ОСЫ

 

Оса стройнее пчелы и не так густо покрыта волосками, поскольку не собирает пыльцы.

 

Одиночные осы, как правило, ведут уединённый образ жизни и зачастую не строят гнезда.

«Онлайн Энциклопедия Кругосвет»

 

Аномальная жара вызвала небывалую активность жалящих насекомых.

Газета «Комсомольская правда», 05.08.2010

 

Осы и шершни имеют гладкое острое жало, легко проникающее в кожу и обратно, поэтому эти насекомые могут кусаться многократно, всякий раз впрыскивая в жертву определённую дозу яда.

«Школа жизни.ру. Познавательный журнал»

 

Длительность жизни рабочей осы меньше месяца, и пока не поступало сведений, что укус может обеспечивать им бессмертие. Впрочем, средняя продолжительность жизни укусившей осы резко снижается из-за действий укушенного субъекта;)

Блог ЖЖ

 

Чтобы не допустить массового размножения ос, необходимо регулировать их численность.

Журнал «Нарвский садовод», 26.06.2008

 

 

 

1. УКУС 

 

            Такими злыми осы бывают только в начале осени – в предчувствии холодов. Стоило Игорю открыть окно, как в него врезалась оса-камикадзе и ужалила в руку, чуть выше локтя. Он отскочил, рама хлопнула, и Димс проснулся.

– Ты чего гремишь? – ругнулся сонно и потер глаза.

– Меня оса ужалила! Вцепилась зубами!

            Игорь пытался дотянуться до локтя языком, чтобы зализать укус, но никак не получалось. Димс вдруг поднялся и сел на диване, накинув простыню на одно плечо, как свободный древний римлянин тогу, и посмотрел на него презрительным, недобрым взглядом. Игорь быстро спрятал язык, прекратив лизать руку.

– С самого утра! И двадцать четыре часа в сутки ты играешь в ребенка! – заметил ему Димс. – Не зубами она в тебя вцепилась, Игорь, а жопой. И, думаю, тебе это хорошо известно!

            Дииимс. Может, он давно планировал все это сказать, может, даже слова подбирал, чтобы не мягче, а больнее, чтобы бескомпромиссно и резко.

– Был бы ты школьником – ладно. Но тебе не двадцать и даже не тридцать, а ты вот такое из себя корчишь! Это телки могут оставаться неприспособленными к жизни до самой пенсии, как моя жена: «Димочка, в какую сторону этот краник откручивается?», или как моя мать: «Димочка, забей гвоздик, пожалуйста, а то полотенечко уронилось»…

– Да могу я гвоздь забить, – заспорил было Игорь.

– Можешь. Но в целом – одно и то же. И я давно хотел тебе сказать: ты задумайся, Игорь. Ты оцени трезво – это тупик. Как ты будешь жить? Вечно по съемным квартирам? С вечным долгом перед квартиродателями?

– Нет у меня никакого долга.

– Нет. Но все равно он есть – каждый месяц. И никаких перспектив. А ты вечно «хи-хи-ха-ха». И поначалу подсаживаешься на эту бесшабашность, влипаешь и хочешь новой дозы твоего «хи-хи». И я вот так влип… Но, как говорит наш юрисконсульт, есть правила, а есть оговорки. И к одному правилу не может быть сто оговорок, как в твоем случае. Понимаешь? Ничего из этого не выйдет!

– Что не выйдет? У нас с тобой? Или у меня? Моя жизнь? Это же мои проблемы, я их сам рулю. Я сам справлюсь, я же не прошу тебя мне помогать, я работаю. Я же сам, Димс…

– И не Димс! Повторяю тебе: не Димс, не Бимс, не Симс, не Твикс! Надоели мне эти прозвища дурацкие! И надоело думать о тебе! Надоело! Не могу я больше о тебе думать!

            Он глотнул воздуху и закончил:

– Дальше каждый за себя. Больше не будем встречаться. И если что, при людях – не знакомы.

 

            Укус уже не болел. Как-то сразу прошла колючая боль в руке, уступив место другой, которая надувала все тело, как бракованный презерватив, чтобы порвать его в клочья.

            Игорь только кивнул.

– Хорошо, Димс, я понял. Не знакомы и не встречались. И не Димс, а Дмитрий Сергеевич Белашов.

            Димс, который уже одевался, вдруг остановился и взглянул на него.

– Ты нормально? – спросил, словно повторяя какую-то мелодию из прошлого.

– Нормально. Да-да. Не обморочно. Зря ты так волновался. Ждал момента… этой осы. Я знаю, что ты давно решил, знаю. И ты прав, конечно. Своя жизнь, может, с женой помиришься, и сын, и все дела. А я – сам по себе, как и был, в своем ритме, по своей орбите. Это логично, наверно. С точки зрения вашего юрисконсульта особенно…

            Димс снова стал одеваться. И больше не сказал ни слова. Бросил ключи на тумбочку в прихожей, звякнуло.

            Игорь закрыл за ним дверь.

            Огромный мир в этот момент должен был перестать быть одним Димсом и восстановить прежние настройки – границы, цвета и температуры, но Игорь чувствовал только вакуум. Дышалось с трудом.

 

            Прихлопнутая Игорем оса еще корчилась на подоконнике. Умирала, не дождавшись настоящих холодов, совсем от другой беды. Не искала решений, а умирала – это было так просто. Игорь упал на пол и стукнулся лбом о батарею, потом еще раз – сильнее. Соседи снизу ответили стуком и матами:

– Идиот, воскресенье! Не спится ему там, блядь!

Потекла кровь и залила глаз. Он еще раз хлопнул лбом вслепую – рубанул головой железо и отключился.

            Казалось, вакуум наполняется темнотой, и уже не пусто. В этой темноте Игорь спускался по эскалатору и вглядывался в людей, которые поднимались навстречу, – нет ли среди них Димса. Понимал, что электрички только в ад, во всех направлениях – в ад, со всех станций – в ад, но все равно еще искал его – искал, вглядываясь в сумрак до боли, до слепоты. Чувствовал, что кто-то толкает в спину, и снова оглядывался – не Димс ли.

            Очнулся от холода на полу под радиатором. К тому времени оса уже сдохла.

