МУЖЧИНА В БЕЛОМ

 

-1-

            Боюсь ментов. Фобия.

            Страх этот давний, закоренелый, сродни подсознательному инстинкту самосохранения, который заставляет человека избегать контакта с пауками и гремучими змеями. А новости каждый вечер этот страх только усиливают: того менты избили прямо на улице, того вернули матери после допроса с проломленным черепом, того посадили ни за что, но вместо кого-то. По пятьдесят человек за неделю признаются в серийных убийствах, пока маньяки гуляют на свободе. И чтобы самому ни в чем таком не признаться, лучше не попадаться им в руки. А если попался, всего два пути – в тюрьму или на кладбище, виновен или не виновен – к делу не относится.

            Не знаю даже примера, чтобы нормальный человек добровольно пошел работать в органы. Из трех выпускных классов нашей школы в ментуру подался один отморозок Пшеничный, который убивал котов и закладывал приятелей с одинаковой легкостью и постоянной ухмылкой полудурка.

            Я не ношу в карманах ничего веселого, не фраерю, когда пьян, но обхожу милицейские фуражки десятой дорогой. Только один раз меня остановили в метро, чтобы проверить документы, хотя я не черный и не приезжий. Осмотрели рюкзак с ноутом и отпустили. Сказали, что в рамках профилактики терактов. Я схватил рюкзак и поспешил убраться подальше.

            И вот представьте – в центре города ко мне от какого-то киоска оборачивается грузный такой ментяра и орет на всю площадь:

– Волошин?! Это ты?

            Я хотел дать деру. Но толпа вокруг меня вдруг сомкнулась. Мужики напряглись, как по команде «Держи вора!», и я остановился. Мент подошел, заглянул мне в лицо.

– Не узнаешь, что ли?

            А у меня никогда таких друзей не было.

– Я же Колька Агарков! До девятого класса вместе учились!

            И че теперь? В десна?

            Кольку Агаркова я не помнил. Я вообще одноклассников плохо помню, после них еще однокурсники были, еще несколько комплектов коллег – что мне теперь с ума сойти всех помнить? Помню только, что в школе я дружил с отличницей Измайловой и все думал, почему у меня на нее не встает, когда у всех пацанов, судя по их рассказам, встает. И я был только этой мыслью озабочен – почему от рассказов пацанов встает, а от самой пухленькой Измайловой не встает. Колька Агарков никак в эту схему не вписывался.

– И?

– Не помнишь?

            На его лице отразилось явное отчаяние. И по этому отчаянию я его узнал. Колька Агарков! Тупенький троечник, которого перевели к нам в пятом классе, потому что его отец, как все военные, колесил по городам и весям тогда еще бескрайней родины и повсюду таскал за собой свою семью. Конечно, Агарков! Это же он всегда бубнил у доски что-то непотребное! Нет бы смолчать, если не знаешь, но он плел какие-то свои фантазии, заставляя учителей свирепеть до нецензурщины, и вот тогда на его лице появлялось такое же выражение отчаяния, и губы дрожали от обиды.

– Я же учил. Я так это понял!

            Я воскликнул: «Колька! Конечно, узнал! Сколько лет, сколько зим!» и протянул руку. Тот пожал с чувством. Толпа отмерла и стала растекаться.

            За время нашей разлуки Колька заметно погрузнел, но серые глаза бегали так же растерянно. С ментовской формой и твердым козырьком его фуражки это никак не сочеталось.

– А как ты в органах?

– Да это… ну… Сколько воды утекло, да? Сколько уже встреч выпускников было?

            Я не считаю. И ни на одной встрече выпускников не был. И все эти вопросы – не ко мне, не ко мне! Колька снова вздохнул и взял меня за локоть.

– Может, посидим где-то?

            Я выразительно взглянул на часы и выдернул руку.

– Коль, я сейчас спешу…

– А, да-да. Жена-дети. Занят. А я…

            Тогда я оставил ему номер телефона просто из вежливости. Мне и в голову не могло прийти, что ровно через два часа Колька позвонит по этому номеру и вздохнет в трубку:

– Ты уже дома, да? А я…

            И я понял, что мне придется его выслушать – придется, и других вариантов у меня нет. Я отшвырнул новые брюки, завинтил кран в ванной и спросил обреченно:

– А что ты?

            История была обычной. После девятого класса Колька окончил строительный техникум и женился на малярше Кате, потом Катя его выгнала, поставив ему на вид неприлично маленькую зарплату и неспособность «крутиться по жизни». Он вернулся к родителям. Отец и мать болели, кряхтели и не разрешали ему выпивать. После этого – в надежде  и «раскрутиться», и снова покорить маляршу – Колька окончил школу милиции и стал работать охранником в следственном изоляторе, по его словам – на киче. На киче все было спокойно, зарплата по-прежнему оставляла желать лучшего, Катя вышла замуж за палаточника Мишку и родила ему дочку Анечку, а состоявшийся сотрудник внутренних органов Колька продолжал жить с родителями.

– Палаточник – кто такой? – уточнил я по окончании истории.

– Ну, две палатки у него возле входа в центральный рынок. Носками торгует. Малый бизнес.

            Так картина прояснилась окончательно.

– А ты где работаешь? – спросил Колька грустно.

– Начальником рекламного отдела в одном издательстве.

– Можно, я к тебе приеду? – немотивированно отреагировал Колька.

            Хотели в друзья мента? Получайте!

– Нет, Коль, я сейчас спешу.., – я вспомнил, что уже говорил сегодня эту фразу.

