, отец приложил финансирование, и он стал студентом Национального университета по специальности «Право». Почти все лето мы провели в моей квартире, а когда я встретился с мамой, она сказала мне, что Гриша теперь студент, что он очень изменился, возмужал, и все время проводит с друзьями, с какими-то девушками, о которых не хочет рассказывать отцу.

– Он стал такой хорошенький! – добавила мама.

            Ослепленный ревностью, я сначала даже не понял, что эти «друзья» – я, эти «девушки» – тоже я, это у меня он торчал каждый день до отъезда в столицу, прикрываясь перед родителями вымышленными «друзьями». Потом он смеялся, утешая меня и развеивая мои сомнения.

– Даже не думай меня ревновать! Я твой. И я всегда буду твоим.

            Несмотря на эти уверения, прощались мы очень тяжело. Оба плакали. Я не мог пойти на вокзал, потому что мы якобы были малознакомы. Мы должны были расстаться накануне его отъезда, вечером, двадцать пятого августа, чтобы до начала учебного года он успел освоиться на новом месте и в новой квартире, заблаговременно арендованной его отцом.

            Он обещал мне, что ничего не изменится, что на самом деле мы не прощаемся, а расстаемся всего на несколько дней – до выходных, потом до следующих выходных, потом до следующих. Говоря это, он растирал по лицу слезы, и я тоже не мог сдержаться, горло сжимали спазмы, я стеснялся рыдать при нем и хотел быстрее все закончить.

            Потом, ночью, я дал волю рыданиям. Но поначалу все было так, как мы и планировали. Гриша приехал экспрессом на выходные, прибежал ко мне, рассказывал об университете, о Киеве, о своем районе, о квартире, мы занялись сексом, потом заказали пиццу, потом просто валялись голыми в обнимку, и новое прощание далось легче – с более определенной надеждой на скорую встречу. Последовало несколько таких встреч, мы оба едва могли их дождаться, я скучал по нему бешено, и он говорил, что никакие новые друзья не могут отвлечь его от нашей общей жизни. Мы подолгу и честно говорили обо всем, но никогда не перезванивались, а после редких смс всегда вычищали телефоны.

            Я учился в одиннадцатом классе, и, в общем, следовал нашему с ним плану – закончить школу и присоединиться к нему в столице. В начале зимы он приехал домой из-за болезни. Подхватил какую-то простуду, которая вызвала пневмонию, провел неделю в больнице и долечивался у родителей. Я не мог оставаться в стороне и пришел его проведать. Сильного жара уже не было, но Гриша все еще лежал в постели. Я присел на стул рядом с ним, мама смотрела на нас счастливо. Моя вежливость и забота умиляли ее. Гриша, заметно исхудавший, бледный на фоне пестрого постельного белья, не казался выздоравливающим. Накрыл мою руку краем одеяла и под этим прикрытием схватил ее в свою.

– Я просто умираю без тебя. Не могу, так хочу. Даже в больнице постоянно о тебе думал. Вообще не выдерживаю без тебя, без секса…

            Я оглянулся на мать, стоящую поодаль в дверях.

– Да. Ясно. Но ты слаб, ты должен поправляться. И… в любом случае… я ничего не могу сделать.

– Зина! – вдруг сказал Гриша громко. – Алеша мне поможет в ванную сходить, хорошо?

            Идея была сомнительной, неприличной. Он спустил ноги в трениках с кровати, оперся о мою руку и пошел к ванной. Мне ничего не оставалось, как сопровождать его.

– Конечно, конечно, Алеша поможет. Ты же не спешишь, Алеша? – засуетилась мама, не уверенная в моей готовности помочь.

            Мы оказались в ванной. Он закрыл дверь на хлипкую задвижку и повис на мне. Я отвинтил кран, чтобы зашумела вода.

– Ты похудел, – сказал я. – И будто стал еще выше. Не расти больше, эй.

            Мы поцеловались. Он втиснул меня в холодную стену. Я потянулся к его члену.

– Нет, этого мало, только время займет, – остановил он. – Возьми меня.

            Он спустил брюки и повернулся ко мне задом.

– Я не могу здесь… Не получится.

– Не встанет? – он обернулся и потрогал мой член через брюки. – Уже стоит же. Давай, прошу тебя. Только вставь, я сам подрочу и кончу. Так будет сильнее. Иначе я просто с ума сойду.

– Блин, Гриша…

– Я понимаю, как все мерзко. Ну ради меня.

– Да не мерзко. Мне с тобой везде хорошо. Просто мать там…

– Это тебе она мать, а мне никто, – сказал он.

            И как только он сказал «никто», я снова почувствовал, что мы одни в целом свете, живем друг для друга, и, кроме нас, вокруг вообще никого нет. Я расстегнул брюки, достал член и вставил. Он громко застонал, просел от толчка, потом влип в меня, зажал себе рот ладонью. Я чувствовал изнутри его жар.

– У вас все хорошо? – спросила мама через дверь.

– Да, – крикнул я. – Сейчас выйдем.

– Еби, блядь! – приказал Гриша. – Никуда мы не выйдем, пока я не кончу.