 

2. НЕУЮТНОЕ ГНЕЗДО

 

            На следующий день пришла Инга.

– Почему на звонки не отвечаешь? На работе сказали, что ты заболел.

– Значит, заболел.

– А на самом деле?

            Увидела распухшие раны на лбу, охнула.

– Вы? В аварию попали? С Димсом?

– Я один. Я теперь сам по себе. Без него.  

            Умные глаза у Инги. Нет, не умные – пытливые, юркие, дотошные.

– И ты поэтому? Поэтому? А если бы был пистолет – шмальнул бы?

– Шмальнул бы.

– А из окна чего не прыгнул?

– Лететь долго.

– Боже, какой ты дурак!

            Подошла и села рядом.

– Он как… серьезно это решил?

– Да. Он долго решал. И серьезно решил. И я чувствовал, что он решает, что приценивается ко мне, присматривается, принюхивается, и меня ломало от этого – нельзя каждый день сдавать какие-то тесты. И я все равно не сдал.

– Так объяснить нужно было…

– Что ему объяснять? Зачем? Мы же не чужие люди. Я же так, как с ним, ни с кем…

– Может, он думает, вы просто развлеклись, трахнулись…

– Ну, значит, так и есть, если он так думает.

– Ничего, наладится.

– Само собой. Он попадет в аварию, например, останется без ног, все его бросят, а я приду и  скажу: «Я всегда тебя любил. Только я. Только тебя». Так? Так все наладится? Так доброе добро победит злое зло?

– Ты шутишь что ли?

            Она обняла Игоря за голову так, что попала пальцем в рану на лбу. Он не шевелился.

– А у врача был?

– Нет. Йодом замазал. Заживет. Только тошнит сильно.

– Наверное, сотрясение. И шрамы останутся.

– Сойдут за извилины. Внутри извилинам типа тесно – прут наружу.

– Хочешь, я поживу с тобой?

– Поживи.

 

            Игорю не впервой жить с Ингой. Она же давняя подруга. Она живет у него периодами, надеясь каждый превратить в начало большой любви, а потом возвращается к родителям. Стучит в каменный утес, надеясь найти в нем потайной ход к пещере с сокровищами, стучит-стучит, и не прошибает. Отступает. Но уверена, что сокровища есть, томятся там внутри. И она снова возвращается за ними, и снова стучит.

            Изматывающая дружба. Изматывающая, несмотря на то, что Инга не мучит ревностью, не пилит, а, наоборот, всегда готова выслушать, поддержать и помочь советом. Кто не купится на такое? Рядом – на блюдечке с голубой каемочкой – человеческое неравнодушие. Как не взять?

            И он взял. И только потом понял, что стоит за этим что-то большее, чем дружба-симпатия-влюбленность, но настолько тайное, что она никогда не признается. Просто возьмет и джинсы такие же купит, как у него. Возьмет и стрижку такую же сделает. Возьмет и так же усмехнется.

            И тогда Игорь оказывается перед зеркалом – один, без дружеской поддержки, наедине с самим собой. И ясно видит, что не нравится себе в этом зеркале, да и никто ему таким не понравился бы. Но не спрашивать же, осознанно Инга ему подражает или невольно. Кажется, она и сама не понимает, откуда эта мимикрия.

            И вот снова. Перевезла косметичку размером с чемодан, два журнала «Cosmopolitan» и  один «Vogue», скандинавские кроссворды, диск Леди Гаги и немного одежды.

– Я вообще переодеваться дома буду. У тебя же шкафа большого нет.

            А у него ничего нет. И квартира эта съемная. И маленький шкаф – чужой. Но наблюдал, как она распихивает вещи, и это отвлекало.

 

            Инге двадцать шесть. Волосы у нее выкрашены в темно-русый цвет, как у Игоря, а на самом деле она блондинка. По образованию – экономист, работает в компании отца. Да, это главное. Отец Инги – президент строительной компании «Сила», Владимир Силаев. Инга ездит на красной «мазде» и смело показывает средний палец правой руки ухмыляющимся подросткам – папик ей, действительно, отец.

            Могла бы не работать. Могла бы осчастливить семейной жизнью любого проходимца, но хочет осчастливить Игоря. Даже предлагала родить от него ребенка. Он отказался. Вежливо, но отказался. Поблагодарил за предложение. Пообещал, что будет любить ее малыша, от кого бы она ни родила. Но она ни от кого не родила, продолжала работать в офисе отца, шуметь в клубах, читать «Cosmo» и периодами жить у Игоря.

            Что видела она в нем?

            Просыпаясь иногда на тахте и глядя на диван, который он уступал Инге, Игорь часто думал, что видела она в нем такого, что заставляло ее надеяться и фантазировать. Вряд ли он был ей настоящим другом. И после его разъяснений – вряд ли мог стать отцом ее детей. И хотелось растолкать ее и спросить, где же другие мужчины? Почему она спит на скрипящем диване в жуткой съемной квартире? Но он не спрашивал. Инга никогда не рассказывала ему о своих любовниках, и оставалось загадкой, были ли они вообще в ее жизни.

            По утрам они вместе собирались на работу. Инга подвозила его до здания промышленной компании, а сама отправлялась в отцовский офис. Иногда звонила в течение дня, иногда по вечерам они вместе бывали в клубах, даже в гей-клубах, но ни с кем не знакомились. Потом смотрели диски, которые покупали по очереди и на свой вкус. Сидели рядом на ковре, и ногам было холодно, как бывает не дома, а, например, на вокзале, где ты застрял случайно и маешься в ожидании опаздывающего поезда. Потом ложились спать по разным углам, и от этого становилось еще холоднее. Но вместе с тем Игорь понимал, что без нее было бы хуже, и, может, он и додолбил бы ту батарею.

 

3. ТРАЕКТОРИЯ ПОЛЕТА

 

            Пресс-служба промышленной компании была самым удачным местом работы Игоря за последнее время. И получилось все охренительно просто. Прочитал объявление на job-сайте, выслал резюме, сходил на собеседование, предъявил подборку своих статей и был принят в штат. А внутри оказалось неожиданно спокойно и стабильно. Не очень денежно, но и не пыльно.

