ЭВОЛЮЦИЯ СТРАХА

 

-1-

            Это было на первом курсе института. Я почти никого не знал на той вечеринке, кроме нескольких девчонок из группы, одна из которых меня и затащила. Кто-то курил траву, но не я. Я боялся.

            Хорошо помню, что я боялся даже идти на эту вечеринку – первую взрослую в своей жизни. Возможно, боялся не незнакомой компании, а самого себя. Начало самостоятельной жизни осталось в памяти как период липкого страха перед возможными последствиями. Я боялся последствий себя – себя как катастрофы, как стихийного бедствия, как программной ошибки, как непознанной вселенной.

            Я пил, но никак не мог расслабиться. Меня попросили сказать тост, и я зачем-то стал говорить о деньгах и пить за деньги. Я точно помню, что сказал: деньги – это главное в жизни, без денег нет счастья, счастье – в деньгах. Наверное, мне тогда так казалось, но приятели, которые дурачилась в сладковатом дыму, таращились на меня удивленно.

            Следующий кадр, который я помню с той вечеринки, – танец с каким-то парнем.

            Не могу сказать, зачем мы танцевали. Скорее всего, чтобы стало еще веселее, чтобы девчонки смеялись, чтобы все меня любили. Я не знал его имени, никогда не встречал раньше в универе, не видел ни с кем из подруг, но он крепко держал меня за талию.

– Как тебя зовут? – спросил я, почти коснувшись губами его уха, и девчонки завизжали от восторга.

– Витя, – сказал он.

– А вы поцелуйтесь! Давайте! – хохотали вокруг.

            Я был готов, но вместо поцелуя он обнял меня и положил мою голову себе на плечо.

– О-о-о, какая романтика! – выли и стонали наблюдатели.

            Я помню тепло его тела. Его свитер казался мне раскаленным: еще секунда объятий – и я сгорю в этом жару, и вот тогда все обхохочутся.  Потом я понял, что все-таки пьян, что меня мутит, что может вытошнить прямо на его свитер, на его руки. Я стал сглатывать.

            Мне было семнадцать лет. До этой вечеринки я только один раз напивался с парнями, и мне казалось тогда, что состояние мутной раздвоенности никогда не пройдет, но я храбрился, улыбался и делал вид, что для меня все привычно. До этой вечеринки я только один раз целовался – в траве с соседкой по даче, тискал ее грудь и мучительно, до судороги на лице, пытался понять, нравится мне это или нет.

            Когда пришла пора разъезжаться, нам вызвали одно такси.

– Любовнички, мы вас вместе отправим. Вы же не против?

– Конечно, – сказал Витя. – Я вам потом все расскажу.

            Но в такси он сел рядом с шофером, а я сзади.

– Куда тебя? – он оглянулся.

– Не знаю. Мне плохо.

            Он назвал какой-то адрес, я не расслышал. Потом вывел меня из машины и помог подняться по лестнице на второй этаж. Это была его квартира. Собственная, или съемная, или родительская, не знаю. Не могу вспомнить, куда выходили окна, какие были шкафы, какие стулья.

            Как только мы вошли, он стал целовать меня. Сначала в щеки, в подбородок, потом в губы. Я закрыл лицо ладонями.

– Боюсь, что меня вырвет. Я много выпил.

– Тебе кажется, – сказал он. – Ничего не бойся.

            В бреду или в беспамятстве я лег с ним на кровать, не раздеваясь и не глядя на него. Он прижался сзади, обнял меня, стал расстегивать мне брюки.

            Никакой боли я не почувствовал – действовала алкогольная анестезия. Вместо боли, тошноты и страха я вдруг почувствовал такое, чего не мог представить даже смутно, даже в отчаянно смелых фантазиях. Я теперешний просто посчитал бы, сколько раз кончил в ту ночь, но я тогдашний не мог считать – вся ночь слилась в один сплошной оргазм, на грани рвоты, остановки сердца и отключения мозга. Стоны почти перешли в крик. Опьянение прошло, мир стал четким, полным, страстным. Я успел почувствовать себя совершенно другим до того, как уснул.

            Утром я очнулся в его объятиях. Не шевелясь попытался все обдумать. Я проснулся новым, но этот новый с виду был прежним – худым, лохматым парнем, в мятой расстегнутой рубашке, без брюк. Это над ним вчера потешались девчонки. Это о нем Витя говорил: «Я вам потом все расскажу».

            Я натянул джинсы, застегнулся и ушел очень тихо. Так спешил взять такси и убраться из его района, что даже не рассмотрел, где нахожусь.

            Было до слез жаль чего-то. Удовольствие быстро уходило из тела, но еще зудело в кончиках пальцев – я тер ими глаза и стряхивал влагу. Шофер оглядывался.

 

-2-

            Я вернулся в ту комнату, что снимал у скверной бабки, торговавшей у подъезда жареными семечками, наспех помылся и сел за книги. Возможно, я пытался удержать инерцию прежней жизни, в которой книги заменяли мне все. В тот период я читал много, быстро, с интересом, вел записи, дневники, конспекты первоисточников, – все, что полагалось ботанику на филфаке.

            Шел 1994 год. Никто не думал ни о геях, ни о гомофобии. И после вечеринки меня беспокоило не возможное осуждение знакомыми моей обнаружившейся ориентации, а, скорее, новые насмешки над тем, каким нелепым я был, как упоенно обнимал этого Витьку, как вис у него на шее. Я испугался, что меня посчитают сопливой девчонкой, которая впервые оказалась на вечеринке, надралась там до потери пульса и в беспамятстве потеряла девственность. Я просто решил не вспоминать об этом.

            Но шло время, а история не выходила из головы. Наоборот, стала вытеснять все остальное, вплоть до интереса к чтению. Мне захотелось найти Витю и поговорить с ним обо всем. Узнать, как он живет, где учится, встречается ли с парнями, рассказывает ли правду о себе, как к нему относятся друзья, родители, преподаватели. Я поборол парализующую неловкость и спросил Свету, которая меня тогда пригласила, о вечеринке.

– Да, клево было, – сказала она. – Но Олег больше ничего такого не планирует. Ему от родаков досталось за то, что насвинячили.

            Я ждал продолжения, но Света молча запихивала конспекты в сумку.

– А… как ты доехала?

– С Мариной и ее Димой.

– Ясно. А ты этого Витьку знаешь?

– Какого?

– Ну… который… танцевал со мной.

– Его Витька зовут? Нет, не знаю. Это какой-то знакомый Олега. Прикольный такой, да.  

– А Олег – это кто?

– Ну, который вечеринку устроил и траву достал. Пойдем уже!

            Мы вышли из корпуса, Света быстро пошуршала по опавшим листьям к троллейбусной остановке, я поплелся следом.

– Свет, а как Олега найти?

– Олега? Не знаю. Это у наших крутых надо спросить – у Оли или у Ленки.

– Он с юрфака?

– Нет. Кажется, он вообще нигде не учится. Я не знаю, Паша. Что ты пристал? Травки купить хочешь? Это и без Олега можно. У Жужи спроси. Ну, Гужва, с третьего курса, знаешь его? Хипповый такой?

            Вечеринку организовал Олег, знакомый Оли и Лены. Оля и Лена позвали на вечеринку Диму с Мариной. Марина прихватила для компании Свету, а Света – меня. Через всех этих полузнакомых знакомых выйти на Олега оказалось невозможно. Никто никого толком не знал – не могло быть никаких обсуждений и сплетен. Это была просто вечеринка. Это была просто шутка – о том, что Витя всем все расскажет. Если бы он кому-то рассказал, на меня уже хоть кто-нибудь взглянул бы с любопытством. Но никто даже не смотрел в мою сторону.

            Витя исчез, словно его и не было. На все свои незаданные вопросы я должен был отвечать сам, осознавать сам, понимать себя сам, разбираться в себе сам, принимать себя сам. Но вместо этого я все еще силился вспомнить адрес, который он называл таксисту, восстановить в памяти вывеску с названием улицы или номером дома, которые мог видеть в то утро. Каждый раз мне представлялись новая вывеска. Я обошел все предполагаемые районы, поднялся на все вторые этажи всех похожих домов, но нигде его не встретил. Город я знал плохо, все спальные районы казались мне одинаковыми, все дома – его домом.