            Он стал подрачивать член рукой, я – делать то, что он мне велел. Не могу сказать, что нас погубила похоть. Похоти не было. Его, скорее всего, так взбудоражило выздоровление от болезни, а я лишь чувствовал необходимость помочь ему. Он был частью меня, я не мог бросить его – с его болезнями, выздоровлениями, его желаниями. Но когда Семен Васильевич вышиб плечом дверь ванной, он увидел, что я трахаю его сына, а тот стонет и кричит, ухватившись из последних сил за раковину.

            Его отец не тратил время на выяснения, он просто двинул мне кулаком в челюсть, я отлетел к стене и стукнулся затылком о кафель. Потекла кровь. Гриша при этом присел на пол, ища под собой брюки.

            В общем, Семен Васильевич разнял нас, как кобелей, один из которых вскочил на другого вопреки природе и породной иерархии. Думаю, если бы это Гриша шпилил меня в той в ванной, Семен Васильевич не был бы так строг к собственному сыну.

            Мама приложила лед к моему затылку. Я так и ушел из их дома – со льдом в руке и окровавленной головой подо льдом. Три дня меня тошнило. Вдогонку мне сыпались проклятия: пидор, психопат, ублюдок, как будто за эти годы я не исправился до хорошего сына и прилежного ученика. Я снова стал психопатом, ублюдком и безотцовщиной, которого некому было воспитывать. Мать не заступалась за меня. Возможно, потому что все видела собственными глазами – из-за спины Семена Васильевича.

            Но и Гриша не заступался. Потом я много раз думал – как? Как он мог заступиться за меня? Что мог сказать? Что сам попросил? Что стонал не от боли? Что мы до этого трахались целый год в моей квартире? Что он гей? Что мы любим друг друга? Что он любит меня? О, нет. Конечно, Семен Васильевич не принял бы этих объяснений.

            Гриша позвонил мне на мобильный. И оттого, что раньше он никогда не звонил, стало страшно. Этот звонок был такой же вехой, как и наша встреча в мексиканском кафе. Он обозначал что-то, чего я еще не мог угадать, не мог предвидеть, но точно знал, что он не сулит ничего хорошего. Это была веха наоборот.

            Гриша звонил из экспресса, по дороге в Киев. Я слышал гул движения, которое уносило его от меня с каждым словом.

– А что я мог сказать? – задал он мне тот же вопрос, который я сам задавал себе все это время. – Он лишил бы меня денег, я потерял бы и квартиру, и университет. У меня не было бы будущего.

            Он говорил о своем будущем. Не о нашем общем, о своем.

– Я никогда не стал бы самостоятельным, не освободился бы от него. Понимаешь, без него я никогда не смогу от него освободиться, – объяснил он. – Но он немного успокоился, не будет заявление подавать в милицию.

– Он еще и заявление собирался подавать?

– Да. Об изнасиловании. Но потом прикинул, какие разбирательства начнутся. Я пока не смогу домой приезжать. Они сами будут меня проведывать, чтобы у меня стресса от воспоминаний не было. Так что, если захочешь меня увидеть, приезжай сюда.

– Нда…

– Ты приедешь?

– Конечно. Но не знаю, когда.

            Мне было семнадцать лет. Я учился в школе. У меня совсем не было денег. Кажется, Гриша не понимал этого.

– Я буду тебя ждать. Я тебя люблю.

            Мне казалось, что он добавит просьбу простить его. Но он не добавил.

– И я тебя люблю. И прости меня, – сказал тогда я.

– Да, ничего, – ответил он. – Я же сам попросил. И, знаешь, пока этот урод не ввалился, было очень клево, так, как не было никогда…

            Может, им еще руководило воспаленное, температурное сознание.

            После того звонка мы долго не виделись. Я стал добывать деньги на дорогу в Киев и обратно. Просил в долг у одноклассников, у соседей, даже у учителей. Снова стал для всех подозрительным наркоманом. Никто не давал взаймы, зная, что вернуть я не смогу. Мать приносила мне еду, о прошлом инциденте мы не говорили. Но однажды, когда она снова отказала мне в деньгах, возможно, после чьего-то доноса о моем попрошайничестве, она всмотрелась в меня и, скорее, с любопытством, чем с осуждением, спросила:

– Хочешь поехать к нему?

– Да, – сказал я. – Я люблю его. И он меня. Мы давно встречаемся.

            Она покачала головой, словно сочувствовала помешанному.

– Нет, Алеша. Это тебе кажется. Между вами все не так. Он сказал, что ты его преследовал.

– Он боялся потерять поддержку отца.

– А ты не боишься потерять мою? – спросила она.

– Я никогда ее не чувствовал, – сказал я честно.

            Сейчас я понимаю, что был слишком жесток с матерью. Подростками мы требуем от родителей слишком много, но они не могут решить всех наших проблем. И тогда, после моей фразы, мама словно сжалась. Я подумал, что она обязательно напомнит о супах и котлетах, которые мне носит,  но она просто вышла из квартиры.