            В объединение входило одиннадцать предприятий – машиностроительные заводы и одна швейная фабрика. Пресс-служба занималась выпуском внутренней корпоративной газеты, проведением торжественных мероприятий для сотрудников компании и связями с журналистами, которые выражались в предоставлении им готового материала опять-таки о предприятиях компании. Начальник пресс-службы Михаил Андреевич Гарин иногда работал напрямую с президентом компании и директорами заводов – писал им речи публичных выступлений, а Игорю поручал интервью для газеты. Все было просто. В штате числились еще приятные тетеньки средних лет, которые занимались редактурой статей для СМИ и сайта компании, но присутствие Игоря заметно оживило работу пресс-службы.

            Произошло это незапланировано. Просто тетеньки стали то и дело поглядывать в его сторону и вздыхать протяжно, а Михаил Андреевич подкрадывался сзади и заглядывал через плечо в экран его компьютера. На экране не было ничего предосудительного, и Михаил Андреевич всплескивал руками.

– Даже жалко, Игорь, даже жалко… Скучно тебе тут с нами. Тебе бы на телевидение…

            Как старый газетчик, никогда не имевший дела с телевидением, Михаил Андреевич побаивался этой стихии.

– Здесь лучше, – отвечал Игорь полусонно.

– Диктором бы.

– Я гнусавлю.

– Да ты что?! Как же так?! – удивлялся Андреич, словно Игорь признавался в страшной и неизлечимой болезни.

– В обычной речи не заметно, – успокаивал Игорь. – Но я еще в институте пробы проходил. Я говорю тихо и немного в нос, такая дикция ни для радио, ни для телевидения не годится. Моя работа – только за кадром.

            Андреич негодовал, ругал последним словами продажное телевидение, тетеньки подхватывали.

 

            Вспоминалось все очень неприятно. У Игоря не было бурной молодости.

            Например, у него не было секса в школе – ни с отличницей, ни с двоечницей, ни с соседкой по лестничной площадке. Не было золотой медали, но не было и секса. В итоге остался просто аттестат с теми еще, не обесцененными реформами пятерками. Медали раздали девчонкам – они как-то что-то кому-то пересдали, да хрен с ними.

            И в институте он учился в смутное время. Перестройка уже закончилась, а стабильность еще не наступила. Повышенная стипендия была крошечной, общагой институт не располагал, поэтому Игорю приходилось снимать комнату у скверной старухи, которая постоянно рылась в его вещах и не находила ничего интересного. И тогда Игорь тоже не думал о сексе. Он думал только о том, где взять денег, как заработать, на что купить жуткой вермишели. Конечно, в то время уже были и рестораны, и клубы, и гей-клубы, наверное, тоже были. А он учился, сдавал экзамены, грыз вермишель прямо из пакета и ловил кайф только в том, чтобы удивлять на экзаменах стареньких профессоров. Профессора удивлялись, но вяло, они тогда тоже грызли вермишель и снисходительно поглядывали на двоечников, учившихся на платной основе.

            Только вечерами Игорь вспоминал мальчика Сашу из параллельного класса – светленького, розовогубого, похожего на керамического ангелочка, висевшего над маминой кроватью, но даже подрочить на это воспоминание не хотелось.

            Потом немного устаканилось. Он стал бегать на все теле-радио-пробы, на все собеседования и задержался в одной газете. Потом нашлась работа еще лучше – писать некрологи для элитного похоронного бюро. В то время с похоронами все обстояло очень хорошо – на волне 90-х продолжали мочить и бандитов, и депутатов. Игорю давали биографию покойного, и он украшал ее теплыми словами. Теплые слова находились, люди плакали, Игорь получал зарплату. И тогда, проводя по полдня в офисе похоронной фирмы среди гробов и венков, Игорь тоже не думал о сексе.

            На факультете журналистики учились в основном девчонки, многие – из богатых семей, это они через день летали в Париж и рассказывали на переменах, какой это грязный и ужасный город, сколько там бомжей и попрошаек. Рассказывая это, слушая себя и любуясь собой, они совсем не обращали внимания на худого и лохматого сокурсника с вечно голодными глазами, а он на них – и подавно.

            С окончанием института ничего не изменилось – Игорь продолжал тянуть все свои работы, взял еще практический курс на кафедре, поступил в аспирантуру, стал писать диссертацию об особенностях развития журналистики в странах бывшего соцлагеря, а конкретно – в Румынии, сменил одну квартирную хозяйку на другую, более вменяемую, и все.

            К этому времени, конечно, секс уже был. И если бы Игорь был законченным ботаником, он обязательно обвел бы красным кружочком один из дней в дневнике наблюдений за природой и сделал бы рядом примечание: «Выпал первый секс», но Игорь это событие никак не отметил – настолько мало оно его тронуло. Потом был спонтанный секс на каких-то корпоративных вечеринках, быстро входивших в моду. Потом был такой же стихийный секс на скамейке в сквере. Потом был пьяный секс на чьем-то дне рождения.

            Но в каждом сне продолжало выплывать лицо ангелочка Саши, которое парило над Игорем отдельно от Сашиного мальчишеского тела и вдруг приобретало совершенно другое туловище – крепкого и возбужденного мужчины.

– О, он не ангел, не ангел, – шептал сам себе Игорь и просыпался от ужаса.

            Ужас оставался в теле. Ужас перед непонятным заставлял замирать при виде крепких мужчин и всматриваться в их лица, чувствуя холод внизу живота.

 

            Все мы, психологи-любители, отлично знаем, к чему приводит долгое замалчивание проблемы и игнорированием физиологических и психических запросов собственного организма. Поэтому не станем даже предполагать, как сложилась бы жизнь нашего героя, если бы руководство института не направило его – как самого лучшего аспиранта, подающего самые большие надежды, – на стажировку для завершения научной работы в университет Бухареста.

            Все начиналось чинно. Сердечно распрощавшись с квартирной хозяйкой и собрав в спортивную сумку нехитрые пожитки, Игорь летел в Румынию с мыслями дописать поскорее работу, вернуться на Родину, защититься, преподавать, снять, наконец, отдельную квартиру и еще что-то благопристойное в том же духе.  

А в аэропорту Бухареста он зашел в туалет.