– Да-да, жена-дети.

– Нет, никого нет, но…

– Тогда я ненадолго!

            Я сказал адрес. Он приехал с водкой и пивом. И пили мы до тех пор, пока я не вспомнил, как химичка колотила Остапенко шваброй по спине за то, что тот высморкался в штору в кабинете химии.

 

-2-

            Когда я проснулся в полдень в субботу, понял, что Колька все еще у меня в гостях. На кухне что-то трещало и шипело. И он напевал что-то веселое. И голова болела.

            Я потянулся за сигаретой, стал курить в постели. Он вошел с довольным видом.

– Я завтрак приготовил! Чистота у тебя такая! Ты не бойся, я аккуратненько тут все.

            Без ментовской формы – в джинсах и рубахе – Колька не казался грузным, хоть и рубаха была в клеточку.

– А ты на работу сегодня не идешь? – спросил я без надежды.

– Законный выходной.

            Я курил и разглядывал его. Серые глаза уже не бегали, как мыши, а смотрели спокойно. Лоб смешно морщился, полные губы были чуть приоткрыты…

            Я закурил новую. Он сел на край кровати.

– Ты чего замедлился? Завтракать будешь?

– Буду. А что ты на работе делаешь? – спросил я.

– Ну, сижу. Слежу за порядком. На допрос вожу. Если передачи приносят – проверяю.

– Шприцы приносят?

– Шприцы приносят.

– Сколько стоит один передать?

– Наркотики не положено.

– Да ладно!

– Не положено! – повторил Колька и моргнул.

– Все, вали. Сейчас приду.

– Ты чего?

– Свали на кухню.

            Не мог при нем встать, затушить сигарету, убрать окурки. Губы его мешали. Серые глаза его мешали. Морщинка на лбу мешала: «Не положено!» Упертый Колька – такой же, каким был в школе, когда у доски всякую херь доказывал с горящими глазами.

            Он поджарил яичницу. Я не очень жареное по утрам люблю, но съел и сказал «спасибо».

– Я еще у тебя посижу, можно, – сказал Колька без вопросительной интонации. – А то родители дома меня пилят.

– Тебя-то за что?

– Да так. За все.

            Опять Колька крушил мои планы на сегодня.

– Я вообще-то уйти хотел, – начал я неловко.

– Свиданка? Может, пригласишь девушку сюда? И пусть подружку возьмет. Я уже сто лет ни с кем… Ни с кем не знакомился.

            Я взглянул на него насмешливо. И вдруг понял, что сейчас скажу. Не подумал: «Сказать-не сказать?», а понял: «Скажу, и пусть валит к черту».

– Так я не с девушкой встречаюсь.

– Дама? Да? В возрасте? – предположил Колька. – С работы?

– Нет. Не дама вообще.

– В каком смысле?

– В том смысле, что Димка. Димка Кислицкий – диджей из «Гловера».

– Не понял, – сказал бывший одноклассник. – Из какого такого «Гловера»?

– Клуб один. Улетный. Недавно открыли.

            Колька задумался. Непонятно было, обо мне думал, о Кислицком или о новом клубе.

– Ты же самым лучшим был… Самым лучшим! – сказал Колька. – Ты же для меня был… Ну, как… Я обалдел, когда тебя вчера увидел. А ты… как все эти… как певцы, да?

– Про певцов ничего не знаю, Коль.

– Как на зоне, – добавил он. – Отвратно.

            Я открыл ему дверь, и Колька вышел.

            Вчера пили, школу вспоминали, не разглядывали друг друга. А сегодня я его так разглядел, что у меня встал, а он меня так разглядел, что его чуть не стошнило. Кем-кем я для него был? Больше не буду…

           

            Вечером позвонил Димка, но сказал, что занят. Чем может быть занят Димка? У него легкий ритм жизни, у него ночной график работы, у него какое-то виниловое творчество. Ясно, что изменяет. Но я предпочитаю не замечать этого. Димка не держит в душе зла – за это можно простить многое.

            И я простил тот час же и перезвонил:

– Дим, а где ты будешь? В клубе?

– Не-не. Мы сегодня с ребятами репетируем. Всю ночь.

            «Как певцы, да?»

– Завтра перезвоню, – пообещал он и пропал из телефонной сети.

 

            Этот мент принес мне неудачу. Разумеется, в школе он ничего не знал обо мне. Тогда я и сам едва разобрался. Сложно это было. Сложно принять себя таким, какой ты есть, не притворяться и не переделывать себя. И еще сложнее – отсечь всех, кто тебя таким не принял, не заискивать и не оправдываться. Вот в числе этих «всех» исчез и Колька. Жил я без него больше десяти лет, слабо его помнил, а теперь и вообще забуду.

            Тогда, в школе, у меня так и не получилось с Измайловой. На выпускной бал я не пошел. Зато на первом вступительном в универе приметил одного парнишку. На мою специальность поступали одни девчонки, а он все крутился рядом. И я подошел к нему.

– Сдаешь?

– Нет, на консультации был. У меня завтра экзамен. Просто тебя увидел. И жду.

– Меня ждешь?

– Ну, да.

            Витька Семчев поступал на истфак. Но раньше, чем мы оба поступили, мы уже были любовниками. Я боготворил универ – я боготворил Витьку Семчева. Парень, нужно сказать, не отличался особой общительностью и тогда для меня сделал умопомрачительное исключение. И потом еще одно – ушел от старшего любовника, чтобы быть со мной. И мы встречались до четвертого курса. Я пережил разрыв с родителями, переехал в квартиру покойного деда и планировал провести всю жизнь – с ним.