            На следующий день она принесла мне денег. Хватало на дорогу в оба конца, на еду, на маленький подарок Грише.

– Значит, ты мне веришь? – спросил я ее.

– Это в первый и последний раз, – сказала она вместо ответа. – Он все контролирует, больше я не смогу достать.

            Я купил Грише брелок с сердечком на цепочке и сел в тот же самый экспресс. Это была такая глупость, возможно, и брелок, и сердечко, и моя поездка. В вагоне было жарко, на улице слишком холодно. Надвинув капюшон куртки, я ждал его около университета, рассматривая студентов, но никем не любуясь, никого не оценивая. Я был настроен только на него, как заржавевший механизм. Наконец, Гриша вышел в компании нескольких парней. Они прошли мимо меня, даже не взглянув. Я окликнул его. Все оглянулись. Я стащил капюшон, чтобы он наверняка узнал меня.

– О, Алеша…

            Гриша слегка покраснел, шагнул ко мне, парни ждали его.

– Ну почему ты не предупредил, что приедешь? Это мой младший брат! – крикнул друзьям. – Но мне сейчас нужно… нам всем нужно в библиотеку. Я дам тебе адрес. Или встретимся позже? Я не знаю, – он совсем смешался. – Мы готовимся к семинару.

– Ничего, – сказал я. – Я погуляю по городу. Скажи, где встретимся.

            Он назвал станцию метро, рядом с которой, видимо, располагалась его квартира. Я поехал сразу туда и стал ждать. Сыпал снег, залеплял торговые киоски, продавцы то и дело обмахивали их вениками. Спальный район столицы выглядел обычным провинциальным городом, даже тусклее нашего. Я сел на заснеженную лавку, просидел до самого вечера, пока Гриша, наконец, вышел из метро.

 – Ты не замерз? Ты прогулялся? – спрашивал он быстро. – Понимаешь, тут же свои проблемы, семинары. Я не знал, что ты приедешь.

            Мне снова показалось, что он вырос или изменился еще в чем-то, от чего стал более чужим. Наша встреча действительно напоминала встречу братьев, между которыми нет особой близости, кроме родства по крови. И если наше родство было по сперме, то мы смыли его неоднократно.

– Гриша…

            Я не знал, что сказать. Хотелось прежней теплоты, но я не умел ее вернуть холодной зимой, после долгой разлуки. Я подал ему купленный в подарок брелок.

– Какой смешной, – хмыкнул он. – Девчачий. Такой носить нельзя.

            Вот, что меня удивило. Наконец, я понял. Я думал, что вдали от отца, в студенческой среде, Гриша станет более свободным, но он стал еще более зажатым. Всю дорогу я представлял наш секс в подробностях, но рядом с ним вдруг почувствовал себя таким же несвободным, замерзшим, полуживым. Поговорили об учебе. Он немного оттаял, приник ко мне, но я никак не мог настроиться. Даже в моей квартире, даже в той ванной он казался более раскованным и доступным, чем в своем киевском логове.

– Почему ты не хочешь? – допытывался он, но я не мог ответить.

            Он сам трахнул меня, с непривычки мне было больно, я кончил с такой мукой, что после оргазма не стало легче. Казалось, что я издевался над своим телом, чтобы только не чувствовать никакой другой боли. Гриша тоже делал все механически, стремясь к собственной разрядке. Вернувшись из душа, я снова лег рядом, потом на него, нашел его губы.

– Не надо, – сказал он. – Я больше не хочу.

            Я снова поцеловал его. И целовал до тех пор, пока он перестал упираться и отталкивать меня. Между нами вдруг возник жар, словно протиснулась шаровая молния.

– Я забыл, как люблю тебя, – сказал он.

– Теперь вспомнил?

– Да. Вспомнил. Очень люблю. Ты не приезжал. И я тоже не мог вырваться. И после того, как отец застал меня, мне постоянно гадко. Стараюсь, чтобы никто ничего не заметил. Ты приезжай почаще. Только звони. Я освобожу время, отпрошусь с пар, будем вместе целый день. Алеша, мне без тебя очень тяжело. Я не знаю, кто я. Хочу спрятаться. Не помню, какой я без тебя.

            Он развел ноги, пропуская мой член внутрь. Дальше мы молчали, наши губы и тела были плотно склеены, но утром мы разлиплись и разъехались в разные стороны. Я вернулся домой, пообещав приезжать как можно чаще.

♦♦♦

            Выполнить это обещание было непросто. Мне по-прежнему отказывались давать взаймы, к матери обращаться было бесполезно. Оказалось, у меня так мало знакомых в родном городе, что круг потенциальных заимодателей досадно мал.

            И в то же время я знал, что, не сдержав слова, могу потерять Гришу. Могу, приехав однажды, не застать его прежним, не узнать его совершенно, упустить в нем родное. Каждый день разлуки отдалял нас на километр. И еще я думал о том, что, теряя нашу связь – из-за расстояния, или отца, или того скандала, или неприятного осадка после него, он начнет искать другие связи – более легкие, в которых не будет чувствовать себя зажатым или виноватым. Пусть не в студенческой среде, но в тени, на каких-то сайтах, в клубах, на темной стороне города.

