MEA CULPA

 

***

            Я об его Инстаграм глаза стер. Такие обострения наблюдательности случаются со мной летом, во время его отпусков. И как только он написал, что едет отдыхать в Доминикану, я просто прилип глазами к айфону. А у него все посты бессодержательные пошли – фрески, гостиничные занавески, белоснежные пляжи. Я даже тени на песке рядом с ним изучил, отражение в его зрачках, следы на песке – ничего. Мелькнули на каком-то фото женские ноги, непонятно, чьи. Может, случайные ноги, мимо проходили. Я фотографии увеличил и распечатал – ничего. С кем он там, елки? Один что ли в Доминикану подался? В водичке поплескаться? Достопримечательности посмотреть? Я даже списки лайкнувших проверил – несколько общих знакомых отследил, но не более того. Просто знакомые, в одной сфере же вращаемся.

            А потом вдруг он пишет: «Завтра мы с Альбертом возвращаемся. Пора домой». То есть все это время он там с Альбертом был и не очень-то это скрывал. Вот и тег на этого Альберта – Альберт Кавсадзе, артист разговорного жанра. Какие-то девушки во френдах. У меня голова совсем распухла. Что за артист еще? Ведущий, тамада, конферанс. Ну понятно. Судя по фото, страшный. Молодой, но страшный. Моложе Петьки, но страшный. Заело что-то, не идет из головы. А вот и видео из самолета. Спит этот Альберт с открытым ртом. Снаружи ватные, бутафорские облака. Зубы у Альберта белые, крупные. И комментарий следом от него же: «Ну, зачем такой интим выкладывать?». То есть летят домой, довольны отдыхом, все у них хорошо. А я вспоминаю его, вспоминаю, вспоминаю.

            В видосах Петька такой живой, словно рядом. Это ж Петька, я его знаю, это не актер какой-то! Я его так знаю, как никто его не знает. Ну этот Альберт, возможно, знает. И еще некоторые. Многие. Но так, как я, – никто. Ведь я был у него первым. Я помню его робким, смущенным, трогательным. Я знал его семнадцатилетним – без этой вечной небритости на лице, без вертикальной упрямой морщины на лбу, без рэперской кепки. В семнадцать лет он не надел бы такую, он был благовоспитанным мальчиком. Это потом  мы все стали проще, и между нами все стало проще, а потом упростилось до нуля, до банальной истории. И вот я смотрю в его Инстаграм и думаю, столько было страданий, терзаний – ради нуля? Столько переживаний – впустую? Все мои волнения, и подозрения, и компромиссы, и жертвы не имели никакого смысла? Тогда жизнь уж точно бессмысленна, если бессмысленна такая огромная ее часть, как любовь к Петьке.

            Помню, в тот год меня дернуло взять курс в лицее «Основы права», как будто мне университетских обалдуев было мало. Но я сначала даже не понял разницы, отнесся к школьникам, как ко взрослым: господа студенты, то, се, всех на «вы». Потом смотрю, а глаза у них другие, даже выражения лиц другие, доверчивые, открытые, и только Петька наглый, как будто взрослее остальных, или знает о себе что-то такое, что делает его старше. Он был благовоспитанным, да, но не серьезным. Всегда такую морду корчил, словно вот-вот прыснет, поднимет всех и всё на смех.

            Я с опаской на него поглядывал, как на тикающую бомбу. А он все смеялся. Входит в класс, толкается с кем-то, ржет. Может, и сейчас с Альбертом в креслах толкаются, по пути из Доминиканы. А я даже не помню, когда в последний раз смеялся. Не в этом году, точно. А, вот вспомнил, в одном шоу шутка была забавная, а выпуск, кажется, прошлогодний, потому что восьмой сезон. Да, точно прошлогодний. Вообще я с каменным лицом обычно смотрю все это, как в зале суда.

            И тогда этого Петьку я условно наглым назвал – предварительно. Лично меня он не особо доставал, просто смотрел смело и вопросами закидывал все время. Вопросы бестолковые, детские.

– Валентин Павлович, а вы уверены, что «состояние алкогольного опьянения» относится к отягчающим обстоятельствам?

– Валентин Павлович, а презумпция невиновности на кого распространяется?

            Может, в интернете он брал эти вопросы, не знаю. Но я даже предположил, что он, наверное, на юрфак поступать собрался, раз так правовыми аспектами интересуется, и он такой:

– Да, там и встретимся!

            Потом их классная на пенсию ушла, даже до выпускного класс не дотянула, по состоянию здоровья, кажется. И начались все эти разговоры про классное руководство. Ну, Валентин Павлович, ну пожалуйста, вы же молодой преподаватель, с университетским педагогическим опытом, нам у вас учиться и учиться, и детей вы уже знаете, хорошо с ними ладите. И у меня мысли стали возникать, почему бы и нет. Я же их знаю. Почти каждый день из универа в лицей бегаю. Я же с ними хорошо лажу.

            А потом случился тот капустник. Они сами его готовили, без классной, та перед своим уходом увеселительными мероприятиями уже не занималась. Петька меня пригласил, при всех, на уроке. Мол, они старались, готовили пародии на учителей, будет интересно. Ну не то чтобы мне было очень интересно, но на волне будущего (возможного) классного руководства я поддался на уговоры и пришел.

            Тот капустник запомнился мне на всю жизнь. Да и вообще поменял ее в корне, до основания. Начался он со школьного рэпа на актуальные темы столовки, спортзала и девчонок. Потом было несколько плохо отрепетированных танцевальных номеров. Ковязина из 11-Б спела на английском что-то визгливое о неразделенной любви. И затем пошли те самые пародийные сценки. Сначала про химичку – носки на батарее, вино в мензурке, визиты физкультурника. Потом другая сценка, в которой появляется чувак с планшетом. Чувак – Вова Игнатов, но изображает он, видимо, меня, потому что, обращаясь к воображаемому классу и размахивая планшетом в такт своим словам, произносит с дурацким придыханием примерно следующее:

– О, какие вы замечательные ребята! Какие замечательные! Даже в моей академии всех академий нет таких любознательных, таких… ммм… симпатичных мальчиков! Может быть, вы хотите поступать в мою академию всех академий? Мне там очень не хватает таких… ммм… симпатичных мальчиков. Может, кому-то нужно помочь подготовиться? Позаниматься индивидуально?