            А потом стало угасать. Все угасало, а мы никак не могли порвать, не хотели терять дружбы. Витька придумал, что уезжает, и тут же я его встретил с другим. Вышло еще хуже, с обидами.

            И потом я подумал о том, что он у меня первый и единственный, и нужно наверстывать. И взялся наверстывать, и наверстывал, и наверстывал…

 

-3-

            Колька позвонил на следующей неделе.

– Ну, ладно, я тебя простил, – сказал спокойно.

            Я даже не мог засмеяться. Я офигел.

– За что?

– За то, что ты как бы… разбил все мои мечты. Я вот думал, что если бы я был таким умным, красивым и прикольным, как ты, я бы нашел себе самую лучшую работу и самую красивую телку, а, может, даже стал бы депутатом или даже президентом, а ты…

            Разговор никак не заканчивался.

– А ты… оказывается… вот так – без гордости… ложишься под мужиков…

– Они тоже под меня ложатся, – уточнил я.

– Ну, или как там у вас… Мне это все равно. Мы же друг друга давно знаем. И я тебя простил.

– И что? Хочешь приехать?

– Меня мать с утра пилит. Я поспал немного после работы, а теперь совсем ужас – она бухтит и бухтит. Или ты сегодня с кем-то встречаешься?

– Нет…

 

            Я вчера встречался. Позвонил Кислицкий, мы увиделись в центре, потом поехали в клуб, он отыграл сет, потом двинули к нему. Все в таком же рваном виниловом ритме. Жил Кислицкий в съемной квартире, ко мне переезжать не хотел.

– Жить вместе – это как замуж. А я еще молодой! – лыбился лукаво и целовал меня сквозь футболку.

            И было душно июньской ночью, и пахло каким-то чужим одеколоном. И я знал, почему.

            А потом Димка спросил вдруг:

– Ты домой, да?

            А я не собирался. Но собрался. И уехал.

            С утра уже планерку проводил на работе и пытался быть бодрым, и пытался, и пытался – до звонка Кольки. А после этого звонка уже не мог. «Ладно, я тебя простил».

            На работе и не догадываются, каким я могу быть нерешительным, как могу путаться в простых фразах, как тяжело дается мне твердое «нет». Слишком часто прощаю, слишком со многим соглашаюсь и ради чего? Чтобы прилетела вот такая ответка – Колька Агарков тоже меня простил? Ох, е! Сейчас заплачу.

 

            Он снова привез водку и пиво.

– Сколько бухать можно?

– Ну, че ты, как мать?

            Колька прошел на кухню, откупорил пиво и сел на табурет.

– Ты на меня не обижайся. Я же парень простой. Нормальный.

            Я тоже сел напротив.

– Просто…

            Я много всего хотел ему сказать. И о том, что друзьями мы не были, и о том, что срать мне на его прощение, и о том, что ментов я ненавижу. Но взглянул ему в лицо и ничего не сказал, кроме этого «просто».

            Конечно, он нормальный. И нафига вываливать на него весь этот бред? Он же не виноват в том, что у меня с Кислицким происходит. Он не виноват в том, что мир непостоянен, что связи не бывают стабильными, что я бы тоже Кислицкому изменил при случае – даже с Колькой изменил бы. Он не виноват в том, что июньскими ночами так холодно.

– Наливай, – согласился я.

            Но с пивом не смешивал. И вообще не пьянел. Только наблюдал, как вертикальная морщинка на его лбу разглаживается, как Колька добреет и поглядывает на меня вполне миролюбиво.

– А ты парик носишь, да? – спросил вдруг он.

– Какой парик?

– Ну, такой… женский. И платье?

– Так я не кроссдрессер.

– Чего?

– Ну, я не переодеваюсь.

– А приколько было бы.

– Что прикольно?

– Ну, тебе бы пошло. Очень даже. Такие длинные волосы, белые.

– Блондинкой, что ли?

            Он еще махнул рюмку.

– Ладно, мне еще ехать.

– Да ночуй. Не надо мать нервировать.

            И мы разошлись по комнатам.

 

            И такая байда длилась почти неделю. Он то исчезал, то опять появлялся. То пил, то говорил, что уже бросил.

            Я на нем не концентрировался – вот честно. Я рассредоточился в ту сторону. Работал, мотался на переговоры. Даже Димке не звонил.

            Димка сам пришел в воскресенье, уставился на милицейскую фуражку в прихожей.

– Это что за садо-атрибут?

            Навстречу ему вышел мой бывший одноклассник Колька Агарков.

– Ясно-ясно, – Димка кивнул. – А я-то думаю, что за дела – ни ответа, ни привета. Не очень-то и нужно. На папика не тянешь.

            Колька просто взял меня за плечи и переставил в сторону, а Кислицкого взял за шкирку и пихнул за дверь. А когда я вышел следом, Кислицкий уже был вмазан в стену. Колька одной рукой держал его за горло, а другой выворачивал карманы.

– Кокаин с собой носим? Никого не боимся? В клубах продаем?

– Да ты… не знаешь…

– Не знаю? Про крышу вашу не знаю? – Колька прижал его сильнее. – Никто тебя, пидор, из-за решетки тащить не будет! Вот и вся твоя крыша. Будешь на зоне своими пластинками двигать. Усек? Еще один шаг к Ивану – посажу, не выйдешь. Пустят там тебя в разработку!