            Мне хотелось исправить все немедленно. Бросить все, бежать к нему. Удержать его.

            Я был всего лишь школьником. Сейчас я понимаю, что на меня семнадцатилетнего навалились проблемы взрослых отношений – любви на расстоянии, тем более любви запретной, тайной, в которой было бессмысленно просить помощи. Я даже не знал других геев в нашем городе, которые могли бы мне посочувствовать. И вдруг вспомнил о Вадиме.

            Сама мысль была абсурдной. Просить помощи у человека, который сам был влюблен когда-то в Гришу. Не знаю точно, собирался ли я просить помощи, шантажировать его или просто искал сочувствия, но я раздобыл его адрес и убедился, что он по-прежнему работает на мебельной фабрике, где хорошо проявил себя и быстро поднялся по карьерной лестнице до руководителя отдела сбыта. Деньги у него точно водились.

            У меня не было плана. Кажется, я лишь хотел увидеть другого гея – реально существующего. Я помнил, что Гриша описывал его не особо привлекательным, и был удивлен тем, что Вадим выглядел вовсе не плохо. Это был лысый мужчина невысокого роста, лет пятидесяти, немного полноватый, возможно, раздобревший на новой должности. Его внешность мало напоминала учителя физкультуры, но вполне соответствовала менеджеру среднего звена. К тому же он отпустил короткую округлую бороду, делавшую его лицо добрым и приятным.

            Я шел за ним от фабрики и остановил просто посреди улицы.

– Здрасте…

            Честно говоря, я не знал, что сказать, но этого и не требовалось. Он принял меня за какого-то заочного знакомого, возможно, с тематического сайта.

– Олежек? – спросил обрадованно. – А говорил, что только в субботу сможешь вырваться!

– Я не Олежек, извините. Я Алеша. Друг Гриши Березуцкого.

            Почему-то он не слишком удивился.

– Он что-то просил передать? – спросил меня.

– Нет, просто хочу поговорить.

            В тот момент мысль о шантаже перевесила. Уж слишком взбесило меня его спокойствие.

            Мы пошли пешком к его квартире. Некоторое время молчали. Он предложил мне закурить.

– Алеша, Алеша… Это к тебе он от меня ушел? – вспомнил вдруг.

– Нет. Он просто от вас ушел. А потом мы встретились.

            Он кивнул, снова взглянул с интересом.

– Ты же совсем зеленый.

– Вам же такие нравятся, – парировал я.

– Да, видно, что ты смышленый пацан.

            Несколько колеблясь, он пропустил меня в квартиру.

– Ножа у тебя нет?

– Нет.

– У таких типов и ножи могут быть.

– В следующий раз захвачу.

            Я прошел в кухню и выпил минералки из бутылки, давая понять хозяину квартиры, что я его не боюсь, я не гость и не проситель.

– Так чего ты хочешь? – снова спросил Вадим.

– Хочу, чтобы вы мне помогли.

            Я не просил помощи, я ее требовал. Это была моя тактика.

– Собираюсь поехать к Грише, но у меня нет денег. Дайте мне на дорогу.

– А иначе? – спросил он беззлобно.

– А иначе будем разбираться с растлением малолетних.

– И втянешь в это Гришу? Оторвешь его от учебы? Заставишь приезжать и давать показания? – он покачал головой. – Нет, ты этого не сделаешь. Но я тебе помогу. Мне не жалко денег на мальчиков. Только и ты будь добрее. И ты мне помоги.

            Он сел на диван и погладил свой член через брюки.

            Я попытался не выдать своего замешательства. К сексу с Вадимом я никак не был готов, даже не представлял себе такого. Кроме Гриши, у меня не было других партнеров. Толстого мужика на его месте я не мог даже вообразить.

– Ну отсосите мне, – разрешил, выбрав вариант с наименьшим ущербом для себя.

            Он покачал головой.

– Нет. Это ты должен поработать.

            Он расстегнул ширинку. Член его уже хорошо стоял. До этого я не видел других членов, кроме своего и Гришиного, не считая членов порноактеров. У Вадима был не очень большой, короче, чем у Гриши, и не слишком толстый. Его вид мне даже понравился. Яйца под ним были поджатые и гладкие, лысые, как и его череп, ни пушинки. Я подошел ближе. Неожиданно возникло возбуждение. Вадим сидел молча и ждал. Казалось, он давал мне время подумать и оценить, а пока просто выставлял его напоказ.

            Я встал на колени перед ним.

– А ты не быстрый, – заметил мне Вадим.

– Иногда это хорошо, – сказал я.

            Я взял его член в рот и попробовал сосать. Мне нравится ощущение члена во рту, но я не виртуоз в этом. Толчки этой штуки всегда казались мне слишком агрессивными и вызывали рвотный рефлекс. Но Вадим, на удивление, не стремился достать до горла, его член едва задевал небо, я был свободен ласкать его языком. Он стал стонать, но не сделался напористым. Его член оставался неподвижным, только становился все тверже, словно каменел. Я чувствовал и собственную эрекцию, но он отстранил меня.