            И планшетом помахивает. Типа это я…

            Честно говоря, у меня почти что инфаркт случился в том кресле, на том капустнике. Что они спародировали? Что высмеяли? Мое чувство превосходства? Мою ориентацию, которую я не смог скрыть? Какая «академия всех академий»? Университет что ли? И какие симпатичные мальчики? Наглый Петька?

            Я был уверен, что именно он все придумал, никак не Игнатов. Придумал, пригласил меня, а сам спрятался в зале – наблюдает. Учителя стали оглядываться, как я реагирую, смеюсь ли. Вот тогда у меня это каменное лицо и появилось. Даже сейчас иногда чувствую его поверх своего.

            Я, конечно, до конца досидел. Но на следующий день от курса и от всего остального (возможного) отказался. Директор и не удерживала: за один вечер я вдруг стал сомнительной, нежелательной для лицея фигурой. Безо всякой презумпции невиновности. Всего после нескольких несмешных шуток.

            И как-то этот уход потянул и другие последствия. Никто не увольнял меня из университета, но я все равно бросил преподавание, и уже к концу года работал юристом в инвестиционной компании, под Мишкиным руководством. Мишка знал меня много лет до этого – вне контекста капустников и сплетен.

            Вот, казалось бы, и все. Наступил конец определенного этапа, я многое перечеркнул и убедил себя, что эти возможности мне не нужны, будут другие. Сразу стало меньше нервотрепки и больше денег. Но наглый Петька нашел меня в офисе. Пришел к концу дня, заглянул в кабинет. Я был один, сидел над бумагами. Коллеги проходили по коридору, прощаясь через распахнутую дверь. Еременко занес свежие соглашения. А Петька все стоял у двери со школьным рюкзаком на плече.

– Валентин Павлович… – заговорил, наконец. – Вы… нас бросили. А я в университет ходил… узнать. Сказали, что вы теперь в компании работаете. И я вот… искал вас. И нашел. Вы обиделись на меня?

– На тебя? – я деланно удивился.

– Ну на класс. И на меня. Вы же поэтому ушли?

– Я просто ушел в коллектив, где быть геем не предосудительно, не смешно, не стыдно и не преступно.

– Ну круто. Рад за вас.

            Петька замялся.

– Но все равно простите как бы. Мы думали, весело будет. Не обидно. Вас очень не хватает. Все вокруг мертвые. А с вами было… прикольно. Все вас любили. Вы живой, современный.

– Бессодержательная речь, Петя, – оборвал я. – Если ты прощения просишь, то не за что. Без вас моя жизнь изменилась только к лучшему.

– А моя – нет, – сказал Петька зло. – Я в лицей ходил, чтобы вас увидеть. В универ думал поступать, чтобы у вас учиться. А теперь не знаю, что делать, куда идти, что планировать. Без вас я ничего не хочу. Родители просят, чтобы я на правоведение поступал, а мне это все до лампочки.

– Можно жить и без «академии всех академий».

– Ну бросьте уже! Вы же не злопамятный? Я вам признаюсь… в любви, а вы все обидки кидаете. Если бы вы сразу сказали, что гей, никто бы и не шутил по этому поводу!

– А ты про себя вот так взял и всем рассказал?

            Петька отступил от стола.

– Мне нельзя. Я маленький еще. Родителей в школу таскать начнут. А вы просто всего боялись, шифровались, вот и получили! Заслуженно, я считаю. И сейчас, если я вас на свидание приглашу, вы же снова побоитесь, потому что мне восемнадцати нет?

            Я смотрел молча.

– Не придете на свидание? – переспросил Петька.

– Нет.

– Из-за возраста?

– Нет, – я покачал головой.

– Я вам больше не нравлюсь?

– Нравишься, – сказал я. – Но я тебе не верю.

– В смысле? В чем не верите? Думаете, я расскажу кому-то? В лицее? Или где? Дома? Родителям? Или тут, в этой фирме? Или что еще? Заявление в полицию напишу? Ролик на ютуб выложу? Что еще я могу? Я и так уже все испортил. Что еще я могу испортить?

            Петька задохнулся всхлипом, сделал неопределенный жест, словно хотел отмахнуться от самого себя.

– Ты же будущий юрист, не теряй самообладания, когда что-то доказываешь, – бросил я.

– Да пошел ты! Не хочу я быть никаким юристом! Я только тебя хочу! Когда ты в класс входил, я кончал просто, будто это само Солнце вкатилось – мне на счастье. Только мне светит, только меня греет! Я жить без тебя не могу! Давай… давай свидание назначим… когда-нибудь, вечером…

– А почему не сегодня? – спросил я.

– Так я… сразу после уроков поехал тебя искать, не переоделся, не… не подготовился никак. И родители будут меня ждать.

– То есть боишься?

– Чего это я боюсь? Ничего я не боюсь!

– Тогда позвони родителям и скажи, что не придешь сегодня.

            Я тоже вдруг уперся, не хотел его отпускать. Петька позвонил и стал врать про какую-то девушку. Мать, видимо, спросила, придет ли он вообще ночевать. Петька отвернулся от меня, заговорил быстро в мобильный:

– Я не знаю, мама. Мы проект вместе пишем. Когда закончим, я сразу приеду. Или завтра… Да, такой проект. Да, бывают такие проекты. По химии. Нет, наркотиков нет. Нет, химия – это не наркотики. Звони, кому хочешь, если мне не веришь!

            И отключил телефон.

– Она все равно не знает, кому звонить, – объяснил мне. – Просто будет доставать, пока не приду домой, так что лучше отключить. Ей когда-то нагадали, что я стану наркоманом, с тех пор она вообще не в себе, постоянно меня обыскивает.

 – В этот вечер обойдемся без наркотиков, это точно, – заверил я.

 

***

            И все сбылось. Даже то, о чем я не мечтал. И потом у нас было все. Секс, тайные встречи (чтобы родители не догадались, чтобы одноклассники не узнали), потом его поступление на юрфак, наши явные встречи, его каминаут, мое знакомство с родителями. О, они оказались прекрасными людьми. Они приняли и поддержали его. Да и как было его не поддержать, он оставался тем же благовоспитанным юношей, не провалил поступление в вуз, не попал в дурную компанию, не связался с экстремалами, руферами, зацеперами, не употреблял никаких наркотиков, не курил, – он не разочаровал их ни в чем. Ну почти.