            Он зашел в туалет.

            Туалет и стал поворотной точкой в его жизни, потому как в этом самом туалете на него оглянулся парень, который явно использовал отхожее место не по назначению, а для знакомств.

– Рус-ский? – спросил он ломано.

– Рус-ский.  

            Рядом никого не было. Игорь слегка попятился.

– При-летел? – снова спросил парень.

– Прилетел, – ответил Игорь вразумительнее.

– Работать?

– Учиться.

– Меня зовут Марку. Я знаю здесь русских.

– Игорь…

– Красивый, – сказал Марку просто и кивнул в сторону кабинки. – Хочешь со мной?

– Чего?

– Не хочешь?

– Чего?

            Игорь был уверен, что Марку пытается ему продать что-то незаконное, наркотики или оружие.

– Секс, – ответил Марку просто.

 

            Особенности развития журналистики? Игорь даже не помнит, на каком языке они говорили. Русский Марку знал очень плохо, английского совсем не знал, а его знакомые «русские» оказались армянами. Но это ничего.

            В университете Игорь появился только один раз, чтобы получить стипендию и направление в общежитие. Благо, в Румынии тоже настала демократия, коснувшаяся и приезжих аспирантов – никто толком их не контролировал. Хождение по библиотекам и опрос известных журналистов времен Чаушеску вдруг показались Игорю ужасно унылым занятием. Ведь у него был Марку.

            Тогда, в туалете, Игорь отказался, но уже вечером, в довольно комфортной румынской общаге, Марку развернул его лицом к стене и повторил фразу, в которой и заключался весь смысл жизни Игоря до этого момента:

– Ты же хочешь.

            И потом добавил немного мягче:

– У меня много таких друзей. Это нормально.

            Сказал это Игорю – без пяти минут кандидату филологических наук – малознакомый цыган на ломаном русском, и Игорь сразу поверил. И сил не было ответить «нет». И слов таких не было ни в одном языке.

            Совсем другой, легкий и радужный, мир открылся Игорю за границей. Не в самой лучшей стране на свете и не с самым лучшим парнем, но открылся. И в этом мире больше не наплывали дурные сны, и больше не тянуло к книгам.

Игорь бросил учебу, отправился с Марку и его сестрой Богденой путешествовать по Европе, жил у их друзей в Афинах. И даже когда Марку сказал: «Мы вернемся, а ты побудь пока тут», не понял, что нет больше никакого Марку, нет Богдены, и уже никогда не будет в его жизни. Почти два года прошло с его прилета в Бухарест – и стипендия, и учебная программа, и виза, и вид на жительство давно закончились. Игорь остался в Афинах на положении нелегала – ночевал у одного из друзей Марку и даже устроился работать на автозаправку, тоже к «нашим», на этот раз – азербайджанцам. Потом переехал к другому другу. И много еще оставалось других друзей и «наших», у которых можно было жить за границей…

            Но что-то тянуло обратно.

 

            Вернувшись на Родину, Игорь и не думал появляться в университете, но прямо в столичном аэропорту напоролся на своего научного руководителя. Старик прилетел из Турции, где отдыхал с женой. Как назло, узнал Игоря, покачал головой в большой панаме:

– Не ожидали мы от вас такого, Игорь. У вас же и кандминимум сдан был. Как же вам не жаль было все бросить? Может, все-таки стоит восстановиться? Диссертацию-то вы закончили?

– Проебал я диссертацию с цыганами, – сказал Игорь прямо, и профессор вдруг засмеялся.

– Может, это и к лучшему. Зато похорошели.

 

4. АРЕАЛ ОБИТАНИЯ

 

            А обратно тянули буквы. Соскучившись по Игорю, они бросались на него со всех газетных заголовков, со всех лайт-боксов, со всех развевающихся на столбах объявлений.

            Мать не обрадовалась его возвращению.

– Все уезжают и жизнь свою там устраивают…

– Замуж что ли выходят?

            В родной городишко он заехал только поздороваться и в тот же день отправился прочь и как можно дальше. Город, где он учился и работал, тоже не привлекал его больше, а столица отпугивала дороговизной, и Игорь остановился на отдаленном промышленном центре. К счастью, денег хватило на то, чтобы снять отдельную квартиру, переплатив маклеру.

            И буквы не подвели. Он брался за любую работу, устроился внештатным репортером сразу в несколько газет и мотался на задания с картой в руках, на ходу изучая площади и перекрестки.

            И показалось, что лица стали забываться. Те, которые кружили там, которые сменялись без счета, номера которых были прочно вбиты в сим-карту памяти. Все стало стираться. Бег крови замедлился в жилах, гарь афинских пожаров отпустила. Никто не хлопал по плечу на перекрестке и не ржал лукаво в лицо: «Адэ, рэ, пусты, пу пас?» Ушел этот нехитрый юмор.

            Друзей не было. Только немного освоившись в чужом городе, Игорь стал узнавать, есть ли в нем ночная жизнь, есть ли клубы, есть ли тусовка. Все было, и как бы не было, настолько все показалось тусклым по сравнению с Европой. Место гей-встреч здесь называлось «у парапета» и представляло собой тесный пятачок между выходом из метро «Университет» и оградой центральной площади. Встречались там, в основном, студенты, гетеросексуальные пары, никогда не слышавшие об истинном предназначении пятачка, указанном на непопулярных гей-сайтах.

            Так же уныло все обстояло и с клубами, в большей степени представлявшими собой пульсирующие точки разветвленной наркосети. И досада стала подступать к горлу. И уже стискивала, когда в одном из клубов он встретил Ингу.

            Ингу словно оторвало от толпы и швырнуло в него, даже выражение ее лица расплющило. Игорю показалось, что она его узнала, только не может вспомнить имени.

– Игорь, – помог он и взглянул вопросительно.

– Инга.

            Может, где-то и сталкивались. Сели у барной стойки, взяли по коктейлю. Оказалось, что она видела его в другом клубе, тоже для геев.

– А ты с кем там была? – спросил Игорь почти без надежды.

– Просто люблю такие точки. Музыка хорошая. Только в «Дровах» все равно дозу навяжут, здесь спокойнее.