– Хватит. Хочу тебя в попочку.

            Меня передернуло. С Гришей мы никогда не употребляли подобных слащавостей, но Вадиму я не мог запретить назвать мой зад «попочкой». Еще больше смутило меня то, что я не хотел такого секса.

– Вадим… у меня это не получается, мне больно, – сказал я честно.

– Может, вы с Гришей что-то не то делали? – хохотнул он.

– Что значит «не то»? Его тело – как мое тело, я его хорошо знаю и чувствую.

– Да у всех мужчин одинаковое тело, – он пожал плечами. – У меня тоже между ног не влагалище. Просто я умею быть нежным с такими мальчиками. Иди сюда.

            Он так и оставался сидеть со стояком. Я подошел, и он, как маленькому, спустил мне штаны с трусами и велел переступить через них. Я послушался.

– Садись сверху, – пригласил жестом, быстро надев презерватив.

            Я сел на его член. Благодаря своим умеренным размерам, он совсем не ранил. К тому же я мог двигаться так, как мне было удобно. Вадим снова оставался как будто неподвижным, только в какие-то моменты брал мою задницу и насаживал сильнее. Через десяток минут меня стало трясти, я упал на его грудь, и он позволил себе кончить.

            Я слез с него, ноги еще сводило судорогой.

– Понравилось? – спросил он.

– Нда, – сказал я. – А денег дашь?

– Дам.

            Мы стали одеваться. Он нашел бумажник и достал из него несколько тысяч.

– Хватит?

– Да, спасибо.

– Поедешь к нему? – спросил он снова.

– Конечно!

– Я тоже к нему ездил, – сказал он вдруг.

– Что? Куда? В Киев?! – опешил я.

– Ну да. Он позвонил, сказал, что ему скучно, что друг не приезжает, а новых знакомых он заводить пока не хочет, боится, что доложат отцу. И пригласил меня.

– Когда это было? – не мог поверить я.

– С месяц назад.

– И сколько раз вы ездили?

– Мы же на «ты». Несколько раз ездил. Отлично прогулялся. Три раза точно. И еще поеду, если попросит. Я очень к нему привязан, еще со школы.

            Перед глазами потемнело так резко, будто в квартире Вадима включили искусственную ночь. Я сел на пол.

– Как же жить теперь? – спросил его зачем-то. – Как жить, когда он мне изменяет?

– Так ведь и ты ему изменяешь, – заметил Вадим.

– Но я ради него…

– Но твоей попочке это понравилось? – хихикнул он.

            Из искусственной ночи я вышел в белый день, но ничего не изменилось – вокруг было темно. Оргазм опустошил меня, выпотрошил и бросил в черноту. Я шел по улицам черной дыры, ехал трамваями черной дыры в свою квартиру, и в ней тоже было черно.

            «Нравилось, но было неприятно», – отзывался когда-то Гриша о Вадиме. И это было очень точное выражение – нравилось, но было гнусно, не было рвотного рефлекса, но была сладкая тошнота, которая еще долго щекотала горло.

            Я не знал, что делать с деньгами, ехать ли к Грише, задавать ли ему вопросы о Вадиме, признаваться ли самому в измене. Я просто лежал в черноте и тошноте, все еще ощущая его гладкий и удобный член внутри себя. Разрывы не ныли, ныло сердце.

            Наш «идеальный» секс с Гришей вдруг перестал казаться мне идеальным. Возможно, и ему чего-то не хватало в количестве или качестве, если он призвал из прошлого бывшего физрука. Может, нам обоим не хватало нежности, но Гриша обычно требовал от меня не нежности, а силы. А вот Вадим со своей удобной штуковиной мог подстроиться к каждому, удовлетворить каждого и самому урвать удовольствие.

            Все эти новости поразили меня. Это были новые знания – и о Грише, и обо мне, и о других мужчинах, которые влияли на нас. Я не знал, сможем ли мы быть прежними друг для друга, делая то, что делали с другими и для других.

            Мне хотелось узнать, почему Вадим был с Гришей пассивным, а со мной активным, хотя я с Гришей обычно выступал в роли активного партнера. Была ли у Вадима предпочтительная роль, или он был настолько универсален в получении удовольствия. И универсален ли я сам. Мне казалось, что период познания себя давно прошел, но новый мужчина толкнул меня к новым размышлениям.

            Я вспомнил, как Гриша сказал Вадиму, что пока не хочет заводить новых знакомств. Значит, потом будет заводить, собирается, но пока не хочет. Значит, я должен быть готов принять это, простить или, наоборот, поставить точку, разорвать нашу связь и дать ему свободу. Или еще хуже – согласиться с его решением о разрыве. Мысли раздирали меня, хотелось посреди ночи – посреди черной дыры – бежать на вокзал.

            Когда мы увиделись в его киевской квартире, нам было неуютно наедине друг с другом, как обычно после нашей разлуки. У меня вдруг навернулись слезы, я хотел их скрыть, но Гриша заметил, отреагировал иронично:

– Ты чего рыдаешь? Двойку получил?