            Димку колотило. Я не вмешивался. Просто не ожидал такого. Привык видеть Кольку расслабленным, нетрезвым, потерянным. Начал забывать, что он мент.

            А он же мент. У него хватка ментовская. Потрошит карманы и шипит в лицо Кислицкому:

– Еще раз увижу – прибью, сука! Считай, спасся ты сегодня. Повезло.

            Димка пятится к лестнице – едва не падает. Зрелище гадкое.

 

            Я потом отобрал у Кольки порошок и всосал. Он смотрел тяжелым взглядом.

– Как же ты можешь с такой мразью? С подонками?

– Много ты понимаешь, ментяра! С собственной матерью поговорить не можешь!

– А ты со своей поговорил?

– Поговорил. Не видел ее с тех пор, но поговорил.

            Я думал, он домой уедет. А он просто спать ушел в свою комнату.

 

-4-

            Потом я позвонил Кислицкому. Конечно, я соскучился и позвонил. Но он меня послал. И зло взяло на Кольку. Тоже мне рыцарь! Защитил называется. А с кем мне теперь трахаться?

            Честно говоря, и он меня сторонился, и я его. С тех пор, как я не мог подняться при нем с кровати из-за стояка, я вообще избегал к нему приглядываться. Но в тот вечер я был зол, был смертельно расстроен, и его массивная фигура, маячившая на кухне, довела меня до осатанения с одного взгляда.

– Все менты алкашей выселяют и квартиры у них отбирают, – сказал я.

– Когда такое было? – Колька сосредоточенно чистил картошку.

– Всегда такое было. И всегда будет. Один ты с родоками паришься.

– У нас так не делают, – Колька помотал головой.

– У вас на киче? Там только зэков можно выселить и их камеру занять? А ты глаза раскрой – в центре все квартиры ментовские.

– Ну, то, может, начальство…

– Какой смысл тогда в ментуре зависать?

– Я свою работу делаю. Задержанные иногда буянят, там контроль нужен.

– Проститутки хоть дают задаром?

– Не положено. Один пацанчик у нас так попал – от сифилиса потом лечился.

– Понятно.

– Я картошку жарю с сосисками, – сказал Колька. – Будешь?

– Нет, я такое не ем.

            Я порылся в телефоне. Готов был звонить по первому попавшемуся номеру, только бы не видеть его спины перед собой.

– Плохо тебе без него? – спросил Колька.

– У меня таких друзей!

– Да?

– Ну, да.

            Колька насупился. Картошка стала пригорать.

– Убил бы тебя! – выдал он вдруг.

            Это развеселило.

– Убил бы меня?

– Убил бы тебя, когда ты такой. Выкинь этот телефон, не звони никому, не унижайся!

– У тебя горит.

– Ничего у меня не горит!

– Картошка у тебя горит, баран!

– Ой, бля!

            На дне сковороды лежали угли. Колька отнес все в мусоропровод и сел перед пустой сковородой.

– Ну, хочешь я че-нить приготовлю? – предложил я. – Продукты же есть.

– А, давай. Дома мать вообще-то готовит, я сам не умею.

            Похоже, он был рад, что я передумал уходить и занялся стряпней. Я нашел в холодильнике шампиньоны, свинину и сыр. Вполне съедобный набор. Колька наблюдал с интересом.

– А ты… ловко так. Видно, что давно сам живешь. И что… нравится тебе это?

– Готовить? Нравится иногда.

– Нет, не готовить. Секс такой?

– Нравится.

            Я засыпал грибы к мясу и луку и накрыл все крышкой.

– А кино у тебя такого нет? – спросил Колька.

– Тебе? Тебе такое «не положено».

            Нарочно его поддел. В надежде, что запретный плод манит. Но Колька ответил вполне серьезно.

– Просто интересно, как мужики такое могут. Я же не могу.

– Ну, ты же анальным сексом занимался со своей этой..?

– Нет, она не давала.

– Хочешь, я дам?

            Кольку перекосило.

– Прекрати! У меня сейчас и аппетит пропадет. А так вкусно пахнет.

            Я заткнулся. Колька отвернулся. И пока ел, вообще старался не смотреть на меня.

            И я думал о том, зачем мне это вынужденное сожительство с реликтовым ментом? Какая мне от него польза? Может, в душ к нему запереться – хоть посмотреть, что он там от меня прячет? Мысли были злыми.

           

            На следующий день я созвонился с одним давним приятелем – и мы рванули смотреть его загородный дом. Игорь только его купил и планировал перестраивать. Женат Игорь был давно и прочно, но встретиться со мной никогда не отказывался.

            Ни душа, ни ванной в доме не было, я уже думал ограничиться осмотром шатких стен, как Игорь вдруг сунул мне руку под ремень. Прижал к стене, стащил брюки до колен.

– Скучал по тебе, аж ночами стонал…

– Мог бы позвонить…

– Так семья же. И ты с Кислицким.

            Телефон звонил неистово. Где-то там, внизу – в кармане спущенных штанов. Я шарил рукой, а Игорь вминал меня в стену. И стена подо мной шаталась.

– Ты где? – спросил Колька, словно по рации у коллеги. – Уже десять вечера.

– Не приеду сегодня, – прохрипел я и отключился.

            Он стал звонить снова.

– Димка? – спросил Игорь.

– Хуже. Просто друг.

– Нафиг просто друзей!