            Я казнил себя за то, что убежал так малодушно – смущенно, растерянно и униженно. Я злился на себя и смелел от этой злости. И понимал, что уже никогда не буду робким парнишкой, который обнимал дачную девчонку и искал в себе хоть какие-то ощущения. И не буду пришибленным студентиком, который убежал от любовника, едва надев штаны, и рыдал в такси всю дорогу. Это во мне кончилось. Остались только моя свобода и моя смелость.

            Началась первая сессия, и я перестал искать его. А потом началось все – мобильные телефоны, первые знакомства, разные работы, новые квартиры. Мой мир стал разрастаться во все стороны, и я совершенно перестал его бояться. Я знал себя, знал, чего хочу, и знал, на что способен в этом мире. Но все это было уже после Вити и только благодаря ему.

 

-3-

            За время моей работы меня избивали два раза. Оба раза причиной была не гомофобия, а мои статьи. Нынешняя редакция обязалась обеспечить охрану всем своим сотрудниками. Видимо, в этих целях в приемной целыми днями пьет кофе охранник Коля.

            Название газеты – «Городской санитар», невесть какая находка, я знаю. Но меня пригласили в газету, когда она уже стала известна своими разоблачительными публикациями, и ее название уже наводило ужас на местных чиновников.

            Как только мэр решил идти на перевыборы, главред Тимощук привлек меня, и я согласился участвовать в кампании «Городского санитара» против мэра. Размеры коррупции плохо поддавались описанию: мошеннические схемы едва помещались на белые листы бумаги, но описать было нужно. Это же не лихие 90-е, уже 2009 – нельзя в 21 веке так любить денежные знаки и так обращаться с людьми.

            Мэр был непробиваем, держался прочно, все нападки журналистов называл тявканьем и на пресс-конференциях даже не комментировал. Его дочь уже владела сетью ювелирных магазинов и салонов красоты, когда папаша подарил ей лучший отель города. Сама она захотела этот отель, или ему приглянулись занавески на окнах, но объявились вооруженные охранники и установили новые порядки – согласно документам, предусмотрительно оформленным на имя новой владелицы гостиничного комплекса Кристины Андреевны Полозовой. Разве простой обыватель должен знать, что Кристина Андреевна Полозова – и есть единственная и любимая дочь Андрея Анатольевича Ковальца, нашего славного и бессменного мэра? Это должна знать милиция, но все милицейское руководство получает прибавку к жалованью стараниями ее мужа. Тот всегда за кадром, от имени и по поручению – в тени, но при делах. И я считаю, что знать об этом простой обыватель должен. Ему же пихать избирательный бюллетень в урну!

            Как только улеглась история с отелем, мэр решил отжать и цементный завод – чем не рентабельный проект в период экономического пост-кризиса? Главред собрал экстренную планерку, на которой переложил освещение рейдерского захвата завода полностью на мои плечи. Первая статья в «Городском санитаре» вышла в среду, а в четверг около моего подъезда меня уже поджидали двое.

            Я всегда удивляюсь, что в таких случаях не нужна темнота. Зло творят на свету – бесстыдно, бесстрашно и безнаказанно.

– Ты, козел, прекрати это, пока не поздно! – предупредили дуэтом.

– А то что? Рейтинг обвалится?

– Да купим мы твой рейтинг, уймись уже. Гречку раздадим и консервы.

            Это сказал один, а второй покачал головой, подавая знак куда-то в сторону. Я огляделся – похоже, в машине с тонированными стеклами, стоящей поодаль у тротуара, их ждал кто-то еще. Это ему был подан знак – нет, не соглашается, выеживается, рейтингом глаза колет, нужно разобраться. Я зачем-то всматривался в черные стекла джипа.

– Не мэр же у вас на стреме, ребята?

            Второй, видимо, старший и главный, уже шагнул в мою сторону, как вдруг в кармане у него зазвонило: «Черный бумер, черный бумер…». Он выслушал звонившего и спросил емко:

– А че так?

            Снова выслушал и ответил:

– Ладно. Как скажете. Оружия, думаю, у него нет, но я проверю.

            Он подступил ко мне и тщательно облапал, потом задрал штанины моих брюк и осмотрел носки.

– Хозяин тебя видеть хочет. Вон в ту машину иди.

– А отсюда ему меня не видно? Близорукость?

– Иди, пока ходить можешь.

– Да мне с ним говорить как бы не о чем.

– Бля, что за базар? Нах надо? – вклинился первый. – Урыть и с концом!

– Там разговор к нему какой-то есть, – сказал старший. – Обождем пока.

            Вдруг мартовский вечер сгустился до темноты, словно ночь обрушилась сверху. Запахло талой водой и подсыхающим асфальтом, захотелось жить, но я пошел к машине.

 

-4-

            Я готов. Я уверен, что на моей стороне правда. Если мэр так любит наживу, он не должен скрывать этого, и тогда избиратель пусть сам решает, нужен ли ему такой мэр. Если кто-то нарушает закон, он должен нести за это ответственность. Возможно, сейчас как раз спросят о моем мнении, пришло время. Я готов, только пальцы похолодели.

            Когда я приблизился к джипу, стало видно, что человек сидит на заднем сидении. Я рванул дверцу и сел рядом с ним в машину. Было сумрачно, но я сразу узнал его. Да и как не узнать? Воспоминания, переходящие в фантазии, мучили меня не один год. Те же русые волосы, те же голубые глаза, тот же ровный нос, тот же… я скользнул взглядом вниз по его фигуре, но под пиджаком больше ничего не было видно.

– Витя, – выдохнул я. – Витя, это ты?

– Да, – сказал он.

            Но кто он? Как он здесь? Почему именно в этот вечер, когда и без него полно людей? Когда двое ждут снаружи, чтобы оторвать мне голову?

– Ты меня помнишь? – спросил я вместо этого.

            Он положил локоть на спинку переднего сидения, оперся головой на руку и посмотрел на меня долгим взглядом.

– Помню.

– Я же искал тебя тогда. Долго искал, повсюду. Мобильников не было. Даже представить теперь не могу.

– Ты сначала бросил меня, а потом искал. Так было на самом деле.

– Нет, я не бросал. Я просто побоялся, что ты посмеешься, и ушел.

– Зато теперь ничего не боишься. А я тоже искал тогда, спрашивал. Потом решил, что и не нужно. Да, да, – он кивал самому себе. – Как вчера. Так больно, как вчера.

– Постой… а как ты тут? Ты кто вообще? Ты Полозов, что ли? Ты муж Кристины? Почему я не видел тебя раньше?

– Ну, я человек не публичный.

– Известный и безликий. Кошмар, Витя.

– Я и тогда уже с ней встречался. Мы в медине вместе учились. Потом она бросила.

– Ты в медицинском учился? Не в университете? Витя, как давно! И как недавно все это. Я же не уезжал. Я так и остался после учебы – и ни разу тебя не встретил. А ты видел меня?

– Нет. Только фамилию слышал – Горчилин то, Горчилин се. Статьи твои видел, но там  фотографий не было. Но сейчас узнал.

– А приехали вы зачем?

– Да понятно, зачем. Андрей Анатольевич забеспокоился. Поручил мне это уладить.

– Ты все это время с ними? Дети твои?

– Да, близняшки. Полина и Мадина.

– Я знаю. Я почти все знаю. Только не знал, что ты… с ними.

            Мы помолчали. Его бандиты курили на скамейке, бабульки высовывались из подъезда и быстро возвращались в квартиры.

– Значит, ты не гей? – спросил я.

– С тех пор нет.

– А я с тех пор да. Ты изменил меня, и сильно. Я вдруг понял, что нужно быть собой, нельзя врать, нельзя притворяться, нельзя бояться.

– Ты слишком глобально все понял.

– Только правда дает ощущение полноты жизни. Встретив тебя, я узнал правду о себе. И с тех пор хочу знать правду обо всем мире. Нельзя прикрыть одну часть жизни салфеткой, другую усыпать конфетти, третью полить духами – и так подавать людям.

– Это к мэру как-то относится?

– Что?

– Все эти твои выводы?

– Ты шутишь? Это ко всем относится.

            Он откинулся на спинку и сунул руки в карманы пиджака.

– Что же нам делать с тобой?

– Ну, бейте. Если вы за этим приехали.

– Лично я – для профилактической беседы. И денег хотел предложить. Или квартиру. Мне сказали, что квартира у тебя съемная.

– Поднимись – посмотришь.

            Он вдруг снова взглянул на меня так, что я ничего не понял.