            Намекал на то, что в моем возрасте никаких других проблем у меня быть не может. То ли дело у него, студента столичного вуза. Я разозлился на него за эту иронию, которой не было в наших отношениях раньше.

– Я знаю, что ты трахался с Вадимом! – сказал прямо.

            Он не слишком смутился.

– И что? Тебя не было рядом. Откуда знаешь вообще?

– Это он дал мне денег на дорогу.

– Просто так дал? Или за что? – спросил резко.

– За секс.

– Бляядь, – выдохнул Гриша. – Что ты делаешь? Зачем?

– А ты?

            Он заходил передо мной из угла в угол.

– Алеша, слушай, давай поговорим серьезно. Мы не женаты, не должны требовать отчета, пилить друг друга. Меня и так отец пилит, и при встрече, и по телефону, ежедневно. А у нас даже ничего не было – мы просто сидели в четырех стенах и трахались. Но должна быть полноценная жизнь…

            Он планировал сказать мне это. Давно планировал, я это понял. Он уже не был привязан к нашим четырем стенам, к нашему прошлому и нашим планам. Все уже успело показаться ему мелким, ничтожным, неполноценным. И он произносил бы свои заготовки более уверенно, если бы я не сказал о своей связи с Вадимом. Ему пришлось менять свою речь на ходу:

– И ты тоже… Ты должен пробовать тоже…

– Я пробую.

            Почему-то я вспомнил, как мы оба плакали, прощаясь перед его отъездом.

– Ты же не сможешь поступить в Киеве? – спросил вдруг он. – Отец тебя не поддержит.

– Я буду работать.

– Кем?

– Кем угодно.

– Зачем? Чтобы быть со мной? Я тебе не надоел?

            Я молчал.

– А там у тебя дом. И ты можешь поступить в политех. Или устроиться на работу.

– Ты составил отдельный план для меня? – понял я. – Ты предаешь меня во второй раз, хотя клялся не предавать!

– А когда был первый? – спросил он.

– В ванной.

– Прекрати! Я ничего не мог тогда сделать!

– Ты и теперь не можешь! Нет, правда. Ты не сказал отцу, что любишь меня, потому что не любил меня. Тогда уже не любил. Или вообще никогда не любил. И, наконец, говоришь мне об этом прямо. Прости, что так долго не понимал.

– Да нам по восемнадцать лет! Какая любовь? Успеешь еще страдания страдать! Не сидишь же ты и не дрочишь на мою фотку? По мужикам бегаешь. Вадима где-то нашел. Причем здесь любовь?

– Я из-за тебя его нашел! Хотел шантажировать и получить с него деньги.

– Шантажировать? Милицией пугать? А обо мне ты подумал? О том, что со мной отец сделает, если все это всплывет?

            Гриша сел на стул и обхватил голову руками.

– Так сложно все между нами! Нам нужен перерыв. Ты пока доучись, подумай о школе, остынь.

            То есть я должен был согласиться с его решением о разрыве.

            По дороге домой я не плакал. Вообще никогда не плачу в поездах, стук колес очень умиротворяет.

            Кажется, тогда собственная измена, собственная вина и собственное удовольствие, ухваченное украдкой, не дали мне быть настойчивым и помешали удержать Гришу. Неизвестно, мог ли я его удержать. Всю дорогу домой я думал о том, что у нас уже все было. Все было, но ничего и не было – ни совместных походов в кино, ни общих друзей и компаний, ни путешествий. Были лишь совместные планы, но теперь и они рухнули.

            Несколько раз я звонил ему на мобильный, но он не отвечал на мои звонки. От его молчания накидывалась тоска, в этой тоске я встречался с Вадимом, пытаясь узнать, ездит ли он в Киев к Грише, но он был отвергнут, как и я. Секс с ним по-прежнему мне нравился, несмотря на его слюнявые комментарии про попочку, губочки, пиписечку и прочие части моего тела. Когда мне становилось невмоготу, я шел к Вадиму, он колдовал надо мной, приговаривая свой тошнотворный бред, лизал меня, нежно потрахивал и, в общем, возвращал к жизни. Сексуальное напряжение спадало, не так тянуло звонить Грише, и в моменты оргазма мне перестало мерещиться его лицо.

– За что ты любил его? – спросил я как-то Вадима.

– Гришу? – переспросил он. – Он уникальный мальчик. Я за ним с одиннадцати лет наблюдал. Но и он за мной наблюдал, и очень бесстыжим взглядом. Он так смотрел на меня, что сердце из груди выпрыгивало. Я из школы уволился, чтобы избавиться от этого наваждения.

– Но ведь у тебя и до него были парни?

– Были. И я никогда не приставал к детям. Это были взрослые ребята. Но с ними… это был не я.

            Странно, но и я чувствовал то же: с Гришей я стал самим собой. Наверное, есть на свете такие тихие мальчики, которые одним взглядом меняют чужие судьбы.

– А почему ты был с ним пассивным? – спросил я.

– Потому что хотел, чтобы он был главным, чувствовал себя взрослым, самостоятельным.