            Я засмеялся. Не нужно было ничего объяснять, не нужно было смотреть в глаза. Он просто держал меня обеими руками – не давал увернуться от настойчивого ритма, не давал перевести дыхание. И телефон отпихнул ногой в угол комнаты.

            Потом мы валялись на холодном полу, и хотелось говорить о чем-то личном, но Игорь снова рассказывал о том, как он тут все переоборудует, где будет брать цемент и керамзит, где выгоднее достать брус, стекловату и гипсокартон.

– И пол утеплить надо, – сказал я. – Очень холодно.

– Нет, пол нормальный, – не согласился Игорь. – Пол можно оставить. Детям тут удобно будет, просторно…

 

-5-

            От Игоря я поехал сразу в офис, а когда вернулся домой, Кольки не было. Не было ни его рубашек, ни носков, ни фуражки в прихожей.

            Стало пусто и как-то легко. Замаячили перед глазами его полные губы и сразу же пропали.

           

            Не было его почти неделю. Я не звонил, не разыскивал и не вспоминал о нем. На уик-энд пригласил Серегу – тоже из старых знакомых и редких любовников. И Серега правильно все понял.

– Че, дошла до меня очередь? А я же не один теперь.

– Ничего. Просто приезжай.

            И он «просто приехал». Я его хорошо помнил – Серега никогда никому не был верен. Он не годился для верности, как цирковой пес, привыкший исполнять трюки на публике, не годится для охраны дома. Но для быстрого секса Серега вполне годился.

            Мы и планировали быстро перепихнуться, но его снесло, он расслабился, разобрал постель, потребовал в кровать выпивки и закуски, и мы возились до тех пор, пока в дверь не позвонили. Я кое-как натянул трусы.

            На пороге стоял Колька. Наверное, хотел сказать, что снова меня простил.

– Ты чего? – спросил я. – Я не один вообще-то. Если ночевать – давай в свою комнату.

– Что это значит?

            Колька посмотрел на мои плавки. Хорошо, хоть уже упал. То есть не хорошо, нет.

            Он прошел мимо меня, схватил Сережку за ногу и потащил из постели.

– Вали!

– Э, дебил, ты чего?

            Серега еще пытался за что-то ухватиться, но уже летел за дверь, а следом летели его шмотки и даже мои простыни.

– И сам убирайся! – сказал я Агаркову.

            Колька снял фуражку и повесил на вешалку.

– Я же только пришел.

            И я понял, что объяснения не будет, что вообще он ни слова мне не скажет, потому что не может ничего выразить словами.

– Блин, Колька, ну, я такой. Это мой любовник. Мы трахались. Нам клево было. По-другому я не могу. Считаешь, что я больной – да, я больной. Но я не могу иначе. Не пойму, откуда ты взялся на мою голову. Почему я говорить это должен… Если хочешь жить со мной, не нужно меня переделывать!

– Я не переделываю. – Он нахмурился. – Я понял. Я не переделываю. Но когда я всякую мразь рядом с тобой вижу…

– Почему «мразь»? Хорошие ребята. Это Сережа.

– Они же тебя не знают! Они не знают тебя! Они тебя не любят! А я каждый день о тебе думал – с самого пятого класса до сих пор…

– Ты, что ли, меня любишь?

– Ну, да. Я люблю. Я люблю. Только не так, чтобы… Не так, чтобы тебя… Я и сказать такого не могу. Я же тебя уважаю.

– Ясно.

            Я сел на пол около кровати.

– Ясно. Уважаешь. Любишь. Еще и ревнуешь меня. Но трахаться со мной не сможешь. Потому что тебе блондинку хочется. Ты нормальный мужик. Ты служил в армии. И вообще ты мент. И тебе не положено. Тогда что? Тогда иди, Коля. Иди… Сними квартиру, если папа-мама тебя достали, и живи… живи себе. А про меня забудь.

– Не могу. Мне за тебя обидно. Зачем ты унижаешься?

– Ты дурак совсем. Ты как ребенок рассуждаешь. Никто в сексе не унижается. Ты свою Катю трахал, а Катя тебя трахала.

– Нет, я ее.

– Так потому она тебя и бросила.

– Что?!

– Потому что ты ничего не понимаешь!

            Колька мгновенно схватил меня в охапку, рванул с полу и прицелился кулаком мне в нос. «Сломает, сука, – пронеслась реактивная мысль. – А завтра переговоров дофига…».

            Машинально я отступил к кровати и стал падать, еще и схватился за Кольку и увлек его за собой. Он оказался сверху, уставился на меня расширившимися глазищами.

– Блин, ты как девка. Ты ведешь себя, как девка…

            Я положил руки ему на плечи.

– А на работе знают? – спросил он.

– Знают. Им все равно. Я же там работаю, никого не цепляю.

            Колька не вырывался, просто лежал на мне неподвижно. И не чувствовал, чтобы у него вставал.

– И что… блин… так непривычно. Там же член у тебя…

– Проверь.

– На хрена мне твой член нужен? Он же мешает вообще.

            Я расстегнул ему брюки.

– Ничего не делай. Я только поцелую, – успокоил его.

            Перевернул Кольку на спину и поцеловал. Наверное, он закрыл глаза, потому что под моими губами ствол мгновенно отвердел.

– И куда я теперь со стояком? – спросил Колька.

– Ничего не делай, – повторил я.

            Может, впервые в жизни я старался исполнить минет так качественно. Колька стонал, хватал меня за волосы и вжимал между ног.

– Ты специалист!

– Это только с тобой, – сказал я.