– Не в этот раз. Но я найду время.

– Телефон дать?

– Не нужно. Телефон у меня есть. Теперь буду знать, чей. Квартиру не хочешь?

– Нет.

– Ок. Скажу, что профилактическую беседу провел.

– Витя…

– Иди, ладно. Нельзя же так долго в машине сидеть.

– Как странно, что ты меня помнишь! – сказал я и взялся за ручку.

            Он положил руку поверх моей и толкнул тоже, но мне показалось, что обнял.

 

-5-

            Я ничего не понял. Голова гудела. Он был так красив, он нравился мне даже больше, чем на той вечеринке, он умел так приблизиться, что волна тепла накрывала с головой. Я хотел его прямо там, в его крутой тачке, рядом с его подручными головорезами.

            И он меня помнил. Я был его единственным парнем. Его единственным мальчиком – 15 лет назад и навсегда. Мечты, как обычно, забегали вперед и уже рисовали мне сказочное «всегда», где мы вместе в мире правды, добра и толерантности. Мечты переворачивали меня в кровати с боку на бок, словно в своих прекрасных фантазиях я провалился в адское пекло. В час ночи зазвонил телефон, и я уже знал, что это он, что он тоже не может уснуть.

– Я думаю о тебе, – сказал Витя.

– Из туалета звонишь?

– Ну, не надо. Не надо этих подколок. Ты не знаешь, что такое семья. Дети – это большая радость. Семьей нельзя рисковать.

– Тем более, такой семьей!

            Он помолчал, но не отключился. Мое недавнее острое желание мгновенно сменилась злостью на него за то, что он оказался среди людей, к которым я ничего не должен испытывать, кроме презрения. Как же мне любить его дальше? Как хотеть? Неужели 15 лет моей любви были напрасны? Неужели наша чудесная встреча была нужна лишь затем, чтобы отнять его у меня?

– Ты хоть чем-то пользуешься? – продолжал я зло. – Если не шатаешься по борделям, если лежишь на дне, если ничем не рискуешь, чем ты пользуешься? Как ты ощущаешь вкус вашего награбленного богатства? Машины, квартиры, брендовые шмотки? Отпуска? Горничные? Я даже придумать не могу. Красная икра? Черная? Яхты на нашем болоте? Что?

– Дом у нас есть в Испании, на побережье. Иногда там отдыхаем. Девочки смогут в Лондоне учиться, – сказал он спокойно.

– Кто ж их научит коррупции лучше дедушки? Мне этого никогда не понять.

– Я знаю. Я не за пониманием звоню. Просто послушать, как ты говоришь, говоришь, говоришь…

            Я отключил телефон. Я говорю, говорю, говорю, а он просто слушает голос в трубке. В этом нет смысла.

            В то же время ситуация не разрешилась, не сдвинулась, мэр не отказался ни от захвата завода, ни от перевыборов. И к среде я должен был сдать следующую статью о его преступной деятельности. Витя тут совсем ни при чем.

            Непонимание подстегнуло меня. Я писал о том, что человеческая жадность и страсть к накопительству беспредельны, тогда как для счастья человеку не нужен ни захваченный отель, ни чужой цементный завод. Нужно, чтобы тебя любили те, кого любишь ты, чтобы верили тебе, чтобы уважали тебя. Нужно чувствовать себя свободным и смелым. Я бы уже никогда не провозглашал тосты за деньги. Я пил бы за здоровье и благополучие близких, но не за шубы из леопарда и виллы в Испании.

            Мысли неслись кувырком. Я вдруг остановился. Как я мог в газетной статье съехать на любовь и жизненные ценности? С кем я спорил? Кому писал патетическое школьное сочинение?

            Пришлось вычеркнуть половину текста. Как только в статье остались сухие факты, изложенные в четкой последовательности, материал улегся и отпустил меня. Доказывать и агитировать бесполезно. Нужно лишь предоставить читателям информацию, а ее предостаточно. Но я впервые поймал себя на этом глюке – сбиваться в телефонный разговор с невидимым собеседником, тащить его на светлую сторону, убеждать, уговаривать. Раньше этого не было.

            Встреча с Витей очень сильно задела меня. Две ночи подряд мне снилось, что я ищу его в больнице среди умирающих. Радуюсь тому, что нашел, и прихожу в ужас от того, что он здесь, в этой палате, среди инфицированных, в самом жутком месте на земле. Лучше бы его там не было, лучше бы я никогда его не находил! Я просыпался от осколков звона и помнил, что он там, он с неизлечимыми, он потерян для меня. Найден и потерян.

            В новом номере вышла моя статья – трезвая и четкая, без намека на ночное помешательство. Главред тряс мне руку с большим чувством.

            В тот же день Витя позвонил снова – днем, в рабочее время, ни словом не обмолвившись о статье, – сказал, что может увидеться. Назначил встречу около одного из центральных скверов, потом смской прислал номер машины. Я прошел вдоль ряда припаркованных автомобилей и нашел нужный – серебристый седан «вольво», а не ту «тойоту», в которой мы общались в прошлый раз.

            Он был один, за рулем, я сел рядом на переднее сидение. Подумал, что с такой конспирацией он запросто может вывезти меня за город и сдать тем двум громилам. Он уловил мое сомнение и сказал быстро:

– Поужинать нигде не сможем, и к тебе тоже нельзя. Есть квартира в центре – предлагаю там спокойно поговорить.

 

-6-

            В этой машине стекла тоже были черные-черные. Казалось, что мы вместе погрузились в ночь и поплыли по улицам, которые вдруг стали незнакомыми, темными и опасными.

– О делах будем говорить? – спросил я.

– Нет, – сказал он.

            Теперь я чувствовал его врагом. Близко, но врагом. И врагом он становился именно в своем молчании. Если бы он сказал: «Блядь, я так вляпался! У меня нет своей воли, я тряпка, я обслуживаю тестя, мне так хуево, но я не могу соскочить», это растопило бы. Но он молчал упорно. Молчал, словно был прав, словно имел право на свою правду, недоступную для моего понимания. Об этой правде даже не стоило говорить с таким, как я.

            Квартира была в новостройке – высоченной, башнеподобной, какого-то элитного проекта. На въезде во двор стоял пропускной пункт. Витя опустил черное стекло – кивнул охраннику. Поднялись бесшумным лифтом, словно нас всосало в модное здание.

– Уже не второй этаж, – сказал я.

– Двенадцатый.

            Внутри не было мебели – только белые стены и припавший пылью паркет на полу.

– А чья квартира? Зачем? – спросил я.

– Так, запасная. Кухни тут пока нет. Угостить тебя нечем.

– А будет?

– Что?

– Кухня тут будет?

            Он огляделся, куда бы сесть, потом прислонился к подоконнику.

– Лучше бы ко мне поехали, – сказал я.

– За твоим домом могут следить.

– Зато у меня кровать удобная.

            Сам не знаю, зачем вспомнил. Я не планировал с ним ничего интимного.

– Ты этого хочешь? – спросил он.

– Нет, я хочу понять, что ты чувствуешь.

– К тебе?

– Нет, что ты чувствуешь в своей среде, каждый день, в делах с этими бандитами. Как ты с ними общаешься? Как это выносишь? Ты же врач. Как ты вник во все это? Зачем?

– А тогда ты совсем не говорил, только хихикал. И коленки были холодные. И нос холодный, когда я тебя целовал. А как ты… все эти годы? Сколько их было?

– Много, – сказал я.

– А выглядишь очень свежим.

– Постой! – до меня вдруг дошло. – Ты меня осуждаешь? За мою ориентацию? За то, что у меня нет семьи? За то, что я никому не прислуживаю?

– Ну, брось. Есть семья или нет семьи, все мы прислуживаем, и ты тоже. Кто, по-твоему, финансирует ваш «Санитар»?

– Общественные организации и пожертвования граждан.

– Точнее, пожертвования одного гражданина – через общественные организации. Сальцов тоже выдвинул свою кандидатуру на пост мэра, под это и открыл ваш проект.

– Если и так, мы ни в чем не врем.

– Не врете про одного кандидата, про другого просто молчите. А там истории еще похуже, со стрельбой, с кровью. Но я не об этом хотел, меня это не интересует.