            И он отлично учился. Я писал за него рефераты и курсовые, не задействовал никаких связей, но мог подсказать правильный подход к преподавателям, моим бывшим коллегам, и правильную линию поведения в целом. Он жил практически у меня – долго, до окончания университета. Потом устроился на работу в хорошую юридическую фирму, с моей небольшой помощью. Что я упускаю в своих воспоминаниях? Наши редкие ссоры? Его измены? Ну я знал о них. Не знал, конкретно с кем, но знал о самом факте: он изменяет. Я не хотел быть детективом, не хотел расследовать. Только однажды не выдержал, покоробили его спешка, его неряшливый вид, чужой запах.

– С кем ты? – спросил просто. – Кто на тебя так дурно влияет?

– А, нет, – сказал он, немного растерявшись. – Ни с кем. Случайно как-то получилось. Не сердись. Я не хотел говорить, чтобы не портить отношений.

– Ну когда не хотят портить, не допускают таких случайностей.

– Может. Но геев не так много на свете.

            Я не понял, что он хотел сказать. Геев мало, поэтому при каждом удобном случае, столкнувшись нос к носу, они должны что?  Заниматься сексом? Поддерживать популяцию? Не выпадать из ритма? Или что? Зачем?

– Петя…

– Ну брось! – Он отмахнулся характерным резким жестом. – Это ничего не значит.

            Конечно, для меня это значило. Но я ломал хребет своей ревности. Каждый день напоминал себе, что он молод, что до меня у него не было опыта, что он хочет открыть себя с другими. Его открытия никак не влияли на наш секс, в постели он оставался прежним, словно не пробовал с другими ничего нового, или не мог почерпнуть из нового опыта ничего стоящего. Это немного утешало меня. Измен будто бы и не было.

            Но, так или иначе, с тревогами и препятствиями, мы подошли к какой-то черте. Он начал работать, и мы должны были решить, как дальше… останется он с родителями, или переедет ко мне окончательно, или станет строить свою, отдельную жизнь. Я ждал его решения, боялся его, хотел, чтобы никакого решения не было, и все просто продолжалось бы.

            Тогда у меня не было человека ближе, чем он. И даже если сейчас вы спросите, представляю ли я себе мир без него – нет, и сейчас не представляю. Мир без него – это половина мира, с половиной красок, половиной слов, половиной запахов, половиной чувств. В этом мире половина неба, половина запасов пресной воды, в этом мире не хватает воздуха, чтобы дышать. В этом мире невозможно ясно мыслить, спокойно работать. Можно только постоянно думать о нем, оставшемся в другой половине мира. А тогда я даже не помнил, как жил до того, как пришел в 11-А вести «Основы права» Кажется, меня не было.

            И все-таки перемены настигли нас – мелочи копились, множились, сбивались в комки. Чужие одеколоны, новые стрижки, бородка, потом снова гладкое бритье, потом та же неряшливая борода от уха до уха. Он не посвящал меня ни во что, не советовался, экспериментировал сам, что-то оставлял, от чего-то отказывался. Однажды вечером я увидел его с абсолютно осветленными волосами и иссиня-черной бородой и невольно рассмеялся. Петька психанул.

– Что? Не нравится?

– На мой вкус не очень.

– А я больше не хочу подстраиваться под твой вкус, – буркнул он. – Уверен, ты предпочел бы видеть меня никогда не взрослеющим школьником.

– Что?! По-твоему, я педофил?

            Я даже растерялся. В чем угодно мог подозревать меня Петька, но не в этом.

– Ну я не буквально, – он тоже смешался. – Просто тебе нравилось, когда я смотрел тебе в рот и во всем верил!

– И в чем я тебя обманул?

– Дело не в этом. Не обманул. Просто тогда ты казался мне очень современным, а теперь ты реально отстал. Тебе ничего не нравится, ничего нового во мне. И я не хочу, чтобы ты вот так смотрел или фыркал.

– Но это смешно выглядит.

– А мне вот кажется, что твой портфель смешно выглядит, будь он хоть из трижды кожи! Ты просто ничего нового во мне не принимаешь!

– Измены?

– Блядь! Дались тебе эти измены! А хоть бы и измены! У тебя очень устаревший взгляд на всю эту моногамию. Я не должен оправдываться или стесняться себя. Мне хотелось трахаться, и я трахался. Или ты считаешь, что я должен всю жизнь чувствовать себя связанным, зависимым, благодарным? Это уже кончилось. Ты помог мне, я получил диплом. Ну и работу, благодаря тебе. Спасибо, на этом все между нами.

– Больше ничего? – спросил я.

            Он посмотрел непонимающе.

– Расходы? Ну сочтемся. Не бедные же люди.

– А… любовь?

– Что?

– Любовь. Я любил тебя все это время. Я не считал, что помогаю, я просто любил. И сейчас…

– Нууу, – Петька поспешил перебить меня. – И я любил. Или не знаю. Кажется, тогда любил. И было хорошо, я не отрицаю. Помню, как бегал к тебе втихую. Дома только подумаю о тебе – сразу встает, назад к тебе хочется. Или в метро представлю, как ты меня раздеваешь, как целуешь, сто раз свою остановку проезжал, и твою…

– Больше не проезжаешь?

– Да я на такси все больше, машину пора купить, никуда не успеваю. Короче, без обид. Между нами все было зашибись. Буду вспоминать когда-нибудь под грустные песни. Но сейчас я хочу жить дальше!

 

***

            И он стал жить дальше. Я тоже попытался. Но все равно на него отвлекался, а он был везде – в Фейсбуке, в Инсте, в Твитере. И мы нигде не расфрендились, нигде не забили друг друга в игнор, не стерли совместных фот. Просто он стал жить дальше, а я не смог. У него появились новые друзья, новые подписчики, новые фото, новые сториз, а у меня не появилось ничего нового. Петька был прав, я замер в одной точке. В какой-то счастливой точке, где мы вместе, где мы честны друг перед другом, где мы любим…

            Наконец, он нашел свой образ – аккуратная, ухоженная небритость, короткая стрижка, модные костюмы. «Собираюсь на работу. Зацените лук», «Мой отдельный кабинетик», «Первое авто» – по подписям к фотографиям я составлял конспект его жизни, и все в ней было удачно. Миконос, Шри-Ланка, Доминикана. Иногда встречались теги на попутчиков и любовников. Я изучал их лица, их фигуры, род их деятельности, пытаясь представить их рядом с Петькой надолго. В основном это были обычные ребята, тусовщики, не коллеги, не юристы. Он больше не хотел видеть рядом коллег или мужчин старше себя. Я надеялся, что он не хочет ни к кому привязываться. Но, скорее всего, Петька просто не хотел встретить кого-то, похожего на меня.