– Не очень-то ему это нравилось, – заметил я.

– Не знаю, – Вадим пожал плечами. – Мы провели вместе очень счастливые дни. Как и с тобой…

            Я помолчал.

– Я все-таки уеду в Киев, – сказал после паузы.

– Но он не вернется к тебе! – воскликнул Вадим.

– Я знаю.

– Как ты будешь там жить? Ты погубишь себя!

– Я поступил в строительный институт на архитектуру.

– Но как ты справишься без помощи родителей? – продолжал недоумевать Вадим. – Ты сильно рискуешь. Я дам тебе денег для начала. И если буду нужен, зови.

            Я взял деньги. Но знал, что не позову.

♦♦♦

            Больше ни с кем я не собирался прощаться в родном городе: ни с бывшими одноклассниками, ни с Семеном Васильевичем, ни с матерью. Я помнил, как любил ее в детстве, как был к ней привязан, но, кажется, моя привязанность длилась ровно до самоубийства отца, а потом кончилась, словно она была в чем-то виновата. Конечно, она не была виновата ни в его смерти, ни в моей ориентации, ни в моем разрыве с Гришей.

            Она принесла мне немного денег тоже «для начала». Я не отказался.

– А у тебя нормально с тем упырем? – спросил только.

– Да, – она опустила голову. – Он доволен, что нашел «простую женщину».

– Но разве ты «простая женщина»?

            Она потрепала конец русой косы.

– Наверное, я ею стала. И я понимаю, что ты совсем не такой. Ты не станешь приспосабливаться. Прости, что не могу помочь тебе больше ничем. Но обещаю, что никогда не продам нашу квартиру, и ты всегда сможешь вернуться.

            Она действительно вскоре оформила дарственную и передала мне документы. В целом, мы даже мирно и по-доброму простились. Институт предоставил мне общежитие, и учеба особо не обременяла. Но она ошиблась: на новом месте я стал именно приспосабливаться. Я никому не сказал, что я гей. Я не искал новых связей. Хотел хорошо зарекомендовать себя в вузе и понравиться преподавателям. Старался быть активным и был рад, когда меня отмечали.

            Казалось, за последнее время я так устал от тяжелых взрослых отношений, от тоски и ревности, что ухватился за возможность снова побыть учеником, подумать об оценках, посидеть за учебниками. Я ничего не знал о Грише и не пытался узнать. Несколько раз звонил Вадим, но и он ничего не знал о нем.

            Его звонки вызывали теплое возбуждение, тогда я дрочил – в душе или оставшись один в комнате, но я жил с двумя соседями, так что это было непросто. Один из них, Артем, постоянно приводил подружек и просил нас выместись ненадолго. Второй – Сережа, страдающий избыточным весом, корпел над учебниками, как и я. Артем был уверен, что живет с двумя ботанами. Его подруги пытались завлечь в сексуальные игры и меня, но я отказывался. Мне не нравились ни эти подруги, ни сам Артем. Честно говоря, даже толстяк Сережа нравился мне гораздо больше мелкого и корявого Артема.

– Вот это студенческие годы, которыми нужно наслаждаться, – посетовал как-то Сережа, переворачивая страницу книги, – а такая тоска.

– Я наслаждался школьными, – сказал я.

            Он удивился.

– Да? У тебя была постоянная девушка? А потом вы расстались? Разъехались? Поэтому ты не хочешь встречаться с другими?

            Это было хорошее объяснение, я кивнул.

– А ты?

– Ну кто с таким жиртрестом захочет? – спросил он. – Я и в зал хожу, на тренажерах потею, но ничего не помогает.

– Постепенно поможет. Да и тело – не главное.

– А твоя девушка была красивой?

– Очень.

– Вот видишь. Можно говорить, что тело – не главное, но на самом деле это не так.

            Он вздохнул и вернулся к учебнику по экономике. Сережа учился на экономиста. Родители ему помогали, постоянно передавали деньги и мелочи для его угла комнаты – какие-то салфетки, наклейки, магнитики. Мне это казалось очень милым.

            Я же был вынужден искать вечернюю подработку. Официантом меня никуда не брали без опыта работы, но в кафе «Наш колорит» взяли мойщиком посуды. Посуды всегда были горы. Это было кафе национальной кухни, запах борща стоял за километр. Перчатки, шланги, разные насадки, моющие средства, сушилки, шкафы, – я сновал между всем этим в клубах пара, и никто даже не приближался к моему рабочему месту. Видимо, это было место изгоев в иерархии обслуживающего персонала. Но однажды подлетел менеджер зала Костя и всмотрелся сквозь пар.

– Леш, выручишь?

            Я кивнул.

– Только переоденься.

            Он вытащил меня из моего угла, отогнал от меня клубы пара. Мне принесли фартук официанта. Если бы я мечтал о повышении, это был бы мой шанс, но к тому времени моя работа вполне меня устраивала: зарплату платили поденно, а на чаевые я и не рассчитывал.