            Я прислонился плечом к белой стене. Не то чтобы я не задумывался об изнанке «Городского санитара» раньше, просто я делал свою работу, делал честно, ничего не утаивая, а остальное меня не касалось. Я писал свою однобокую правду и при этом чувствовал себя борцом за справедливость, чувствовал еще недавно, еще в машине, чувствовал до тех пор, пока Витя не подверг мою правду сомнению.

– Нужно разобраться, – решил я твердо. – И я разберусь.

– Не разбирайся. Ваша газета ничего не опубликует.

– Но это не значит, что я оправдываю грязную борьбу за власть.

– Конечно, нет. А стена пачкает. Иди сюда.

            Я отлип от стены и подошел к нему, он отряхнул белую пыль с моего плеча.

– Я люблю тебя. И ты это знаешь. Но я не люблю идеалистов и не хочу с ними спорить. Не знал, что ты таким вырастешь. Хотя тебя я все равно люблю.

– Не повторяй, что любишь, иначе я потребую доказательств.

            Наверное, я говорил, скорее, чтобы смутить его. Но он вдруг поцеловал меня в губы. И мгновенно поцелуй стал из холодного и усталого жадным и нетерпеливым. Он обхватил мою голову за затылок, я невольно уперся руками ему в грудь.

– Я хочу по-настоящему, раздеться, не наспех.

– Ну, давай. Только придется на полу.

            Мы бросили на паркет наши куртки.

 

-7-

            И было так хорошо, словно мы и не расставались.

– Неужели все эти годы тебя не тянуло к мужчинам? – спросил я.

– Я не мог себе этого позволить.

– А тайно? На курорте?

– Я никуда не ездил один.

– Но тянуло?

– Давай я отвечу, что меня тянуло только к тебе.

– Давай. Мне такой ответ очень нравится.

 

            После этого мы встречались еще несколько раз – в той же квартире, потом в другой, но тоже пустой, и даже один раз у меня. Стоя под душем, я думал о том, что Вите нечего даже посмотреть в моей квартире – она съемная и такая же чужая, как все те, где мы бывали до этого, только немного более обжитая: в ней мой ноут, в ней моя одежда, в ней несколько фотографий из прошлого, которые мне дороги. Но он и не осматривался по сторонам, сразу тащил меня в постель.

            Эти встречи отвлекли меня от кампании «Санитара» против городского головы. Я занялся делами Сальцова, и оказалось, что, в самом деле, он является заказчиком и спонсором этой кампании.

            Главреду я сказал, что не успел к среде оформить материал, он отнесся с пониманием. Но сам я плохо понимал себя. Что следовало предпринять? Оставить мэра в покое? Громить Сальцова? Вести две кампании одновременно? Но на каком ресурсе? Борьба за справедливость грозила вылиться во что-то настолько огромное, что могло запросто похоронить меня самого под своей громадой.

            Мне следовало бы вспомнить, что зарплату я получаю в «Городском санитаре» и хранить верность этой зарплате, но об этом я думал в последнюю очередь. Я размышлял, на какой бы ресурс выйти с материалами о Сальцове. Все ресурсы, которые могли опубликовать эти расследования, принадлежали как раз мэру, поддерживать которого я тоже не собирался.

            К следующей среде материал о мэре тоже готов не был. И в эту же среду Тимощук подошел вплотную к моему столу.

– Собирай вещи и проваливай отсюда. Ты уволен!

            Я успел только удивиться.

– Ты уволен, потому что ты пидор! – вдруг сказал он и повысил голос, чтобы все хорошо его слышали. – И дело не в твоей ориентации. Мы и сами не заметили, как свернули нашу деятельность, а все только потому, что ты добиваешься Полозова. Вот и честная журналистика! И это сам мэр сказал, в своих кругах. Иначе как бы я узнал, почему мы перестали успевать со статьями? Там еще и фотографии прилагались, но до меня не дошли. Так что проваливай! Без тебя справимся лучше! Работу на жопу не променяем!

            «Какие фотографии?» – думал я. Вряд ли мы с Полозовым. Вряд ли он подставил бы себя под удар, ведь сказал, что я его «добиваюсь», а не «добился». Скорее всего, просто прихватил какие-то фото из моей квартиры – я с кем-то, я в компании.

            И все мои разоблачения объяснились очень просто – я его добиваюсь. Действительно, я подставил «Городской санитар», весь коллектив, всю нашу деятельность. Только почему и «Городской санитар», и коллектив, и наша деятельность кажутся мне теперь такими ничтожными, что даже не стоят сожалений?

            Витя поступил очень хитро – сначала отвлек меня Сальцовым, потом лишил «Городской санитар» всякого значения в моих глазах, потом дискредитировал меня перед «Городским санитаром». Две противоборствующие силы, разные ресурсы, вечные истории выборов и перевыборов, – все это настолько суетно, настолько пусто, что не стоит бороться за место в этой кутерьме. Я не стал спорить с Тимощуком, я просто ушел.

            Сидел дома и смотрел в окно. Сколько себя помню, я всегда писал и писал. И верил в то, что писал. Но верить было не во что. Плох мэр, и Сальцов еще хуже, а если будет третий кандидат, возможно, он будет хуже этих двух. Правда всегда чумаза. С правдой никто никогда не побеждал. В политике ее вообще искать бессмысленно. Вот я искал, а вместо того чтобы найти, потерял даже ту жизнь, которая у меня была.

            Витя ее разрушил? Нет, не Витя. Почему-то я не чувствовал злости на него. Он больше не звонил, и я знал, что наша связь кончилась. Он просто «уладил» это дело для своего тестя.

            Про меня написали несколько статей – очень нелицеприятных. Разместили на сайте и в газетах Ковальца – с теми же фото, на которых, как оказалось, я был в обнимку с Серегой, в постели, а снимал нас Захар, в шутку, лет пять назад. Милые фото, никак не мог их выбросить. О Полозове нигде не упоминалось, просто писали, что все это время медиа-кампанию против действующего мэра вел гомосексуалист. Этот факт сам по себе лишал меня доверия электората и возвращал мэру все потерянные баллы.

            Весной Андрей Анатольевич был повторно избран городским головой, я писал рекламные статьи о препаратах для похудения, чувствовал, что уже пора возвращаться в мир, но возвращаться не хотелось. Продукты я заказывал по сети, счета оплачивал он-лайн, арендную плату перечислял через Интернет-банкинг. Выходить не было надобности.

 

-8-

            Раньше у меня было по семь встреч на день, по сто звонков, у меня гудели ноги, трещала голова, мне казалось, что я в эпицентре стихии, в гуще событий, я изо всех сил старался везде успеть и все описать.

            Но вот я стал писать о биодобавках – дома, не выходя из квартиры, едва умываясь, сидя за ноутбуком в растянутых штанах и флисовой кофте, за меньшую зарплату, но с минимальной нервотрепкой. И я не мог заставить себя даже пойти в тренажерный зал.

            Остатками сознания понимал, что если зависну в таком образе жизни, его придется как-то организовать, составить режим дня, ввести физические нагрузки, заставлять себя бриться, причесываться.

            Вдруг я перестал думать и о своей внешности, и о сексе, и о свиданиях. Витя отключил во мне все желания. Не хотелось шевелиться и шевелить мысли в голове.

            Позвонили из какого-то издания, попросили дать интервью о связи с мэром. Я даже не мог взять в толк, почему с мэром, о какой связи, не об интимной же. Я отказался, и постепенно интерес ко мне как к медийной персоне совершенно сошел на нет. Если бы я планировал начинать с нуля, самое время было брать новый псевдоним. Но я не планировал.

            Сначала я боялся мира, потом сосуществовал с ним, потом просто презирал его. И презирал себя – как его часть, его часть со скверной небритой рожей, запавшими щеками и поникшей задницей.

            Думать не хотелось, но когда я начинал думать, приходил к утешительному выводу, что моя теперешняя жизнь – тоже жизнь, потому что я жив. И она вполне может продолжаться в таком варианте – без чрезмерных усилий и надежд, с рекламными статьями в качестве аппарата для жизнеобеспечения пациента, лежащего в коме. Выходить из комы я не собирался, потому что кома – это тоже жизнь, пока пациент жив.

            Один раз кто-то звонил в дверь, я подошел к глазку, но не посмотрел и не открыл. Мне казалось, что, кого бы я ни увидел перед дверью, я открою ее в прошлое, о котором пытаюсь забыть. К счастью, прежние знакомые быстро оставили меня в покое. И Витя тоже ни разу не напомнил о себе после моего увольнения.