            И вдруг… Ничего не предвещало, все шло спокойно, я все еще пересматривал его Доминикану и фотки с лайнера, как вдруг возник новый пост в Инстаграме: «Вы все твари. Я знаю, что вы этого хотели. Я всех вас ненавижу». И после этого «все пропало» – все аккаунты закрылись, везде. Несколько дней я ждал, пока Петька успокоится и объяснит неравнодушным и заинтересованным, что его вывело из себя. Но страницы по-прежнему были закрыты, никаких объяснений не было. Ну кроме того первого, что мы твари. Мы… конечно. Хотя лично я себя тварью не считаю. Ну следил я за ним. Так для этого соцсети и существуют. Вон люди за Ольгой Бузовой следят, и ничего, не чувствуют угрызений совести, не извиняются за свой вкус. А Петька не звезда же, у него не миллионы подписчиков, так, несколько сотен… тварей.

            После разрыва я вообще ему не звонил, никогда, ни разу, чтобы он не подумал, что я ною, что у меня ничего и никого нет в жизни, кроме него. Но позвонил, решился. Никто мне не ответил, телефон вообще был отключен. Зато в его фирме сообщили, что он в отпуске «за свой счет» до осени.

– По какой, интересно, причине? – спросил я по-дружески.

– Что-то со здоровьем, – ответили мне неопределенно.

            Я совсем испугался. «Что-то со здоровьем» и «Вы этого хотели» сочеталось опасно. Я стал искать адрес его новой квартиры. Был же он где-то у меня записан, в каком-то блокноте.

             Блин, Петька! Руки дрожат рыться в блокнотах! Только недавно были белоснежные пляжи, шуточки с Альбертом, облака в иллюминаторе. Я ревновал, но знал, что он жив-здоров и счастлив. И его счастливая жизнь придавала и мне сил жить. Не надеяться, а просто жить, переносить каждый день, потому что во второй половине мира живет он.

            Я звонил в его дверь, потом стучал. Не был уверен, что он внутри. Очень долго никто не открывал. Потом меня обругали через дверь:

– Отвали, урод! Пошел нахуй отсюда!

– Петя! Петька, ты в порядке вообще? – я попробовал докричаться.

            За дверью стало тихо. Потом он открыл.

– А, это ты.

            Я даже удивился. Был готов к длительным уговорам, но Петька быстро пропустил меня внутрь, оглядел лестничную площадку и закрыл за мной дверь на ключ. Выглядел немного помятым, в длинной футболке и каких-то трениках, небритый, с отросшими, падающими на лоб волосами. Живой, вполне живой. Только с синяками на шее и запястьях. Синяки уже поджившие, давние, в кругах расползающейся желтизны.

– Чай, кофе? – предложил вежливо. – Сто лет тебя не видел. Нравится квартирка?

            Я оторвал от него взгляд, осмотрелся.

– Нравится. Уютная. А с тобой что?

– В смысле? Ничего.

– Ну аккаунты, – я начал почему-то с аккаунтов.

– А, это. Надоело. Закрыл. А ты заметил?

– Заметил. Испугался, что что-то случилось.

– Ничего такого, – Петька дернул плечами.

– А… синяки?

            Он потер запястья.

– Синяки проходят уже. Это же и называется «неразборчивость в связях»?

– Поэтому ты взял отпуск?

– Просто отпуск. А что, мне идти побои снимать, заявление писать, на опознания ходить, хештеги менять на #MeToo?

            Меня даже пошатнуло от неожиданности.

– Но… ты же знаешь, что это нужно делать. И знаешь, как это делается.

– Да вот, потому что знаю, потому и не хочу. Проехали. Я все равно никого не опознаю из них. Они в масках были.

– Кому тогда ты кричал «Отвали, урод»?

– Тебе. Ты же полчаса в дверь звонил.

– О, Петя… это все… я так тебе сочувствую!

– Да нихрена ты не сочувствуешь. Рад, небось, что Боженька меня наказал?

– За что?

            Петька отвернулся.

– Да так. За все. За то, что я такой.

– За то, что ты такой, можно только любить, – сказал я.

– Ну конечно! – оборвал Петька. – Не нужно меня подбадривать. Я знаю, что ты хочешь сказать, что я выбрал такую жизнь, и получил по заслугам. Но за меня не волнуйся. Я в голову не беру. Это моя жизнь, и она продолжается.

– Анализы нужно сдать, чтобы действительно продолжалась.

– Прям бегу уже, – он открыл мне дверь. – Спасибо за визит. Но больше ко мне не суйся со своими советами.

 

***

            У меня от такого мурашки по коже. Петька ведь не знал дна, не знал унижений, и вдруг – прямо в лоб – столкнулся с жестокостью окружающего мира, конкретных людей в абстрактных масках. Но нет, он в голову не берет, меня из своей отдельной жизни гонит, никакой помощи не хочет, советов не принимает. Так может, не нужно судить о нем по себе? Может и не трагедия для него эти синяки и это изнасилование или что это было?

            И, короче говоря, я обиделся. Сильнее, чем при первом нашем разрыве. Когда тебе явно указывают на дверь, как не обидеться? И я решил, что пора, наконец, переключиться, начать жить своей жизнью, не вспоминать его, не ставить себя на его место. Не мог я оказаться на его месте, не могло у меня быть синей бороды и белой шевелюры, не могло быть любовника разговорного жанра, не могло быть «неразборчивости в связях», не мог я чувствовать то, что Петька. Мы очень разные. И пора разделить мир на двоих, пора. Пора забрать назад свое сердце, если оно ему не нужно.

– Просто какая-то непонятная ситуация, – резюмировал я Анатолию Михайловичу, не вдаваясь в подробности. – А когда в моей жизни возникает непонятная ситуация, пусть даже не по работе, я теряю покой и сон.

            Тот почему-то засмеялся.