            И это была правда – так было только с ним. Но мне самому не нужна была такая правда.

– А ты как теперь? – спросил он, когда кончил. – Я такого не смогу сделать.

– Ничего не нужно, спи.

            И Колька уснул. А я ушел зубы чистить. Думал, почищу и забуду все это ко всем чертям.

 

-6-

            Утром он проснулся в моей кровати и отскочил от меня. И вел себя как после зачистки памяти. Ни слова, ни полслова.

            А я влип. Я уже не помнил, что это мой бывший одноклассник, заурядный мент Колька Агарков, меня уже захватывал сам процесс совращения настоящего мужика. Я уже зеленел, когда он от меня отворачивался. Меня уже не волновало, кем я для него буду – девкой, подстилкой или драным носком, только бы втянуть его в это.

            Но даже невинный опыт с минетом Колька повторять не хотел. Но и не съезжал. Не отдалялся и не приближался,  а просто маячил передо мной, доводя до бешенства – и до бешеного возбуждения.

            Не умею красиво описывать. Да и не было в Кольке ничего особо красивого. Разве что его член – какой-то девственный, без раздутых жил, без густых зарослей, без агрессивных движений – стеснительный какой-то орган. И когда я вспоминал его огромные, тяжелые кулаки, его растерянные серые глаза и его смущенный член, меня подкидывало даже на встречах с заказчиками, я упирался взглядом в расценки на рекламные площади и автоматически обещал всем скидки. И заказчики удивлялись…

 

            Так началась для меня эта история. Не с начала, а где-то с середины, когда я вдруг понял, что пойду на все, чтобы столкнуть честного милиционера Кольку с пути истинного в свою постель.

            После экспресс-минета он дня три отводил глаза в сторону, а потом снова стал общаться со мной на отвлеченные темы – не о сексе. Спал спокойно в своей комнате и ни разу ко мне не стучался. А я уже не мог ни с кем встречаться – хотел только его.

            Будь я мальчишкой, пошел бы на любые уловки: и мнимая болезнь, и страх темноты, и банальная истерика. Но я знал, что Колька не купится на такие штучки. И можно было напоить его и воспользоваться, но не хотелось снова давать ему возможность все забыть наутро. Это мы уже проходили.

            Поэтому пришлось применить старый действенный способ – взять телефон, набрать несуществующий номер и начать договариваться о встрече. Колька покосился хмуро, но никак не прокомментировал. И только когда я собрался и пошел к двери, он заслонил собой выход.

– Ты куда?

– У меня встреча.

– С кем?

– Какая разница? Просто встреча.

            Он сердито засопел.

– Трахаться идешь? Да? Очень хочется? Приспичило?

– Да, – сказал я. – Очень хочется. Приспичило.

– Шлюха!

            И залепил мне пощечину. Хорошо, хоть не кулаком двинул. Боль была не слишком сильной, но, похоже, он сам испугался. Я схватился за щеку обеими руками, имитируя чуть ли не сотрясение мозга.

– Вань, ну… – Он взмахнул руками. – Ну, извини. Только не ходи никуда.

– С тобой, что ли, ночевать?

– Ну, со мной, только…

            Короче, он был виноват и не знал, как отмазаться. Я еще повозился с холодными компрессами, усугубляя его чувство вины. Потом налил нам по бокалу вина…

            Вы никогда вино с памятником неизвестному солдату не пили? Попробуйте. Фейс у него непроницаемый, торс пуленепробиваемый. И в постель со мной он лег как по команде – без эмоций, в трусах.

– Болит щека?

– Болит. Еще и синяк будет. Ты дурак вообще.

– Наверно, дурак. Не уважаю себя. Бегу к тебе каждый день. Валяюсь тут с тобой, как пидор.

– Почему «как пидор»? Может, как бисексуал, – утешил я.

            Он лег так, чтобы меня не касаться. Я стащил плавки, потерся о него задницей.

– Ты же не хочешь, чтобы я с кем-то встречался?

– Не хочу.

            В комнате было темно. Но я просто кожей почувствовал, что он глаза закрывает, чтобы даже в темноте меня не видеть. Наощупь взял меня за бедра, просунул руку между ног.

– Правда, хочешь этого?

– Тебя хочу…

– Черт. А как же…

– Давай. Иначе уйду.

            Я сам сел на его ствол, повернувшись к нему спиной. Я сам качался, не ожидая его участия. Радовался и тому, что стоит. Но радовался недолго. Колька заурчал и кончил.

            Ну, если это можно назвать сексом, то секс был. Прикоснуться ко мне он так и не смог. И я опять с ним не разрядился, но не пошел в душ заниматься онанизмом, а смотрел на него и ждал, пока он откроет глаза.

– Почему ты боишься меня? – спросил все-таки.

– Слишком резко все.

– От кумира до шлюхи? – я ухмыльнулся. – Или от пощечины до секса?

            Колька фыркнул.

– Тебя трогать – все равно, что самого себя.

– В этом и кайф.

– Не знаю. Для меня нет в этом никакого кайфа.

 

            Я не победил. Ни его, ни себя, ни эту ситуацию. И еще оставались варианты в запасе – признаваться ему в любви, стоять на коленях, умолять, упрашивать. Но, может, впервые в жизни, я понял, что ориентация – не просто поза, а позиция. Позу навязать можно – на одну ночь или на две, а позицию навязать нельзя. Не знаю, какое чувство испытывал ко мне Колька – восхищение, любовь, симпатию, дружбу, привязанность или помешательство, но сексуальной подоплеки в этом чувстве не было. И в ту ночь я словно изнасиловал его, хотя фактически мог самого себя считать изнасилованным.