            Еще несколько месяцев прошли в тишине и покое. Потом стала накатывать жара. Там, за пределами моей квартиры, началось лето, и город стал раскаляться. Раньше мне не приходилось переносить жару в замкнутом помещении, я носился по городу с такой скоростью, что жара не могла за мной угнаться. Но новая жизнь требовала новых условий, и по Инету я заказал кондиционер.

            В тот же день явились мастера и занялись установкой. Я взглянул на них лишь мельком, и мне стало досадно. После полугода воздержания даже эти неотесанные работяги показались мне Аполлонами. Я расплачивался с ними, глядя в пол, пытаясь ничем себя не выдать. Жизнь в их лице звала меня наружу из моей раковины – в жару, свидания, развлечения, прежнюю беготню и суету.

            К счастью, кондиционер работал исправно, и я снова стал остывать. Пришел новый заказ – о чудесной лечебной силе препаратов на основе корня женьшеня. Нужно было написать ворох писем от исцелившихся, с подробностями личных историй. Тут же кто-то постучал в скайп с просьбой о добавлении. Ник был NAN-info.

– Павел Горчилин? – уточнил еще раз NAN-info.

– Да, – написал я.

– Ты сейчас работаешь?

– Над вашими препаратами?

            NAN-info, похоже, задумался.

– Нет. По Ковальцу.

– Нет.

– В политике?

– Нет.

– А собираешься?

– А ты кто?

            Я развернул информацию о пользователе – в ней был лишь ник.

– Мы, в общем-то, все выяснили о тебе. Предлагаем сотрудничать. Новый проект – Независимое агентство новостей.

– НАН?

– Да.

– Кого будете мочить? Ковальца?

– Никого мочить не будем. Только объективная информация.

– Ага.

– Мы независимое агентство.

– С каким бюджетом?

– Будь спокоен. Бюджета хватит для нашей честности.

– А я вам зачем? Вы же слышали, что я «продажный пидор»?

– Говорю же тебе, мы все выяснили, провели свое расследование. Продажи там не было. А пидор – это твое личное.

– И кто ты?

– Я Максим, модератор проекта.

– Не верю, – написал я.

            Не знаю, что именно я почувствовал или что хотел почувствовать. Скорее всего, меня беспокоила не возможная ложь модератора, а собственное воображение.

– Не верю, – написал я еще раз.

– Включи видеосвязь – поговорим напрямую, – предложил он.

– Нет.

– Камера не работает?

– Лицо не работает.

– Тогда я тебе ничего не докажу.

– И чем занимается модератор проекта?

– Собираю команду.

– Много собрал?

– Да, есть люди. Хорошие девочки.

– Вот и веселитесь.

– 20 тысяч в месяц.

– Это что?

– Твоя зарплата. Для начала.

– За сколько статей?

– Пока не уточняем. Будет работать еще он-лайн газета. Тебе найдется работа.

– Не горю желанием.

– Как тебя убедить?

– Не старайся. Никак.

            NAN перестал писать, но из сети не вышел, а к вечеру написал снова.

– Не передумал? Чем ты сейчас занят?

– Я тебя из контактов выкину.

– Не надо. Я тебе еще пригожусь.

– Не думаю.

– Может, камеру включишь и поговорим?

– Отъебись. Ты бот, что ли? Одно и то же пишешь.

– Я Максим, модератор проекта.

            Я был уверен, что, включив камеру, увижу блестящего железками робота – спокойного и необидчивого. Пришлось закрыть скайп, чтобы сосредоточиться на письмах счастливо излечившихся.

            Почему-то я подумал, что снова вру. Каждое слово – ложь, каждая буква – ложь, каждая запятая – ложь. Всегда платят за ложь и никогда не платят за правду. И только Максим предлагает мне выход. Сомнительный, но выход. С другой стороны, организовав новую жизнь, втянувшись в нее, обзаведясь кондиционером, я уже не хотел выходить за границы обжитого мира.

 

-9-

– А мы уже работаем, – написал мне Максим на следующий день, как только я зашел в сеть, и выслал ссылку на свой сайт.

            Я посмотрел. В общем, обычные городские новости, очень мирные, вплоть до открытия новых площадок для выгула и дрессировки собак.

– И все? – спросил я. – А где аналитика?

– Тебя ждем.

– Меня одного?

– Нет, Оля Зеленцова уже пишет. Ты ее знаешь? Можешь ей позвонить.

            Олю я знал, но звонить не стал. Сделал вид, что утреннего разговора не было, и продолжил работу.

– Я знаю, почему ты видео не включаешь, – написал Максим к вечеру. – Потому что ты голый за компом сидишь.

– Так и есть.

– Со стоячим членом.

– Да, я сижу, а член стоит. Хорошая версия.

– Не заводи меня.

– Ты от членов заводишься? Оо. И много вас там таких?

– Начнем переговоры заново?

– Хаха. Нет.

– Ты вообще не хочешь выходить из дому?

– Я выхожу.

– Нет. Ты никуда не выходишь. Нигде не бываешь.

– Неинтересно.

– Дома дрочишь?

– И это тоже неинтересно.

– Так нужно дрочить интереснее.

– Виртуознее?

            На следующий день модератор проекта Максим уже ничего не писал мне о проекте, а только о сексе.

– Я с другом недавно расстался, не хватает его страшно, просто ломка. Я не привык быть один. Даже поговорить об этом не с кем.

– Думаешь, со мной можно поговорить об этом? Потому что я тоже с кем-то расстался?

– Нет, я не хочу знать, с кем ты расстался и почему.

– Ты тоже пишешь? – я попробовал вернуть его мысли к работе.

– Что пишу? – не понял Максим.

– Статьи?

– Нет. Я организатор.

– И под кем?

– В смысле?

– Кому сдаешь отчеты об организации?

– Это конфиденциальная информация.

– Кто-то готовится к новым выборам и начинает издалека.

– Думай, что хочешь. А сам о чем пишешь?

– О корне женьшеня. Только не надо вот этих вот шуток про «привязывать».

– И не думал. Хотя, говорят, помогает, если привязать покрепче. Тебе дают пробовать то, о чем ты пишешь? Мыло? Таблетки для похудения?

– Конечно. Помылся и похудел.

– Проси теперь статьи о виагре, если с женьшенем неинтересно.

– Тебе сколько лет?

– А что?

– Думаю, почему тебе мысли о виагре приходят.

            Максим прислал улыбочки, я отключил чат. Мне это не нравилось. Не нравилось, что я стал улыбаться от его реплик и поглядывать в угол экрана – нет ли нового сообщения, что стал отвлекаться от работы и вообще переключился на что-то постороннее – лишнее и избыточное для моей спокойной жизни. Какой-то бестолковый флирт, какой-то сомнительный юмор.

            Я решил не включать скайп и до конца недели отучал себя коситься в правый угол экрана. Но потом пришлось согласовывать новый заказ, я снова открыл чат и получил сообщение от Макса.

– Ты норм? Я скучал по тебе.

– Норм. Просто твои шутки надоели.

– А если это будут не только шутки?

            Макс явно предлагал мне что-то.

– Так может, увидимся? – спросил я.

– Ты же не включаешь видео.

– Не по Инету, в реале.

– Но у меня совсем нет времени.

– А ночью?

– Ты серьезно? И что будем делать?

– Что-нибудь придумаем.

– Заманчиво. Но я так занят.

– Ты же писал, что одинок, свободен и в тоске?

– Так и есть.

            На этом мы прервались. Макс не очень-то торопился на свидание со мной. И вдруг вечером написал снова и стал назначать встречу – в кафе, в людном месте, в центре города.

– Боишься меня? – спросил я.

            Он прислал дурацкие улыбочки. Я польстил себе и решил, что боится, потому что я мудр и грозен. Я согласился. Мне хотелось увидеть Макса. Даже не конкретно Макса, а просто – молодого парня, лояльного, остроумного, с которым уже не нужно знакомиться.

            Я умылся, причесался, собрал отросшие волосы в хвост. Нашел подходящую одежду – что-то из того, в чем в последний раз бывал на людях.

            В кафе меня ждал очень высокий, худой парень в очках, издали напоминающий переросшего кролика. Одет был в тостовку с капюшоном и джинсы. Я еще раз оглядел посетителей – вокруг звонко щебетали девушки, других вариантов моего виртуального знакомого не было.  На столе перед ним лежал планшет, он сутулился над экраном, изредка поглядывая на входную дверь – мимо меня.