– Сон – это хорошо, полезно. Нет, серьезно. Ты очень подавленным выглядишь, словно тащишь повсюду за собой какой-то багаж. И вовсе не дьюти-фри.

– Наверное, потому что я много лет встречался с очень молодым другом, – сказал я честно.

– Возможно. Ты должен был вести себя соответствующе. Ну и рано ты за это взялся! Послушай папика с богатым опытом!

            Анатолию Михайловичу пятьдесят пять, кажется. Он нравится мне, во всех отношениях. И его очки, и легкая седина, и ироничный взгляд, и немного томные манеры, и высокий рост. К тому же он успешный бизнесмен с собственным производством мебели, и это тоже круто. Обратился он ко мне когда-то по чисто деловому вопросу, и с тех пор мы иногда выпиваем вместе. Геев же «не так много на свете», они должны… что? Поддерживать друг друга, как минимум.

            И вообще очень приятно общаться с состоятельными людьми. Я не сноб, но такой выбор сразу освобождает от обсуждения скучных повсеместных тем – правительства, парламента, субсидий, цен на продукты или на проезд в общественном транспорте, квартирного вопроса и даже гомофобии. Мне легко с такими людьми, потому что они немного над миром. С ними я чувствую себя бодрым, свежим, легким, не привязанным к неудобному быту и мелким неурядицам. Можно запросто обсуждать все остальное – кино, мебель, книги, сериалы, городские выставки, что-то милое из прошлого (даже из советского прошлого Анатолия Михайловича), какие-то покупки, путешествия (даже если никто ничего удивительного не купил и давно никуда не ездил). Но нам это доступно, нам не нужно зацикливаться на упадке и несбыточности.

            А еще мне нравится в Анатолии Михайловиче то, как он относится к своему состоянию – совершенно спокойно. Он не гонится за большим, он воспринимает деньги как источник для самовыражения, поиска новых идей, воплощения их в жизнь – в дерево и металл, в своей экспериментальной студии, с помощью молодых дизайнеров, работы которых он пытается продвигать в массы. Конечно, они в нем души не чают. У него большой выбор. Я не навязываюсь. Мы просто иногда выпиваем вместе.

– И что стало с тем парнем? – вежливо интересуется Анатолий Михайлович, но я уклоняюсь от ответа.

– Ничего такого. Живет себе.

– А ты с кем?

– Да, так. У меня не такой большой выбор… дизайнеров мебели и интерьера.

            Анатолий Михайлович только заулыбался, но отрицать не стал.

            На том свидании (не свидании) я впервые понял, что хочу его, но хочу, возможно, тоже как кого-то абсолютно непохожего на бывшего, кого-то абсолютно другого. Я невольно вздохнул.

– Деловые отношения и любовные не хочется смешивать, – сказал вдруг он. – Я уже так делал, много раз. Но это «продюсирование» ничем хорошим обычно не кончается.

– А чем должно?

– Ну никак не тем, что требований ко мне становится все больше, и больше, и больше.

– То есть ты отказываешься тянуть.

– Да я привык тянуть. У меня же семья была, жена, две дочери. Я тянул и тянул, пока не вытянул всех, куда они хотели. Дочерей в Штаты, жену во Францию. Так это хоть родные люди, мы все в хороших отношениях, мы остаемся друзьями, мы в гости постоянно друг к другу ездим, мы постоянно знакомимся с мужьями, любовниками друг друга, прощаемся с бывшими, и с бывшими тоже остаемся друзьями, и это воронка какая-то.

– И ты со своими мальчиками тоже их знакомил?

– Поначалу да, потом перестал. Слишком часто стали меняться, никто не задерживался надолго.

– Ясно.

– Это я к тому, что круг близких людей должен быть ограничен, должен оставаться тесным, своим кругом, не должен перерастать в воронку. Сейчас я просто не хочу никого впускать.

            Я отвернулся. Всегда любил этот ресторан за быстроту обслуживания, но вечер стал неприятно затягиваться.

– Ты спешишь? – Анатолий Михайлович угадал что-то по моему взгляду. – Или я задел тебя? Извини, если так. Я вовсе не хотел напугать единственного человека, который…

– …может помочь с узакониванием земельных участков, – договорил я за него.

– Ну типа того, – он засмеялся.

            Дальше мы обсуждали только землю под мастерскими.

 

***

            Потом я еще думал о «человеке, который…», но так и не понял, каким человеком он хотел меня назвать. И даже не понял, что меня так задело в его истории с парнями. Я и раньше знал эту историю. С каких пор я стал считать, что она меня касается? Что возможно между нами? Даже если… даже если он мне нравится, даже если он здоров, бодр и доживет до ста лет, что возможно между нами? Даже если он еще занимается сексом. Я не знаю, в пятьдесят пять лет людям это еще интересно? Даже если ему интересно, что возможно между нами? Нравлюсь ли я ему? Не как юрист. Не как собеседник за бокалом вина. Из чего еще состоит связь? Что вмещает в себя слово «нравиться»? Нравлюсь ли я ему вообще? Видимо, нет. Он очень редко звонит мне, и всегда по какому-то вопросу, никогда без повода. Короче, забыть. Вычеркнуть этот вариант. Искать другие. Не искать ничего. Фапать под порно.

            Странная штука симпатия. Я могу ее чувствовать к кому-то, а этот кто-то может не чувствовать ничего ко мне. Нет проекции. Нет эха. Нет «ты меня – я тебя». Горько от этого. Если бы не было неразделенных чувств, сколько счастливых людей было бы вокруг! Браки по любви, никаких измен, дружеские разводы. Одновременно влюбились – одновременно разлюбили, без проблем расстались, детей мирно поделили, снова взаимно влюбились в других. Сколько счастья! Какая простота и прозрачность!

            Нет, мир темен и запутан. Сколько лет я мучился из-за Петьки! И мучил его своими советами, признаниями, замечаниями, комментариями и прочей чушью. Наконец, он вырвался и бросился догонять потерянное со мной время. А мне теперь нравится Анатолий Михайлович, и снова столько горечи в этом и невозможности. Привычные схемы не работают, он не спонсор, я не юный дизайнер. Но все равно я не ровня ему, мне с ним не тягаться. Много всего наслаивается. И такое же ощущение: время уходит, ничего не догнать. Каждая минута в разлуке прожита напрасно.