– Там Титов пришел с друзьями, а у нас в зале сегодня одни девушки. Он девушек не любит, всегда придирается. Так что возьми эти подносы и отнеси им. В лица не смотри, постарайся ничего не пролить. А если прольешь, не суетись, просто улыбайся, Михаил Ильич парням все прощает, – Костя хихикнул.

            Я пригладил волосы и надел малиновый фартук, украшенный вышивкой.

– Сначала ставь поднос на стол, потом бери с него тарелки, иначе запутаешься, – давал последние указания Костя.

            Честно говоря, было боязно. Вывернуть на посетителей еду совсем не хотелось. На одном подносе дымились борщи и какие-то супы, второй ждал меня с варениками, сырниками, запеканками. Я даже не знал названий блюд, не представлял, кто что заказывал. Костя заверил, что это неважно, главное – улыбаться.

            Я взял первый поднос и пошел к их столику. Нес просто перед собой дрожащими руками, еще красными от горячей воды и пропахшими моющими средствами.

            Это были немолодые люди. Михаил Ильич высокий, седоватый, но подтянутый, в очках, с выразительными бровями и резкими носогубными складками. И трое мужчин чуть моложе, все в костюмах, с бумагами и планшетами. Я не спросил у Кости, кто они, и мне оставалось только догадываться о роде их деятельности и цели встречи в нашем кафе.

            Я остановился у столика с подносом. Михаил Ильич первым поднял голову и стал смотреть на мой фартук. Было странно, но потом я понял, что он ищет взглядом бейдж, чтобы обратиться ко мне по имени. Бейджа на мне не было.

– Можно поставить? – спросил я, совершенно не представляя, как должен обслуживать гостей. Даже фильмы про прислугу вылетели из головы.

– Да. Ребята, уберите пока бумаги. Давайте ужинать, – распорядился М.И.

            Я поставил поднос на стол и посмотрел на тарелки.

– Не знаю, кому что, – сказал честно.

– Ты не официант? – спросил М.И.

– Нет, помогаю немного. Людей не хватает.

– Ты друг Игоря? – спросил он снова.

            Я не знал никакого Игоря. Видимо, этот был кто-то выше менеджера зала по иерархии. Поэтому я молча кивнул. Гости сами взяли тарелки с подноса.

– А еще одни вареники? – спросил тот, кому не хватило.

– А еще водочки?

– Сейчас все будет, – заверил я и улыбнулся как можно приветливее.

            Костя запретил, но я смотрел им в лица. Не знаю, что пытался угадать. Кафе было достаточно демократичным, тут бывали и студенты, и депутаты, я не мог представить, что привело сюда эту компанию.

            На кухне меня ждал Костя с новой порцией советов.

– Не тормози там. Быстро ставь, улыбайся и уходи.

– А кто они?

– Титов – генеральный директор агрохолдинга. Остальные, наверно, партнеры какие-то, раньше их не видел. Он тут бывает иногда, сделки обсуждает в национальном колорите.

            Я взял второй поднос. Потом донес еще водки и закусок. Потом начал уносить пустые тарелки. Стало проще: они перестали обращать на меня внимание.

            Но и не уходили. Снова разложили бумаги и планшеты. Костя не отпускал меня к посуде. Я отнес им сигары и должен был ждать, пока встреча закончится. Наконец, партнеры попрощались, и за столиком остался один М.И. Он постучал пальцами по столу.

– Счет быстро! – толкнул меня Костя.

            Я взял меню с распечаткой счета, пошел снова. М.И. посмотрел на цифры и достал бумажник. У него была наличка.

– Как зовут? – спросил меня, глядя в кошелек.

– Алексей.

            Он поднял глаза на меня и просто смотрел. Рука замерла в бумажнике. Он ничего не говорил.

            И я понял, о чем он думает. Он думал, насколько я в теме, не получит ли он, весьма известный человек, отказ или проблемы, сделав мне откровенное предложение. И он не может решиться. Он не знает меня. Он боится меня. Он не может мне доверять. Но и не хочет отпускать.

            Я заулыбался.

– Я студент. Учусь на архитектора…

– А мы как раз новые элеваторы собираемся строить, – улыбнулся в ответ М.И.

– В элеваторах я не понимаю, – я покачал головой. – Но в остальном могу… пригодиться.

– Тоже по счету?

– Нет, – я мотнул головой.

– О! – он не ожидал такого поворота, выглядел удивленным.

            Я тогда подумал, наверное, даже богатому человеку трудно найти сговорчивого и скромного парня, если он рад и тому, что случайный собеседник не зарится на его имущество.

– Подожди меня снаружи, – сказал он быстро и протянул мне меню с оплатой.

            Я планировал улизнуть так, чтобы Костя ни о чем не догадался. Но, когда я вернулся на кухню, он уже все знал.

– Ты согласился? – спросил удивленно.

– А часто он предлагает?

– Ну один раз точно предлагал. Илье. Но Илья не согласился. А ты… гей?

– Да, – сказал я.

            Костя ухмыльнулся.

– Значит, подфартило.

– Значит, спасибо за контакт.

     Костя потер макушку. Наверное, все еще думал о геях.