            Парень, который был в тебе, никогда не будет твоим. Кончит в тебя, но твоим не будет. Даже в любви признается, но твоим не будет.

            И я уже не помнил, что Колька Агарков – обыкновенный неудачник. Мне нужно было, чтобы он был моим. А он моим не был.

 

-7-

            Неизвестно, как все закончилось бы. Неизвестно, вернулся бы он к родителям или продолжал бы мучить меня своей ревностью и упреками, но он просто исчез. Не пришел ночевать, не позвонил…

            Меня хватило ровно на день, потом неопределенность накрыла с головой, и я набрал его номер. Он не ответил. Я позвонил на домашний – и тоже никто не подошел к телефону.

           

            Только на следующий день вечером ко мне пришла его мать. Робко прошла в квартиру, поправила косынку на седых волосах, потеребила носовой платок.

– А вы с Колей друзья, да?

– Да, еще со школы.

            Я понял, что все не слава Богу. Усадил ее, налил воды.

            Оказалось, что Колька после реанимации переведен в отделение для тяжелых. Как только пришел в себя после наркоза, продиктовал ей мой адрес.

            Какой-то психованный родственник задержанного принес в ИВС самодельную бомбу. Устройство рвануло, психа убило, а Колька с многочисленными осколочными ранениями попал в больницу. Врачи еще боролись за его жизнь, но стариков из-под двери прогоняли.

            И стоило быть ментом, чтобы ничего не заработать, никого не обмануть, ничего не украсть и попасть в такую историю?

            Я хотел ехать тотчас же, но она сказала, что ночью не впустят.

            Всю ночь я думал. Боялся уснуть, чтобы не приснилось что-то жуткое. И наутро понял, что должен сделать. Просто понял.

           

            Первым делом я поехал в бутик модной одежды. На улице стояла жара, а в магазине было холодно, как в погребе. Мужские и женские вещи продавались вместе, и никто не обратил внимания, что именно я тащу в примерочную.

            Проблема вышла только с босоножками. У меня сорок второй размер ноги. Не самый большой, но для женской гламурной обуви – великоват. Девчонка-консультант с трудом подобрала белые босоножки «для моей старшей сестры, которой некогда заниматься шопингом».

            В другом бутике я купил парик – из белых длинных волос. А потом зашел в салон красоты. Визажист не особо удивилась моей просьбе. Оглядела меня по-деловому.

– А платье у вас какого цвета будет? – уточнила бесстрастно.

– Белое.

            Она кивнула.

– Но линию бровей тоже нужно поправить. И желательно сделать тоньше.

– Делайте.

            Я не наблюдал за метаморфозой в зеркале. Это было не очень интересно. Скорее, даже неприятно. К тому же девчонка уговорила меня сделать маникюр, и пришлось ждать, пока вонючая хрень на ногтях обсохнет.

            Только дома я оделся полностью – в белое белье, платье, парик и босоножки. Челка почти закрывала накрашенные глаза. Шею пришлось обвязать шарфом: грубую форму хотелось сделать изящнее, к тому же шарф удачно скрывал отсутствие груди. В общем, платье – приталенное, чуть ниже колен, с тонким пояском на талии – сидело хорошо. На каблуках покачивало, но я быстро приспособился.

            Телефон некуда было сунуть, и по пути в больницу я купил маленькую черную сумочку. Продавщица смотрела странно, но мне было пофиг.

            Мне было пофиг, когда в регистратуре девушка выронила ручку, разглядывая мой прикид.

– К Агаркову?

            Наверное, я выглядел странно. Но в тот день и в той ситуации этот образ был единственно возможным моим воплощением.

            Я поднялся лифтом на восьмой и вошел в Колькину палату.

 

            Он лежал среди приборов, среди мигающих табло, диаграмм и стрелок – словно в рубке тонущего корабля, и я сам почувствовал, как над нами смыкаются волны.

            Колька узнал меня тотчас же, несмотря на весь грим.

– Вань…

            Огромные серые глаза мигнули.

– Вань… Какой ты… Как сон. Самый красивый сон в моей жизни. Ты волшебный, Вань. Я тебя так люблю.

            Я сел на стул, взял его за руку.

– Болит?

– Ничего не болит. Наркоз еще кумарит немного. Не хочу о себе говорить… Смотреть на тебя хочу… Не уходи только. Не уйдешь?

– Не уйду.

– Даже если я умру, не уходи.

– Не уйду.

– Прощаемся, да? – спросил вдруг Колька. – Прощаемся…

            Я молчал.

– Говорят, у меня есть все шансы выжить… Но все равно прощаемся. Потому что никогда ты таким не будешь, как в моем сне. Ты сейчас ненастоящий. Ты ради меня просто. А я ударил тебя тогда… прости…

– Забудь.

– Забуду. Все забуду. Только этот день останется… когда ты такой красивый…

 

            Потом я шел домой по раскаленному городу и чувствовал себя пугалом, чудовищем. Босоножки разбили ноги, по пяткам текла кровь. Я снял их и выбросил в урну – шел дальше босиком по горячему асфальту, как по адской сковороде, и мне казалось, что все вокруг тлеет и дымится, что жизнь заканчивается, что заканчивается весь белый свет…

 

-8-

            И все закончилось.