            «Дровами» в народе называли гей-клуб «Драйв» – самое шумное заведение, которое Игорь встречал в своей жизни.

– Есть еще кафе, очень уютное. Для хороших ребят.

            Угадывался подвох. За всеми ее словами угадывался подвох – стискивал запястья и вонзался острыми коготками. «Но в чем? В чем?» – недоумевал Игорь наедине с самим собой. Между тем знакомство с Ингой все длилось, плавно перетекая в приятельство-дружбу.

– Я нашла тебя, нашла тебя! – любила повторять ему Инга.

– Ну, нашла, – он пожимал плечами. – И даже двадцати пяти процентов взять не можешь.

            И она точно так же пожимала плечами.

– Мне и не нужно.

            Потом появились и другие знакомые, в основном, с гей-сайтов, которые и в реальной жизни оставались для Игоря Агентами, Суперменами и Мегафаллосами. И можно было балансировать, и он балансировал между пресс-службой, Ингой и дергаными случками, но возник Димс.

 

            Димса никто не звал, не ждал и не приглашал в уже сбалансированную жизнь, но он возник и поставил всю ее под сомнение.

            Появился он на очередной пресс-конференции в актовом зале завода «Электродвигатель», между креслами с еще алой советской обивкой. Появился как новый директор этого завода, призванный пролить свет на его дальнейшую стратегию. Димс пролил. Стратегия заключалась в том, чтобы присоединиться к промышленной компании. Игорь все записал на диктофон – репортаж о пресс-конференции планировался в ближайший выпуск корпоративной газеты.

Состряпал простенькую заметку и позвонил секретарю, чтобы уточнить цифры, та уточнила и неожиданно переключила на директора.

– Ты бы приехал, – сказал вдруг Димс.

– Так согласовали же, – не понял Игорь.

– Да без бумаг. Разговор есть.

            Как-то глухо он это сказал, словно через помехи конфликтующих телефонных сетей. Но Игорь приехал. Димс ждал на автостоянке перед административным корпусом завода. Один – без секретарей, шоферов, мамок и нянек.

            За его спиной высились заводские стены – серые, выветренные, как горы, чудом не рухнувшие в перестройку. Это раньше завод был частью оборонного комплекса, ведущим танкостроем Союза, а после развала выпускал простенькие моторы и еле держался на плаву, хотя, исходя из Игоревой же писанины, перспективы еще оставались.

            И лето было, и жарко, и пух тополиный садился на нос.

– Давай в машину! – скомандовал директор.

            Игорь едва успел вытереть нос от пуха.

– Давно ты в пресс-службе?

– Третий месяц.

– А вообще откуда?

– Не-мест-ный.

            Никуда не ехали. Просто сидели в машине и смотрели, как из дальнего корпуса выходят после смены рабочие. У проходной столпились бабульки с самогонкой на разлив и солеными огурцами. Организовался стихийный рынок.

– Заебало это все, – сказал вдруг Димс. – Борюсь и не могу побороть… эти долбанные традиции. Тупик.

– Так перспективы же…

– И перспективы заебали.

– Давай в клуб, может?

– В клуб? – глаза директора округлились.

– Почему нет? Ты же не пенсионер…

– Ну, тридцать пять мне. Если тебе интересно.

– Интересно. Давай в клуб.

– Ну, давай.

            Поехали в те самые «Дрова». Припарковались с трудом. Зашли за завесу дыма.

– И че делать? – спросил Димс.

– Выпить надо. И танцевать.

– А машина?

– Такси потом возьмем.

 

5. РИТМ СПАРИВАНИЯ

 

            Дмитрий Сергеевич Белашов до этого учился, работал, пытался быть хорошим семьянином, делал карьеру, никогда не бывал в заведениях подобного рода и не танцевал подобных танцев. Но выпил и затанцевал. И пиджак снял, и руки вверх вскидывал, и пресс демонстрировал, и на парней, танцующих рядом, поглядывал. И Игорь понял, что пора сворачивать развлекательную программу, пока клиент в кондиции и не особо упрямится. Потянул Димса за руку – не нежно, а просто рванул на себя.

– Ко мне поедешь?

            Димс подмигнул – проверяя то ли его реакцию, то ли собственную.

– Ну, ты же хотел с традициями бороться, – напомнил Игорь.

            Но будь он сам несмышленым парнишкой, ничего не получилось бы. В такси Димса все-таки заупрямило, он назвал шоферу свой домашний адрес, и видно было, что спасовал перед механикой, несмотря на недавнее желание. Но Игорь не отпустил. Игорь внес коррективы – таксисту сунул денег, адрес переназвал, и все повороты на перекрестках внимательно отслеживал, стараясь в сторону Димса даже не оглядываться.

 

Не только секс, но и любовь предполагает механику, и только идеалист-новичок может не знать этого. Механика напряженных мыслей, механика ожидания, механика бесконечного волнения за другого – как за себя, больше, чем за себя, механика ревности, наконец. Изматывающий ритм чувства не оставляет любовникам выбора. Но началось, конечно, с секса.

            Димс немного медлил, а Игорь уже расстегивал на нем все с какой-то маниакальной тщательностью – каждую пуговицу, каждую застежку, стараясь освободить его от всего, разоблачить, взять себе совершенно голым – ничем не связанным с остальным миром.

На презервативы Димс покосился настороженно.

– Это нужно?

– Нужно, сам же знаешь…

            А он ничего не знал. Было у него несколько случайных парней, еще в студенчестве – разных, но одинаково скучных, с которыми был трах и не было ничего больше, и это «ничего» отталкивало. И он сам понять не мог, как оказался вдруг с Игорем и зачем тот его раздевает.

            Но Игорь продолжал упрямо, и Димс перестал стесняться и тормозить, и вспомнил все, что с теми парнями делал. И сразу протрезвел и понял, что и трезвым сможет, что не нужно пить для этого. И мозги встали на место. Только зубами скрипнул.

– Мог же не встретить тебя.

– Но встретил же. И позвать не побоялся.

– Попросить тебя хотел, чтобы ты речь мне составил – я с отчетом в Минпромполитики еду.

– Позвал речь составить?

– Ну, да.

            Димс все еще прижимал его к себе.

– Почему же не попросил? Ругаться стал…

– Потому что.