            Возможно, я давно был влюблен в него, но история с Петькой держала меня цепко. И вот – Петька живет дальше, но и я тоже живу. Впервые я осознал это с каким-то удивлением – я тоже живу дальше, я люблю другого мужчину, совершенного другого.

            Чем дольше мы не виделись, тем отчетливее становились мысли о моем новом чувстве. И как только осень сделалась холодной и хмурой, позвонил Анатолий Михайлович и позвал на выставку современного искусства. Я удивился, и обрадовался, и сразу стало казаться, что это я не выдержал и позвонил ему первым.

– Современное искусство гнетущее впечатление на меня производит, все эти вывернутые углы и неплавные линии, – отказался я.

– Считай, что это «сплетенья рук, сплетенья ног, судьбы сплетенья».

– Фу, пошлость.

– Не «фу, пошлость», а пойдем. Мне нельзя игнорировать, а одному идти не хочется.

– Так уж и одному.

– Валик, не ломайся, – отрезал Анатолий Михайлович. – Я никому не скажу, что ты мой адвокат. Я же не уголовник, с адвокатом везде ходить.

– К тому же я и не твой адвокат.

– Ну так потому что я не уголовник, а добропорядочный гражданин.

            И мы пошли на ту выставку. И, конечно, впечатляющего на ней было мало. Статуи из металлоконструкций отталкивали. Одна фигура тянулась вверх и выходила «головой» на второй этаж галереи. Там, наверху, вокруг головы этой железной леди толпились зеваки. Мне вспомнилось другое.

– Я как-то был на подобной выставке с одним другом, и он о каждом арт-объекте спрашивал мое мнение. А я не знаток особо. Мы перед каждым зависали на полчаса, пока я не сформулирую свое впечатление. Короче, заебал конкретно.

– Потому что не мог никак иначе, – засмеялся Анатолий Михайлович. – А я ни о чем не спрашиваю, заметь.

            Я вспомнил, что давно не смеялся. И вообще не чувствовал себя счастливым в выставочных галереях. Анатолий Михайлович встретил знакомых, все стали пожимать руки, кивать и заговорщицки улыбаться. Он увлек в толпу и меня.

– Вот Валентин, мой адвокат. Большой ценитель современного искусства.

– О!

– Ах!

– Это вот тот сотворил чудище на два этажа, – сказал Анатолий Михайлович мне на ухо.

            Я улыбнулся творцу металлического чудища, но Анатолий Михайлович не отодвинулся, а сказал так же тихо:

– Мне нравится так стоять. Близко к тебе. Как будто мы свои среди посторонних.

            Я взглянул ему в глаза, и он заулыбался.

– Внизу шампанское, – немного отодвинулся. – От организаторов.

– Я не…

– Хорошее шампанское!

            Мы напились шампанского. Потом поехали на такси к нему. Он жил в частном доме, в черте города, я никогда не был у него раньше. И мне понравилось. А особенно понравилось то, что у него не было всех этих арт-наворотов. Было просто, чисто и уютно. Мне показалось, что в этом доме всегда аккуратная и спокойная осень, всегда штиль.

– Я не давлю, – сказал он, – но если тебя ничего не сдерживает…

– Кроме памяти о бывшем, – не мог не добавить я.

– О, я как-то был в Салехарде, направили сразу после института, чуть не сказал Инстаграма, как реалии меняются, чем голова забита! И, короче, город своеобразный, север, мерзлота, а люди такие хваткие, бодрые, косоглазые, или как это толерантно сейчас сказать, монголоидной расы…

– Я понял.

– И я спрашиваю, кто вы по национальности, эвенки там, якуты, чукчи. А они говорят: «Крымские татары. Нас сюда переселили». Из Крыма – в вечную мерзлоту. И они суетятся, выживают, какое-то строительное предприятие поднимают. Это я к тому, что ко всему можно приспособиться, с любой болью выжить.

– Но это плохой пример. Сколько не выжило...

– Да, это не очень хороший пример. Но мы же не уравниваем любовь и дом.

            Я задумался. Он тоже. Выпили еще коньяку.

– Блин, что-то я не туда с этими воспоминаниями. Тогда еще посылали на практику, по всему Союзу, в строительные организации. Я же на проектировщика учился.

– Я люблю тебя, – сказал вдруг я.

            Анатолий Михайлович поперхнулся.

– Ну… Я… Спасибо, Валик. Или как сказать. Я, конечно, не на это рассчитывал. А просто… классно с тобой. И я хотел предложить тебе до утра остаться. Но отношения… Это… Я не тот человек для тебя.

            Стало жутко неловко. Я не знал, как объяснить свое признание.

– Чувствую, что я все испортил. Честно говоря, я тоже просто хотел секса. Но когда стал думать о любви и доме, то понял, что не разделяю. Что любовь для меня – это дом. И я в твоем доме, потому что люблю тебя.

– О, Боже, Валик, какой ты сложный! – Анатолий Михайлович попробовал сгладить неловкость, но получилось так же сбивчиво. – Ты такой необычный… Ты так необычно зависаешь, это так заводит, особенно на публике. Но, Валик, я…

– Я понял, не говори ничего. Я не планировал тебя шантажировать страшными чувствами, само сорвалось как-то.

            Мы оба были раздавлены сказанным. Он не мог соврать, что любит, и связать себя обязательствами. Я не мог остаться, обесценив свое признание, разменяв его на секс.

– Вызвать тебе такси? – спросил он.

– Нет, не беспокойся, я уеду, – отказался я.

            Уехал с перекрестка. В такси думал о том, что я потерял друга, единомышленника, во многом близкого человека. И не ожидал, что потеряю, расслабился, что-то нафантазировал себе, размечтался о взаимности. Но люди живут с невзаимностью, мирятся, не умирают, ездят в такси…

 

***

            Потом, конечно, настигло похмелье от выпитого и сказанного. Я лежал под двумя одеялами, меня трясло. Я думал не о том, почему не смолчал, а о том, почему он не отнесся к моему признанию как к шутке, зачем был так серьезен. Ведь любовь не требует каких-то немедленных действий – съезжаться, объединять бюджеты, знакомиться со всеми необщими друзьями, срочно распределять обязанности по дому, наперегонки выносить мусор. Можно было позволить ей остаться эфемерным чувством, обозначенным словами, но не отягощенным какими-то строгими обязательствами. И он мог позволить ей это, но не позволил, сразу обвинил меня в сложности.