            Я напомнил себе, что это все тот же Максим, остроумный и лояльный парень, и подошел к нему.

– Привет, Макс.

– Привет. – Он подал руку лодочкой, немного вверх. – Рад тебя видеть.

            Но сам не оторвался от планшета.

– Я тоже, – соврал я.

– Отвлекаюсь на наш сайт, извини. В офисе еще работают. Так о чем ты хотел поговорить?

            Я немного растерялся. Подошел официант, и я уставился на него вопросительно, словно он мог объяснить мне, что тут происходит.

– Ты будешь есть… пить? – спросил у Максима.

– Только кофе. У меня не так много времени.

            Я сделал заказ. Он поднял глаза от гаджета и сказал:

– Я не настаиваю, но как модератор должен тебе еще раз объяснить все преимущества нашего проекта.

– Мы же все уже обсудили.

– Да? Тебе все понятно? И когда ты приступаешь? Я должен знать, чтобы планировать вашу нагрузку.

– А я думал, мы о женьшене поговорим.

– О женьшене? О каком женьшене? Да о чем хочешь. Обо всем можем поговорить, – он вскинул на меня глаза, будто хотел извиниться за свою невнимательность.

            Как только принесли наш заказ, я поднялся.

– Пойду, Макс. Еще спишемся.

– Да, конечно, – кивнул он.

 

-10-

            Их сайт попал в ссылки помимо моей воли, и каждый день я стал просматривать новости Независимого агентства. Появилась и аналитика. Оля Зеленцова сделала неплохой обзор городских банков, ничем не приукрасив их плачевного состояния.

            NAN-info написал мне снова, как ни в чем не бывало.

– Не шути со мной так больше, – ответил я. – Не нужно посылать ко мне жертвенных юношей. Я не настолько на них падок.

– Он действительно модератор проекта.

– Возможно. Только писал мне не он. Ты просто предупредил его перед встречей, что нужно быть вежливым и говорить о работе.

– Может, пришло время видеочата?

– Время видеочата уже прошло. Что было бы, если бы я тогда согласился?

– Ты сразу знал бы, кто тебе пишет.

– Я и так это знаю. Это ты организовал НАН?

– Да.

– За свой счет? Или за счет Ковальца?

– За свой. Я ушел от него. И от нее.

– Зачем?

– Ушел и все. Развелись. Детей не вижу. У нее новый в кандидатах – банкир. Но мне все равно нервы мотает. Про… прошлое – не было другого выхода. Конфликт нужно было решить так, чтобы никто не пострадал.

– Только моя репутация.

– Репутации не больно, ей почки не отобьют.

– Ты, блядь, просто Герасим – и утопил, и ушел.

– Думай, как хочешь. Я организовал это агентство для тебя, чтобы ты стал самим собой, чувствовал себя самим собой. И не знал, что ты откажешься.

– Ты даже не представляешь, как устроены такие проекты. Твой долго не продержится. Ты не сможешь его спонсировать – ежемесячно.

– Уже представляю. Мы открываем рекламный отдел.

– Целый отдел сотрудников, которые вряд ли добьются успеха, – еще один провальный ход.

– Не хочешь помочь?

– У меня свои дела. Это твоя забава – развлекайся.

– А ты развлекайся корнем женьшеня.

            Мы прекратили переписываться. Но я понял главное: он тоже выпал. Мы жили, как-то справлялись, потом столкнулись и оба разрушили свои жизни. Теперь он пытается создать что-то нереальное, идеальное, общее для нас обоих. Он не побежал по барам, не стал наверстывать упущенное, не подался за границу, он вложил все деньги в проект, который очень тяжело поднять и практически невозможно сделать успешным. И мне кажется это странным, потому что в прежней роли, обслуживая Ковальца, он казался мне вполне довольным собой. Впрочем, я и сам активно осуществлял чужие планы, уверив себя, что борюсь за правое дело и почти побеждаю.

            Он сделал это ради меня и потерпел поражение. Я не рад, не заинтересован, не согласен сотрудничать. И, возможно, другого плана у него и не было, только этот. Я поставил себя на его место и увидел себя его глазами – ломака, придира, зануда, злопамятный эгоист. Разве я похож на влюбленного? Ничуть.

            Но я люблю – люблю глухо, злобно, словно болею. Я на самом деле заболел, то ли от своей злой и обиженной любви, то ли от холодного дыхания кондиционера, но простуда все тянулась, тянулась и никак не проходила. Престарелая доминатрикс – участковый доктор – сказала мне, что это не ангина, а тонзиллит и выписала антибиотики. Лекарства я заказал в Интернет-аптеке, уже собирался наглотаться и ждать скорого выздоровления, как он позвонил.

– Почему ты не в сети? Я волнуюсь.

– Потому что болею.

– Мог бы сказать.

– Говорю. Мне уже и рецепт выписали.

            Он спросил, что именно выписали, и пообещал привезти другие антибиотики – третьего поколения.

– Не надо.

            Кажется, он был рад, что появилась причина меня не слушать – через полчаса явился с лекарствами. Был в джинсах и серой обтягивающей футболке – неожиданно высокий, стройный, будто за это время вытянулся, похудел и помолодел. Будто за это время я забыл его и знакомился заново. Но я никогда его не забывал.

– Где же тебя угораздило простудиться? – спросил он. – Дома на диване?

            Я сел за стол и подпер голову кулаком. Не было сил на флирт, на веселые ответы, на дерзкие взгляды. Я знал, что он видит меня таким, каким не видел раньше – тусклым, поникшим, с гнусавым голосом, с грязными волосами. И я сам позволил этой встрече произойти – назло самому себе.

– Я с тобой побуду немного, пока тебе легче не станет, – предложил он.

– Не надо. Я сейчас не в той форме, чтобы оценить твою компанию.

            Он молча сел напротив.

– Я не хочу, чтобы ты оставался, – сказал я четко. – Неужели ты думал, что прибежишь с пилюлями, и я растаю?

– Нет, не думал. Я знаю, что ты неуправляемый, – сказал он. – Я знаю, что и для отношений, и для бизнеса нужны покладистые, легко управляемые люди, способные идти на компромисс. А ты не такой. Ты продолжаешь так со мной обращаться, будто я тебе враг. Все, что мог, я уже объяснил. Я никогда тебе врагом не был. Иначе этого разговора сейчас не было бы.

– Только небольшой холмик без креста.

– Павлик, ну прекрати. Давай, пей таблетки, за двадцать минут до еды, два раза в день.

– Тебе бы врачом устроиться!

– Я хочу, – сказал он серьезно. – Очень хочу. Но сейчас для меня это невозможно. Кристина постаралась.

– Как именно?

– Ты лечись, не думай об этом. Просто я всегда мечтал, в постели с ней мечтал, глядя на детей мечтал – быть обычным врачом, встретить тебя, видеть тебя каждый день, жить с тобой. И все это казалось таким нереальным. Я чувствовал, будто давно умер и просыпаюсь по утрам только затем, чтобы вспомнить, что я мертв. А теперь все вроде бы близко, но так трудно, и нет радости.

– Возможно, мы живем в мире без радости. В мире сплошной муки, в жерновах Сансары. В следующей жизни я вообще тебя не встречу, а в этой ничего не получается.

– Все получится. Я еще надеюсь. Ты, главное, пей таблетки, за двадцать минут до еды, два раза в день.

            Повторив свои мантры, он послушно ушел, и я снова остался один.

 

-11-

            Сколько отделяет нас от прошлого? Сколько дней? Сколько мыслей? Сколько гигабайт опыта? Я встречал людей, с которыми мне было очень легко общаться. Встречал людей, с которыми мне очень нравилось заниматься сексом, с которыми ничего не подтачивало изнутри, в которых я никогда не сомневался.

            С Витей не так. Мы нашли друг друга – словно поклялись когда-то найти и нашли. Но друг для друга мы неудобные люди. Наш опыт расталкивает нас в разные стороны, его нельзя так просто списать со счетов.

            Когда простуда прошла, я всерьез задумался о том, чего же хочу. Скопилась целая папка заказов на отзывы благодарных покупателей разной хрени, и один журнал – в том же ключе – предложил мне сочинять письма о любовных историях на тему ревности. Я почувствовал, что упал еще ниже.

– Тебе известны любовные истории на тему ревности? – спросил у Вити по скайпу.