            И не смешно это было.

– Я напишу. Цифры только дай.

– Дам-дам, – снова подмял его под себя, облизал спину, раздвинул горячие, покрасневшие половинки. – Подойдут тебе такие цифры?

– Подойдут.

            Какая тогда была ночь! Лучшая ночь из всех ночей в мире.

            Потом Игорь шептал, как чумной: «Господи, если ты есть, спасибо за то, что дал мне его! Спасибо за то, что я не разучился любить! Я буду хорошим, Господи, я буду очень хорошим, хоть я и пидарас».

            И казалось, что Бог смотрит с небес и улыбается: «Да беги уже на свиданку, рэ, малака. Только осторожно. На проспекте Ильича пробка».

 

            А потом ритм любви затормозился, и Димс стал снова присматриваться к Игорю и вспоминать о сыне, который с женой Ритой, которому тринадцать, и который «не дай Бог, чтобы как ты».

– Как я?!

            Это было первое, что встало между, и потянулась длинная стена непонимания, и стала расти вверх.

– А как ты?

– А я женат был, и с женщинами я могу.

            Хлоп – и в лоб! Словно что-то надоедливое пришмякнул.

            И – по-мальчишески – спорить бы, напомнить об Инге. Давно, кстати, не виделись. Но спорить с Димсом?! С самым родным человеком на земле? Зачем?

– А если на работе узнают?

            Бах – второй раз, и снова точно в цель.

– Ну и что?

– Это тебе «ну и что»! А я бля буду тогда «партнер» на славу. Всем партнерам партнер бля буду!

            Серьезно все. Не так, как для репортера. Все совсем иначе. Отчеты в Минпромполитики. Давление сверху. Тяги. Связи. Сквозняки.

– А ты так и дальше будешь?

            Третий раз и наповал.

– Буду. Это и есть моя жизнь.

А если кому-то в съемной квартире ебаться не комильфо – дрочи дома, закрывшись от жены в ванной.

 

            Крест на воспоминаниях. Нет больше никакого Димса. Потому лукавый Боженька и улыбался с небес: знал, что бросит, от греха подальше – сын вдруг узнает, или президент компании, или министр промполитики.

            Из небытия возникла Инга и прежние знакомые – Агенты, Супермены и Мегафаллосы.

– Думали, ты пропал ваще…

            А он и пропал. Точно так же, как пропал тогда в аэропорту, взглянув в глаза цыгану Марку. Точно так же один светлый взгляд черных глаз увлек на самое дно, и любой заезжий водила мог запросто дернуть «земляка» с автозаправки:

– А в попку дашь, красавица?

            Да почему же не дать? Заграничная жизнь совсем не сахарная, особенно, когда твой парень скажет тебе: «Ну, было весело. Дальше каждый за себя. Больше не будем встречаться». Особенно, когда хочется, чтобы тебя любили все-все, и водилы тоже, если уж он тебя не любит.

            А зачем Игорь туда летал? Ну-ка, напомните. Научную работу писать? Кандидатскую диссертацию? Вот эта сопливая, кудрявая девка, тоскующая по толстому шоферскому хую? Да не смешите меня!      

 

6. ДВИЖЕНИЕ КРЫЛЬЕВ

 

            Остался вакуум. Словно кто-то поцеловал взасос, вытянул весь воздух из легких и отшвырнул – подыхай. И дышать нечем, и не подыхается. Игорь хрипел астматично – выходило, будто смеется. И Инга была рада.

            Все казалось неестественным. И сложно было поверить, что когда-то шла ровная жизнь по ровным рельсам – с исследованием чего-то и неподдельным интересом к чему-то. Все это было до. До секса вообще.

            А после сложилась такая вот неестественность. Дружба с Ингой. Две подушки по разным углам комнаты. Видик на полу и протертые места на ковре. И не тянуло выходить в люди, хотя раны на лбу зажили. Фиг его знает, зачем стукнулся. Хотел, чтобы было темно и навсегда. Не доказать что-то, нет. Не «чтобы все плакали». Просто, чтобы ничего больше не было.

            Ее присутствие рядом не давало расслабиться, но не давало и умереть. Игорь только один раз намекнул:

– Может, хватит?..

            Но она схватила в дверях за руку – выходили как раз – неловко, тесно, близко.

– Только быть с тобой, только видеть…

            Ну, любуйся. Не умер и вообще здоров. И на работе все путем. И очко не свербит – нет сил представить другого на месте Димса.

            Только неправильно это. Нужно представить кого-то, и чем раньше, тем лучше.

 

            И вдруг Инга глазки потупила.

– Может, мы… страпон купим?

            Раньше она так же серьезно ребенка завести предлагала.

            Кровь уходит куда-то, Игорь вдруг чувствует, что вся кожа саднит, как ободранная.

– Кому? Давай-давай поговорим об этом. Тебе? Для меня? Или мне? Типа у меня своего нет?

– Ну, Игорь… Что ты сразу? Если уже мы вместе, это можно продумать…

– Мы не вместе! Не вместе!

            Крикнул, думал, что неестественность разобьется, но ничего даже не треснуло. Инга села спокойно и взглянула непонимающе.

– Зря ты так. Это просто физиологические детали.

– Я не хочу никаких таких деталей!

            Очень сложное существование, очень. Конечно, должен был сказать резко: «Финиш сожительству – с вещами на выход!», но смолчал. Привык к ней что ли. Подумал вдруг, что она же в первую очередь о нем беспокоится. И шкура снова запекла, как обугленная.

 

– Неужели это правда, неужели? – Михаил Андреевич снова заходит со спины и всплескивает руками.

            Тот, кто долго жил с тайной, знает, что после какой-то черты, за каким-то порогом сердце уже не вздрагивает. На сотом километре трассы уже не укачивает. После пятидесяти перелетов уже не тошнит. После низвержения с небес уже не страшно прыгать с высотки.

– Ну, правда.

            Или:

– Нет, не правда! Как вы могли подумать?! Где доказательства?!

 

– О чем вы? – спрашивает Игорь равнодушно.

– О том, что тебя на телевидение не взяли.

            По-разному брали, а на телевидение не взяли. Игорь смотрит на него долго и не отвечает.