            Конечно, меня тянуло позвонить в больницу и узнать, жив Колька или умер. Конечно, я хотел пойти к его родителям. Но в этом и был смысл – не звонить, не узнавать, не идти, отрезать. Потому что мы попрощались. И после этого прощания все равно он умер для меня, а я умер для него.

            И я не звонил. И не узнавал. И жил дальше. По-прежнему обходил десятой дорогой милицейские фуражки, но при виде каждой что-то обрывалось внутри. Вдруг он? Вдруг он выздоровел, выписался и идет на работу? Вдруг обернется сейчас от киоска и заорет: «Волошин?! Это ты?»

            Когда по телевизору начинались криминальные новости, я спешил переключить программу. Я не поклонник милицейских историй: не верю в сказки о честных сотрудниках правоохранительных органов. За всю жизнь я знал только одного честного мента – Кольку Агаркова, человека, который всегда видел что-то свое, понимал все по-своему, верил в собственные фантазии и никак не мог подстроиться под реальность.

            И я попросту его вычеркнул. Мы не подходили друг другу. Даже если не брать в расчет секс – все равно не подходили. И как можно не брать в расчет секс? Я убеждал себя в том, что попал в свою же ловушку: недоступное манит, особенно если это недоступное – в шаге, а на самом деле, нет ничего серьезного и это вовсе не чувство…

 

            Игорь перестроил дом, переехал с женой и детьми в пригород, и мы перестали видеться. Зато я помирился с Серегой, а потом и с Кислицким. Димка к тому времени успел поскандалить с друзьями и уйти из группы, потом его выперли из «Гловера», ему нечем стало платить за квартиру, и он рад был перекантоваться со старым приятелем. 

– Этого придурка нет? – Вошел в квартиру и огляделся по сторонам. – Ментовской рожи?

– Не понравился?

– Типичный дегенерат. Что ты в нем нашел?

– Убежденность. Такое что-то. Что-то очень-очень хорошее. Он верил в свои фантазии и не признавал никаких компромиссов. Он мог сам придумать чудо и сам его убить. Таких людей мало, и им тяжелее, чем остальным…

– Нифига не понял. Свалил он? Ну и отлично.

            Оставшись без группы и без работы в клубе, Димка стал искать что-то простое и стабильное, я ему помогал, и это снова нас сблизило. От него перестало пахнуть чужими одеколонами, и он перестал пихать во все карманы презервативы «на всякий случай». Наконец, устроился с моей помощью в отдел продаж солидного торгового дома, оделся поприличнее и заметно остепенился.

            И началось что-то наподобие семейной жизни. Что-то, о чем я смутно мечтал раньше, но что оказалось совсем не таким душевным, как мне представлялось. Он то и дело вспоминал о «Гловере» о своей прошлой развеселой жизни.

– Мы теперь как старые пидоры. Как бюргеры какие-то. Осталось только ребенка усыновить. Или в отпуск в одинаковых трусах поехать. Или ремонт вместе начать.

            В чем-то Димка был прав, но мне не хотелось ничего рушить, чтобы и себя не собирать по костям заново.

            Так и тянулась наша жизнь. А зимой вообще занесло снегом, все замерзло, и сердце стучало, как из холодильника, – еле-еле.

 

            И вдруг в центре города – среди всей этой мерзлоты – я почувствовал, что кто-то на меня смотрит. Я замер, принюхался к холодному ветру, потом обернулся и узнал Кольку. Он стоял на крыльце кафе рядом с высокой блондинкой. Та поправляла берет, пытаясь спрятать под него ухо.

            Некоторое время я торчал перед кафе и смотрел на него, и он смотрел на меня, а она продолжала бороться с шапкой. Потом я подошел и протянул ему руку.

– Привет.

– Привет, – ответил он быстро. – Это Иван Волошин, вместе учились до девятого. Это Света, моя девушка.

– Мы уже поужинали, – сказала она. – А то можно было бы…

– Живой? – спросил я.

– Живой. Но штопали тогда долго. И со Светой вот в больнице познакомился.

            Я кивнул.

– А ты? – спросил он.

– А я… со старой компанией. По-прежнему…

            Колька знакомо нахмурился.

– А мне медаль дали.

– Медаль? Как на войне?

– Ну, за бдительность на службе. Если бы я ту бомбу не обнаружил, тогда все здание разнесло бы. А так только… ну, не все здание, короче…

            Его серые глаза снова забегали и никак не могли остановиться на моем лице. Он взял Свету за руку.

– Ты как-то по-другому должен жить, чтобы все знали, что ты самый лучший, – сказал мне вдруг.

            Я отступил от них.

– Ладно, Колька. Ты снова, как в школе, и в Колобка веришь, и в Деда Мороза, и в Бабу Ягу, и доказываешь. Желаю вам счастья, и все такое…

– Спасибо! – сказала Светочка.

– Тогда было счастье, – он снова повернулся ко мне, – когда ты в больницу пришел. И другого счастья не было. Тот день мне раньше снился и теперь снится.

– Света еще подумает, что ты мне в любви объясняешься, – хохотнул я, чтобы прекратить этот разговор.

– В какой там любви?! Он же мент! – Света засмеялась. – Они таких слов не знают.

            И Колька, наконец, взглянул мне в глаза.

– Давай. Иди. На свадьбу приглашать не буду…

            Я пошел. Потом оглянулся и помахал Свете рукой, и она тоже мне помахала. Колька потащил ее в другую сторону, но она снова обернулась. И я заметил, как Колька в это время смахивает на ветру слезы…

 

2010 г.