            Никому не хочется сложности. И любовь в наше время воспринимают именно как усложнение привычной жизни. Поэтому так тяжело мне было с Петькой, и так тяжело без него. И новое чувство ничуть не легче прежнего. Но и без любви тошнит и выворачивает от механического секса, никак не могу к нему привыкнуть. Петька вон разнообразит секс бдсм-гаджетами, а мне подавай более жестокую добавку к сексу – сердечную муку.

            Как-то неопределенно промелькнула мысль о Петьке. О том, что нужно позвонить или зайти, несмотря на свою обиду. Даже если снова прогонит. Но тут же эта мысль стерлась инцидентом с Анатолием Михайловичем. Хотелось продолжения, хотелось близости, хотелось вернуть его, как-то сгладить острые углы.

            Не знаю, думал ли Анатолий Михайлович обо мне так же интенсивно, но в выходные позвонил и спросил разрешения приехать. Я дал адрес. Было по-прежнему неловко. Мы смотрели друг на друга смущенно, как школьники. Не чувство смутило нас, не любовь сама по себе, а ее название, словно оно стало обозначать в наше время что-то пошлое, а не чистое и бескорыстное.

– Блин, Валик, – сказал, наконец, Анатолий Михайлович, не зная, как начать серьезный разговор. – Ты меня просто вырубил, и я тогда не сумел…

– Ну все, проехали. Это от шампанского, – оправдался я. – Даже не думай.

            Но Анатолий Михайлович все равно выглядел озадаченно.

– Давай трахнемся что ли, – предложил я. – Если такое тебя интересует.

– А почему нет? Из-за возраста?

– Ну я не знаю. Ты как-то устало выглядишь.

– Да я ночами не сплю из-за тебя!

– А что делаешь?

– В инете сижу. Не в порнухе, нет, этого у меня вживую хватает.

– Отрадно.

– Просто читаю всякие статьи… про отношения.

– О, нет, давай лучше трахаться! – я стал раздеваться, Анатолий Михайлович все еще смотрел неподвижно. – Секс все упростит, давай попробуем!

            Это был мой последний аргумент. Наконец, одна неловкость стерла другую. Он тоже начал снимать одежду, я провел его в спальню. Вдруг он стал целовать меня, я вообще не ожидал. Близость сделалась настоящей, как тогда на выставке, словно мы снова оказались одни в толпе, или даже единственными живыми людьми в толпе зомби. На несколько десятков минут мы забыли о посторонних, о нашей неопределенности, обо всем на свете. Потом еле отдышались.

– Круто! – сказал я.

– Спасибо, – он принял комплимент. – А с тем парнем ты был активным?

– Поначалу да, потом стали меняться. А ты?

– Ну с женой я был активным всегда. Аж устал. И с этими всеми… Нужно как бы постоянно доказывать мужественность, статус, раз я старше.

            Я понял, к чему он клонит, нашел и себе резинку.

– Мне ты можешь доверять. Я же твой адвокат.

            И вот тут началось настоящее упоение. И я почувствовал, что Анатолий Михайлович, такой классный и успешный бизнесмен, меценат, общественный деятель или кто он там, только мой, потому что подо мной, потому что мне внутри него жарко, тесно и медово, потому что он вздрагивает и стонет от моих движений, потому что сдался, а значит, любит.

 

***

            Мы больше не поднимали тему чувств, но стали встречаться, выходить вместе, и как-то все образовалось само собой. Анатолий Михайлович, может, по контрасту с Петькой, казался мне поразительно уравновешенным, спокойным человеком, и в то же время его привязанность ко мне льстила и вдохновляла. Он не мог ее скрыть, ради нее он изменил свою жизнь. Мы уже планировали новогодний отпуск, когда позвонил Петька.

            Я даже сначала не сообразил, что это Петька: и номер был незнакомый, и голос.

– Что, совсем забыл меня? Отвечаешь, как робот, – обиженно сказал он, и я сразу же понял, кто это.

– Мой бывший, – объяснил я Анатолию Михайловичу после разговора.

– У него что-то случилось? – спросил он, и мне пришлось признаться:

– Не знаю. Может, просто хочет видеть. Но, в любом случае, нужно поговорить.

            Он кивнул.

– Ну, у нас открытые отношения, если что... – сказал мне в спину.

– Что? – я остановился. – С каких пор у нас открытые отношения? Это ты сейчас их открыл? Для меня? Или уже давно? Самостоятельно?

            Иногда кажется, что зима входит в дом непрошено, раньше срока. Вдруг и тепло, и уют забиваются в щели от внезапного холода, словно их и не было. Словно дома и не было. Просто кровать посреди ледяной пустыни.

– Нет, я сам не открывал. Но… это же не чужой тебе человек, я понимаю.

– И подстраховываешься?

            Он отвернулся.

– От боли?

– Наверное.

            Я вернулся и сел напротив.

– Все-таки не доверяешь мне?

– А как доверять, если ты постоянно говоришь о нем, об этом Петьке?

– Я говорю?

– Петька то, Петька се, Петька так, Петька сяк, мы с Петькой туда, мы с Петькой сюда, и тому подобное, – процитировал он. – Постоянно.

– Не может быть!

            Я, правда, не замечал. Считал, что у меня новая жизнь, новая история с Анатолием Михайловичем, и нет в ней никакого Петьки.

– О, прости меня, – выдавил насилу.

– Нет, за что? Этот Петька – часть тебя. Наверное, уже и меня, потому что я люблю тебя. Я люблю тебя, я не хочу тебя потерять, я привык любить тебя, мне это нравится, странно, но нравится любить такого хорошего и близкого друга. У меня ни с кем такого не было. И я понимаю, что с Петькой тебя связывает много всего. Поэтому я и сказал про открытые отношения – для тебя…

– Но я не собирался, – перебил я. – Просто нужно увидеться.

– Валик! Если он такое пережил, как ты говорил, он очень нуждается в друге… как минимум.

            Я и об этом говорил. И считал, что забыл Петьку совершенно.

            По дороге к Петьке я думал только об Анатолии Михайловиче. О том, как долго он слушал, молчал, оставался терпеливым. А я по себе знаю, как быстро ревность может испортить самые доверительные отношения. Но и не ехать я не мог: Петька позвонил впервые, за столько месяцев. Я бегом бежал по лестнице, чтобы поскорее его увидеть.