– Вы опять про телевидение? – переспрашивает, наконец.

– Какое же сокровище они профукали!

– Меня? Я же гнусавлю…

            Отрубить бы раз и навсегда, но снова Игорь сдерживается, одергивает себя. Нельзя рисковать стабильной работой.

 

            Неожиданно появилась Инга. Вертушка на входе и охранники – незначительные препятствия на пути к ее мечте.

– А где Игоря Фадеева можно найти? Я его девушка.

            Все головы – в ее сторону. То есть, наверняка, что-то подозревали, но тут вдруг возникла девушка. И не просто девушка, а Инга Силаева – Силаева-застройщика дочка. Ясно, что на вахте фамилию спросили и в журнальчик записали, и шепот стал подниматься по этажам: «Инга Силаева в компании».

            И дошел шепот до сердца. Игорь обернулся – словно испугался, и почти послышалось: «Не девушка я ему. Просто он мой друг-гей. Сейчас это модно». Но она подошла и улыбнулась.

– За тобой, дорогой, заехала. Ты скоро?

            И Андреич, вдыхая ее аромат расширившимися ноздрями, махнул рукой в неопределенном направлении.

– Свободен! Не заставляй ждать такую красавицу!

            Инга умеет быть эффектной.

 

            Только в машине Игорь закурил нервно, отвернулся от ее участливого взгляда.

– Не нужно мне реноме создавать! Не нужно!

– Да я просто заехала. А у тебя опять приступ паранойи!

            Выть хотелось: «Не могу без него. С ума схожу», но улыбнулся виновато, отшвырнул сигарету.

– Прости. Сам не знаю, что со мной. Наверное, повредилось что-то в голове.

            Бракованный клад нашла Инга. Не просто бывший в употреблении, а испорченный, пропахший потом чужих мужиков, с трещиной в башке, со свистом в легких. Но она не жалуется – тащит изо всех сил свою ношу. Упасть бы ей в ноги – плакать и просить, чтобы бросила…

– Таня с Олегом в Турцию отдыхать едут. Ты хочешь? – спросила на перекрестке.

– С ними?

– Нет, со мной.

            Нянчится, сюсюкает, сопли ему вытирает, развлекать повезет…

– Нет, не хочу.

– А с ними?

– И с ними не хочу. И вообще ничего не хочу. И разговора этого не хочу. И видеть тебя не хочу. Давай пока по отдельности.

– Ну, спасибо!

            Дома похватала в сердцах свои вещи. Но не все. Много раз они так прощались, и Инга уверена, что вернется. Маячит на полке ее пудра, висят в ванной ее полотенца, и пахнет ее сладкими духами…

            И уже совсем не пахнет Димсом.

 

7. КОСМИЧЕСКИЕ ЭКСПЕРИМЕНТЫ

 

            Звякнула цепочка зла, потянула новое звено. Только потом понял, что сказал Инге то же, что и ему – Димс, почти теми же словами. Да ведь и нет других слов для прощания – не выдумано. Зато есть утешения – не навсегда, поправимо. Просто дальше нужно жить с этим злом, посаженным на цепь, как с брелоком на шее. И где те «хи-хи-ха-ха», которыми попрекал Димс? Нет сил даже улыбнуться – челюсти сводит.

            И не лето давно. На работе осенние авралы. Даже подводят какие-то промежуточные итоги. И у Игоря все хорошо, судя по этим итогам.

            Инга только несколько раз позвонила – мол, забыла кое-что. Так предсказуемо это, как вкус лимона.

 

            Потом сам набрал одного знакомого. Ну, как знакомого. Астронавт его зовут. А как на самом деле – ни разу не проговорился. Мол, просто секс. Всех устраивает. Да и что может быть интересного в его жизни? Жена волосы перекрасила? У младшей в школе одни двойки? Теща снова в гости приехала? Информации в профайле более чем достаточно.

            Игорь помнил его… издавна. Одним из первых узнал Астронавта в этом городе.

– Приехать выебать тебя? – спросил тот спокойно.

            Это не оскорбительно, нет. Это он так настраивается, входит в раж. А если не войдет – то и не приедет.

– В задницу тебя выебать или в рот?

            Игорь повторяет все дословно, как рецепт подслеповатой аптекарше. Не повторит – поломается вся игра, не будет никакого секса.

 

            Когда Игорю было тринадцать, один мужик клеился. Вообще-то приходил к матери, но приставал к Игорю.

– Покатать тебя на своем велосипеде? На переднем колесе покатать? Или на заднем? Или ты меня покатаешь?

            Игорь ничего не мог ответить. Понимал, о чем речь, но казалось это ему настолько грязным, настолько пошлым, вульгарным, мерзким и унизительным, что он ни слова не мог выдавить, боясь открыть рот и нахлебаться этой грязи. И матери ничего не сказал, ясно.

            Наверное, это и оттолкнуло от секса – надолго. А заодно – от самокопаний и от самоидентификации. Хотелось жить какой-то стерильной жизнью, и самому быть стерильным.

И только Марку в двух словах объяснил, что секс – обычное занятие, естественное, ничуть не грязное, не вульгарное. А сам подкладывал его пьяного своим друзьям и потом бросил в Афинах в эмигрантском болоте, не позвонив ни разу и не поинтересовавшись, как он и что с ним стало. Не маленький же, сам должен разбираться. Игорь ни в чем не разбирался, зато страх грязи прошел. Потом нырял до самого дна, а влекло еще глубже, и совсем не было страшно.

            Теперь же игра с Астронавтом – лишь жалкое подобие, отголосок того далекого прошлого, после которого – чудом жив, чудом не болен СПИДом, чудом вернулся на Родину. Это всего лишь игра в шлюху. Это не то же самое, что в действительности быть шлюхой для «земляков», большая часть которых – кавказцы, но за границей – свои в доску ребята, «русские».

 

            Астронавт приехал поздно вечером. Ничуть не изменился – парень лет тридцати, упитанный, коротко стриженый, с двойным подбородком и ясными круглыми серыми глазами.

            Тот раж, который он нагнетал по телефону, уже рассеялся – в пробках на забитых шоссе, на холодном ветру улиц. У него урчало в животе, и Игорь подумал, что не ебаться он хочет, а есть, что, скорее всего, приехал прямо с работы, может, после какого-то совещания. И мысли эти совсем отвлекли от игры.