– Тебе лучше?

– Лучше. Спасибо.

– А зачем тебе про ревность? Переквалифицировался в романисты?

– В эпистоляристы.

– Деградируешь.

– А ты? Чем занимаешься?

– Приезжай посмотри.

– Адрес дай.

– Серьезно?

– Ради истории про ревность – куда угодно.

            Я вымыл голову, я причесался. Я нашел самые облегающие джинсы. Может, как любого выздоравливающего, меня влекло к сексу, к движению, к жизни. Я больше не мог сидеть в четырех стенах и сочинять ахинею.

            Но Витя не особо просиял при моем появлении. Провел внутрь и взглянул на меня как сквозь облако тумана или какое-то неприятное воспоминание.

– Твоя квартира? – спросил я.

– Моя. И машина еще осталась. Но…

– Но что?

– Ничего. Рад, что мы, наконец, вдвоем. И без спешки. Ты хорошо выглядишь.

– Ты тоже.

            Он заулыбался.

– Пить будешь?

– Давай.

– Таблетки уже не принимаешь?

– Нет.

– Тогда бренди.

            Квартира у Вити была свежей – пахнущей ремонтом и полупустой, но кровать краем глаза я заметил.

            Он подал мне бокал, и тут же прижал вместе с бокалом к себе, я едва успел отвести руку в сторону.

– Люблю тебя, – сказал он глухо.

            Я поцеловал его, но «люблю» было горьким на вкус. Я скорее стащил с него футболку, провел рукой по спине.

– Все можно, Витя. Теперь нам все можно.

            Он только вздохнул и допил бренди. Я не мог понять, хочет ли он вообще. Мне стало казаться, что я и сам уже не так хочу секса, как по дороге к нему, в своих фантазиях.

– Нет, не останавливайся. – Витя взял меня на руку. – Пойдем.

            Мы все-таки оказались на той кровати, которая так манила меня за минуту до этого. Витя сбросил одежду и лег сзади, крепко обняв меня. Я уже чувствовал, что и без прелюдий он готов войти, но он все медлил, потом вставил и сказал мне на ухо:

– У меня есть одна история о ревности.

– Может, не сейчас?

– Но она о нас. Моя жена…

– Твоя бывшая жена?

– Да, моя бывшая жена…

– Я не могу говорить о твоей бывшей жене, когда ты во мне.

– Я же предупредил, что история о нас. Она хочет, чтобы я уехал из города. А лучше – из страны, насовсем, и чтобы никогда не видел детей. Он обзвонила все клиники, я никуда не могу устроиться на работу – везде меня встречают после ее рекомендаций, как пидора, которому не место во врачебном коллективе. А я не чувствую, что пидор. Не чувствую, что больше не люблю своих детей. Не чувствую, что изменился. Или что недостоин простой работы терапевтом. Мне кажется, я всегда таким был, всегда читал эти многотомные справочники, всегда следил за новинками фармации, за новыми медицинскими технологиями.

– Но ты жил совсем иначе.

– Но я не был другим.

            Я вывернулся и сел на постели.

– Она это все из ревности?

– Из ревности. Или из ущемленной гордости. Она дочь мэра, не забывай.

– Она дочь криминального авторитета.

– Ну, или так.

– А если нет, то что? Если ты не уедешь, то что?

            Витя взял в руку мой член.

– Давай в этот раз по-другому. И не говори, что не сможешь.

            Он лег на живот, ожидая моей инициативы.

– Я и не говорю, что не смогу.

            Я надел резинку и вошел в него. Мы больше не говорили. Это был медленный глухонемой секс, мы кончили, но меня не покидала мысль, что он хотел лишь понять, насколько изменился.

 

-12-

            История о ревности неожиданно продолжилась. Кристина позвонила мне на мобильный и назначила встречу в парке.

– Но нам нечего обсуждать, – попытался отказаться я.

– Это ты так думаешь.

            Потом прислала номер машины. И эта конспирация напомнила мне Витю, словно подсветила то неприятное, что было между нами.

– Не хочу, чтобы нас видели вместе, – объяснила она.

            Я сел в машину. Разговоры в замкнутом клаустрофобном пространстве всегда меня выматывали. Я набрал побольше воздуха в легкие и приготовился слушать.

– Мы не плохие люди, – сказала Кристина. – Мы не плохие люди, Паша. Просто мы так живем, мы так привыкли. У отца всегда было положение, власть, должность. Но мы не плохие люди.

– Я своими глазами видел, как вы прессуете людей.

– И Витя тоже. И он такой же. Я его хорошо знаю. Поэтому и прошу.

– А вы просите?

– Да прошу уехать – тебя. Или даже вас вдвоем. Только насовсем. Я не представляю, что он будет жить здесь, в этом городе, встречать наших общих знакомых, видеться с детьми. Как мне сказать детям, что он гомосек? У него дети, но он гомосек, так?

– А почему нет?

– Потому что это ненормально. Так не должно быть.

– Откуда вы знаете, как должно быть? Я уверен, что все это должно быть, все это возможно и совершенно нормально. Он любит детей, он хочет остаться им отцом.

– И жить с тобой? Все говорят об этом. Он сам это рассказал. Мне звонят, задают вопросы. Папа нервничает. 

            Кристина неприятная. Или просто мне она кажется неприятной – у нее черные, почти синие волосы и ярко-лиловые губы. Все, что между ними, как будто пропадает. Я чувствую, что со мной говорят надутые губы и меня душат длинные волосы.

            Я снова почему-то думаю, что Витя был частью этого мира – общался и мирился с этими губами и волосами. Подстраивался, подыгрывал и преуспел. Чувствовал себя мертвым, но преуспел. Значит, он совсем другой человек. Снова я ощутил к нему что-то враждебное, даже не видя его.

            Мысли унесли меня прочь из машины. Можно ли любить человека, которого продолжаешь считать врагом? Можно ли переживать за чужого? Пусть уезжает и начинает где-то все заново, без меня.

– Я не хочу в этом участвовать, – сказал я Кристине. – И вы напрасно меня просите. Если вы хорошо знаете Витю, то должны были понять, что он гей. Это не я сделал его таким. Он всегда был геем. Так что я ничем вам не помогу в ваших разборках. Вам не привыкать разбираться – разберетесь и в этот раз!

            По дороге домой я одумался. Вышло, что я отказался от Вити. Сколько раз уже отказывался – и снова отказался.

            Мы оба подлы, мы оба недостаточно любим, мы не так уж непохожи. Самокопания душили меня. Я хотел позвонить ему, но сказать было нечего.

 

            Витя пришел вечером, но о моем разговоре с Кристиной даже не стал слушать.

– Забудь о ней! Я никуда не уеду. Я не смогу жить без тебя. Теперь, когда я тебя нашел.

            Совесть стала мучить меня еще сильнее. Разве я не должен был сказать, что все брошу и уеду вместе с ним – хоть на край света?

            Мне вдруг показалось, что он действительно изменился. Он стал невесомым. Его фигура в молодежных джинсах, его жесты, его улыбка, – все стало легким, будто часть его уже растаяла, и таяние продолжалось. Что в нем таяло? Груз прошлого? Скованность? Зависимость? Необходимость таиться?

– Я не могу уехать с тобой. Я хочу работать в твоем агентстве, – сказал я. – Мне кажется, это настоящее дело. Этот проект дорого тебе стоил!

– Правда, на Баден-Баден уже ничего не осталось. Спасибо, что ты понял, как это важно.

– Я понял.

            Он приблизился и обнял меня.

– Спасибо тебе, Павлик. Мне кажется, так мы сможем немного что-то исправить… не все, не всех…

– Да.

            Он все еще обнимал меня, и я чувствовал его тепло, но мне хотелось сказать, что он напрасно благодарит и обнимает меня – я согласился не ради него, а ради той же иллюзорной правды, которую пытался отстаивать всю жизнь, и которую считаю важнее самого Вити.

 

-13-

            Чтобы отстаивать правду, нужна смелость. Я готов, я ничего не боюсь. Не боюсь за свою жизнь – я одинок, не связан никакими обязательствами, никакой ответственностью за других. Я многое повидал, выпил много водки, испытал много оргазмов. Написал много букв – правдивых и искренних. Никогда не врал, никогда не притворялся кем-то другим. Сам себя считал хорошим и честным человеком.