– А если бы я сдох, как бы ты об этом узнал?! – встретил меня Петька. – Дай угадаю! Никак?

– Ты же сам меня выгнал!

            Он пропустил меня внутрь. Я смотрел только на него, но не узнавал. Каким-то бледным, тихим и понурым он стал. Пропитался каким-то новым запахом. Вообще был мало похож на прежнего задорного Петьку.

– Ты работу бросил?

– Какую работу? В конторе? Я что, конторская крыса? Я работаю. В клубе одном занимаюсь поставками.

– А пахнет чем?

– Спермой.

– Нет, не спермой. Совсем. Какой-то химический запах.

– Фентанил. Хочешь? Есть несколько чеков.

            Вдруг я подумал, что все это из-за меня. Что если бы я не настоял тогда, когда Петька с рюкзаком пришел ко мне на работу, он не переспал бы со мной, не жил бы со мной, не бежал бы от меня, и не было бы теперешнего Петьки – полупрозрачного, с мутным взглядом. А тем временем у меня все хорошо, я даже счастлив. Я тут же попытался оправдать себя тем, что таким он стал без меня, после меня, дойдя до края в своих поисках, но все равно это значило – из-за меня, убегая от меня, освобождаясь от меня. Оправдание даже мне самому показалось малодушным. Я невольно зажмурился и застонал.

– Не хочешь – не надо, – сказал Петька. – Удовольствие не из дешевых, чтобы делиться непонятно, с кем.

– А звал зачем?

– Ну не для того, чтобы делиться. Чтобы узнать, почему ты совсем забыл меня.

– Я не забыл.

– Как только я закрыл тогда аккаунты, все сразу меня забыли. А то писали – лапочка, секси, даже незнакомые мужики эмодзи слали. Наверно, те, что пришли потом в масках.

– Ты проверился?

– Чист! Не ссы. Или тебя теперь мало волнует? Нашел кого-то?

– Мы живем вместе.

– О, ты снова догнал современность! Это же она и есть! – скривился Петька. – Правильное питание, ЗОЖ, йога, с мужьями на великах, с кучей детей, вся эта хрень! Меня все это просто бесит. Я больше не хочу быть современным! Ни за что! Я хочу быть геем из 80-х, из 70-х даже прошлого века, когда все – угар, риск, экстремальный секс, когда все только начиналось…

– Наркотики, СПИД.

– Ну это ты у нас пример для подражания. Только вот совсем не хочется тебе подражать!

– А кому? Иву Сен-Лорану? Меркьюри?

– Да. Или Мэпплторпу. Или даже Элтону Джону.

– Посмотри на Элтона Джона сейчас – муж и куча детей. Это общая эволюция. Для тех, кто выжил.

– А вот я не хочу этой эволюции! И современности больше не хочу! Я хочу, как тогда. И то, что я получил, не думай, это моя проблема, и я ее пережил.

– На фентаниле?

– А тебе никогда не хотелось все забыть?

            Петька, как обычно, противоречил сам себе, логика хромала. Какая там адвокатура, вот поставки чего-то в какие-то клубы, это его. Ко мне вернулась прежняя злость на Петьку.

– Так от меня что нужно? – спросил я снова.

– Надоело слушать? Нужно, да! Нужно сказать тебе все это! И чтобы ты ответил!

            Петька посмотрел заносчиво, мелькнуло что-то из прошлого во взгляде.

– Что я могу ответить? Ты живешь своей жизнью, следуешь за своими желаниями, ты пока здоров. Не знаю, как влияет на тебя фентанил, я это не изучал. По-моему, это что-то достаточно сильное, от чего возникает серьезная зависимость. Надеюсь, у тебе все под контролем.

– И больше сказать нечего?

– А тебе?

            Он отступил. Скорее всего, разговор пошел не совсем так, как он планировал.

– Нужны деньги? – спросил я прямо.

– Мне нужен ты! – сказал вдруг Петька. – Всю эту жизнь, и желания, и остальное, и секс, и… остальное я хочу с тобой! Я попробовал без тебя – у меня не получается, я везде попадаю, я никому не нужен. И я не могу ни к кому относиться так, как к тебе. Я думал, что тогда была детская любовь, дурацкая такая, необдуманная. А сейчас думаю, что мне тогда повезло, что это нельзя повторить ни с кем.

            Я опустил голову, чтобы скрыть слезы, невольно привлек Петьку к себе и обнял.

– Ты наивный, Петька. Ты не понимаешь, что это все из-за меня. Если бы я не притронулся к тебе тогда…

– Что? Что было бы? Я остался бы девственником? Натуралом? Я уже тогда по сайтам лазил, на мужиков дрочил, а от тебя едва в обморок не падал, как только издали увижу. Ржал постоянно, только чтобы не выдать себя. Я благодарю судьбу за то, что это был ты, что ты меня понял, что мне было так хорошо с тобой потом, все эти… наши годы. И было бы и дальше, – Петька отстранился. – А теперь у меня куча проблем, меня колотит без порошка, я ни одного дня не могу продержаться, я потерял работу, я продал все, что у меня было, я не могу спать из-за кошмаров, я боюсь выходить из квартиры, чтобы не встретить тех, кто тогда напал на меня, кажется, они везде меня караулят, особенно у клубов. Я живу в каком-то аду, и я сам в него влез. А ты совсем не хочешь мне помочь, даже не звонишь, нашел другого. Иди, я не хочу тебе ничего портить!

            Я сел молча. Не мог понять, какой у меня выбор. И какой у него. Что я могу для него сделать? Что предложить? Сколько лет я мечтал о его любви, и каким же жалким кажется его признание на фоне подступающей ломки.

– Поедем домой, Петь, – сказал я. – Тебе нельзя одному оставаться.

– А тот? Ты же с ним живешь?

– Просто побудешь под контролем, – сказал я.

– Как домашнее животное? Линяющая морская свинка? Кот с глистами?

– Тебе сейчас присмотр нужен.

– Йога? ЗОЖ?

– Все будет, – пообещал я.

            Петька опустился на пол у моих ног и уткнулся лицом в колени.

– Не бросишь меня больше?

– Никогда.

– Это же ты меня бросил.

– Я знаю, что виноват.

– Да, это все твоя вина.

– Я знаю, – сказал я и поцеловал его в макушку.

 

 

2019 г.