            Но с Витей все пошло не так. Он, научивший меня ничего не бояться, вдруг заставил меня понять, что отсутствие страха за свою жизнь или за жизнь близкого человека – это холодность, это равнодушие, это не любовь.

            Я понял это, когда взорвали его машину. «Лексус» сгорел дотла – это был еще тот автомобиль, в котором он разъезжал на правах зятя мэра. Вити в машине не было, но мы поняли, что Кристина не шутит, а предупреждает. Вот такая серьезная ненависть у нее, у ее отца. Вот так прошлое ненавидит Витю. Не может отпустить – может только изгнать или убить.

            И вот тогда я испугался и сказал ему, что он должен уехать.

– Но куда? Мне некуда ехать! На зарубежные турне у меня нет средств, работать там я не смогу.

– Поезжай в провинцию. Будешь врачом в сельской больнице. Начнешь все заново.

– А ты?

– А я должен работать. Мы с Максимом уже все обсудили, есть идеи, есть интересные решения. Я просто не имею права все бросить.

– Да-да, конечно! Но…

– Мы бы все равно не смогли поселиться там вдвоем, ты понимаешь? Я буду приезжать на выходные, как друг, в гости. О тебе никто ничего не узнает, ты сможешь жить спокойно, работать по специальности, к тебе будут нормально относиться.

– Да-да, – Витя снова согласился. – Но мне кажется, ты совсем не то говоришь. Так, как будто мы делаем что-то очень разное. Ты будешь бороться, а я буду притворяться и маскироваться, как и раньше. Я понимаю, что ты прав, что так нужно. Но я как в тумане.

– В соседнюю область, не дальше, – попросил я.

– Хорошо, – кивнул Витя. – Мне все равно.

            Мне хотелось как-то организовать наше прощание – прогуляться по городу, поужинать в хорошем ресторане. Но когда я пришел к нему на следующий день, он складывал вещи в две дорожные сумки и чемодан.

– Нет, никуда не хочется идти. И дождь обещали. Август такой холодный, словно уже осень. Зачем нам прощаться? В чате будем переписываться. Нам не привыкать. Включишь видео. Будем дрочить вместе.

– Ты едешь, потому что должен жить. Потому что ты мне нужен, – сказал я.

– Я это понимаю.

            Витя вдруг задумался.

– Я знал, что придется жертвовать и прошлым комфортом, и детьми – ради тебя. Но, что придется жертвовать и тобой – ради тебя, нет, этого я не знал.

– Я не могу бросить твое агентство. Когда оно станет приносить нормальный доход, ты сможешь куда-то переехать…

– Но не смогу вернуться сюда. Можно бесконечно повторять эти выводы, решения все равно нет. Ты останешься до утра?

– Да. Только провожать не буду.

– И не нужно. Я потом адрес пришлю. Спишемся.

– Витя, мы будем видеться очень часто, – пообещал я.

 

-14-

            Утром он уехал. Я уверял себя, что это не бегство, не поражение, а просто небольшой маневр, переезд в соседнюю область. Он не писал несколько дней. Потом сообщил, что все нормально – снял дом в одном из районов, его взяли терапевтом в местную больницу и даже были ему рады. На приеме уже были две бабушки – обе с больными суставами.

            Он уже не писал под именем Макса. Ник изменился на Vic. Каждый раз я смотрел на прекрасную букву V и думал о том, что мы не победили. Мы приспособились к обстоятельствам, но мы побеждены.

– А у меня две статьи вышло.

– Поздравляю, я на сайте видел.

– А, да. Интернет же. А сад есть?

– Есть, но очень старый. Деревья сухие стоят. Хозяйка сказала, что пилить ничего нельзя. Но жить можно.

– Конечно.

            Можно жить среди мертвых деревьев. Можно, но не хочется.

– Приехать в субботу? – спросил я.

– Нет, не надо пока. Я немного освоюсь. Дом еще неубран, все пыльное.

– Я помог бы.

– Будешь с кем-то встречаться?

– Когда? Почему ты так решил? Нет, конечно, нет.

– Мы как бы не вместе.

– Мы вместе.

– Да, спасибо.

– Ты с ума сошел? За что ты меня благодаришь? Мы вместе.

 

            Как только я начал писать для агентства, моментально вошел в прежний ритм – мне стало некогда сидеть за компом, я носился со встречи на встречу, брал интервью и делал нарезки комментариев, едва успевая оформлять и сдавать материалы. Я почувствовал, как это живое дело потекло во мне с кровью. Возможно, впервые в жизни я оказался в проекте, который не обслуживал ничьи интересы. И все благодаря Вите.

            Мы списывались только по ночам, обычно перед сном. Сначала подолгу, потом нам стало хватать нескольких фраз, чтобы описать наши дни, потом оказалось достаточно коротких «ок» и «спок».

            Рекламный отдел оказался неожиданно успешным, агентство стало размещать рекламные блоки, оплата которых уже могла удержать нас на плаву. Максим набрал на работу новых дизайнеров, мы поняли, что больше не тонем, не боремся за жизнь – мы развиваемся, мы растем.

            И только я знал, что мы не победили. Я отказался от любимого человека, чтобы сохранить ему жизнь. Я ежедневно пишу о правде, которая ничего не меняет или меняет так медленно, что я на своем веку не смогу этого почувствовать. Мы подчинились той системе, с которой боролись. Мэр по-прежнему присваивает чье-то имущество и угрожает чьим-то жизням. Общество по-прежнему ищет объект для высмеивания и преследования среди тех, кто отличается от большинства.

            А мы все равно продолжаем… Я пишу правду, которую читатель даже не отличает от обычных желтых заметок. А Витя лечит людей, которые готовы забросать его камнями. Мы могли надеяться только друг на друга, но друг друга мы уже потеряли. И даже если отмотать время назад, после первой встречи с ним я не хотел бы прожить свою жизнь по-другому, а после второй – просто не смог бы, не было ни одного шанса остаться вместе.

– Мне так жаль, Витя. Я вдруг понял, как люблю тебя. С тех пор как я плакал в такси, когда сбежал от тебя, я еще ни разу не плакал. Но вот сегодня этот день. Я так тебя люблю. И мне так жаль.

            Я отправил смс, выпил водки и провалился в сон. А утром увидел две сумки, чемодан и Витю.

– У меня ключи остались! – сообщил он радостно.

– Что ты здесь делаешь? – я тер глаза спросонок.

– Всю ночь ехал после твоего сообщения, чтобы сделать тебе сюрприз!

– А вещи?

            Он кивнул.

– И вещи! Не могу я прятаться! И без тебя не могу!

– А Ковалец? А Кристина?

            Витя махнул рукой.

– Ничего они мне не сделают! Я уверен, что ничего. Ну, просто джип взорвали. Ну, и что? Просто на зло. Чтобы я их не забывал.

– Но она угрожала…

– Ну, угрожала. Она взбалмошная, нервная. Но она неплохой человек. И они вообще…

– Неплохие люди?

– Конечно! Вот, и ты понимаешь. Так ведь?

Я молчал.

– Будем жить вместе! – продолжал Витя. – Ты будешь писать. А я в лучшую клинику устроюсь – с таким-то опытом! Месяц в поселковой больнице! Да такой специалист всем нужен! Ну, и что, что пидор? Пусть говорят, что хотят. Я не чувствую, что я пидор, что я какой-то не такой. Вот раньше говорили, что подкаблучник. А разве я был подкаблучником? Подо мной целая бригада ходила, все меня слушались, мы такие вопросы решали! Меня в угол загнать нельзя! Я не крыса какая-то, чтобы дрожать по углам!

            Мне хотелось просто обнять его, но он все говорил, говорил, вспоминал какие-то случаи из прошлого, сыпал фамилиями. И я чувствовал, что в отъезде он ни дня не провел спокойно – думал, думал, искал выход и, как и я, не нашел никакого.

            Я, наконец, потянул его за руку.

– Присядь, Витя. Посиди спокойно. Мне скоро на встречу, и вообще… начнется суета, неизвестно, что. А сейчас солнце встает, и кажется, что все хорошо будет. Ты просто посиди со мной.

            Он умолк и грузно сел на кровать. Я сплел его пальцы со своими, и он сжал мою руку еще крепче.

            Казалось, что мы вместе собрались в далекое путешествие и по обычаю присели на дорожку – сидим чинно на разобранной постели, глядя на чемодан и две сумки, только ради того, чтобы нам повезло в пути.

 

2015 г.