– Ты… поужинаешь, может? – спросил зачем-то.

            Астронавт на миг замер в невесомости, всмотрелся в Игоря.

– А ты подмылась уже, моя шлюха?

            «Точно с работы», – понял Игорь и открыл ему дверь в ванную.

– Иди. Я уже.

            Тот плескался долго. Настраивался. Вышел голым, с торчащим коротким членом под тяжелым, совсем не юношеским животом.

            «Лучше бы проститутку вызвал, – думал Игорь напряженно. – Проститутка может и механически отработать, а этому энтузиасту азарт подавай».

            И оба хотели чего-то невероятного, но были бы рады обычному, вероятному траху. Астронавт, недолго думая, повалил Игоря на диван и стал сдирать с него джинсы.

– Я же говорил тебе раздеться и ждать!

            Рвал зубами обертку презервативов – пихал все быстро: одно в другое, в третье, как в матрешку. И член терялся где-то – короткий, тупой и бесчувственный. Астронавт ерзал почти снаружи, но придавливал всем своим весом. Потом потянул Игоря за ноги и поставил раком.

– Выебу так выебу!

– Да слышал уже…

            Еще качнул несколько раз, потом вынул член, стащил резинку и стал дрочить. Перевернул Игоря на спину и кончил ему на лицо, размазывая сперму по губам. Жидкость была сладкой…

            Это Игорь о нем и помнил. У Астронавта была сладкая, охренительная на вкус сперма – лучше любого молочного коктейля!

 

            Уже когда тот оделся, стараясь не смотреть в сторону дивана, Игорь его окликнул.

– Ты это в профайле напиши.

– Что? – спросил тот, обуваясь в прихожей.

– Что у тебя сперма сладкая. Больше звонить будут.

            Астронавт вернулся в комнату и остановился в дверях, глядя на Игоря.

– Я все стер. Нет давно никакого профайла. Никто мне не звонит. Только ты, Оса.

И Игорь тоже удивился, услышав свой позабытый ник.

– И я давно все потер.

– Ну, вот. На работе пиздец. А место было отличное, машина с шофером.

– Где это?

– «Финстройкредит», слышал? Башка теперь пухнет.

– Вы ж банкроты…

            Астронавт вдруг закрыл глаза. Стоял так с минуту, будто приходя в себя.

– Прощай, Оса. Наигрались, – выговорил, наконец. – С женой у меня сейчас сложно. Судимся – бабло делим, квартиру. Малой ревет, с отверткой на меня кидался. Нашел где-то, под подушкой прятал, длинная такая, ржавая. Спасибо тебе… и все такое.

– Я знаю. Прощай, Астронавт. Наладится!

 

8. ЖУЖЖАНИЕ

 

            Город – милионник. Даже двухмилионник. С метро, трамваями, троллейбусами, разноцветными маршрутками и такси – пестрый город. Город-базар. А по рабочим окраинам – глухой, черный, заросший высоким бурьяном.

            Осень его не красит. Только ворчат дворники и задирают головы, поглядывая на верхушки каштанов.

– Много еще, будь они прокляты!

            По утрам тротуарная плитка белеет от инея. Еле плещется обмелевшая за лето и отступившая далеко от берегов река – тезка города.

            Город раздевается на зиму, чтобы лечь спать. Сквозит небо в голых ветвях деревьев, грязные воробьи клюют ядовитые ягоды с кустов и не дохнут.

 

            На работе совсем успокоились по поводу Игоря. И Андреич перестал вздыхать по-бабьи и всплескивать руками. Игорь только плечами про себя пожал. Часто встречал явных гомофобов, которые руки не подавали при встрече и на другую сторону улицы переходили, едва завидев, и мог понять это. Но когда сталкивался с таким вот лукавым любопытством в глазах мужчин, смешанным с робостью, с восхищением и насмешкой, – этого объяснить не мог. Объяснял латентностью, но в его представлении это никак не вязалось: если насмехаешься, как же можешь восхищаться? Но когда-то и Димс смотрел точно так же.

            Позвонила Инга, рассказала, что отдыхала с отцом на Гавайях, что насилу его вытащила, отвлекла от дел, и очень довольна. И Игорь тоже был доволен, что она не сердится, что отдохнула и что отдохнула с отцом, а не с другим мужчиной. Иначе – задело бы.

            Странное чувство было у него к Инге, не ревности – нет, а собственности, права на свое отражение. И если бы его отражение вдруг ушло из зеркала и стало бы жить своей, отдельной от него жизнью, с другим мужиком, он бы не чувствовал себя целым. А ведь сам выжигал этот фантом каленым железом, изгонял, как беса. Наверное, такое чувство возникает к ненужной вещи,  которую хочешь выбросить, но так, чтобы другой ею не пользовался, чтобы никому не пригодилась, потому что в ней – часть тебя. Нехорошее чувство.

 

            И снова как будто шепот шелестел по углам, или задували осенние сквозняки. Игорь прислушивался, но вокруг ничего нового не обсуждали, кроме того, что президент компании снова созывает пресс-конференцию.

– По поводу? – спросил Игорь вяло.

– «Электродвигатель» в нас входит.

            Ох, е! Как же «ничего нового»?! «Электродвигатель» – теперь часть компании, шагнул из партнеров в родственники – на взаимовыгодных условиях. По этому поводу и прессуха. Андреич в больнице с обострившейся язвой, а Игоря президент к себе вызывает – речи подтесать.

            Президент компании – Григорий Эмильевич Цельнер, лидер новой формации – второе лицо в списке партии «Единый путь», борец за процветание государства, все, как положено.

Яхта у него, говорят, белоснежная и огромная, как айсберг, на приколе стоит на Кипре. Да и не здесь же ей стоять – на обмелевшей реке, в которую ссут пьяные работяги. На Родине, но в чистой загородной зоне, – поместье с дикими кабанами, заводи с утками, вилла, теннисные корты, и гости гурьбой – политическая и промышленная элита.

            Были в его роду евреи и австрийцы, но молва приписывает им дела неправедные – спекуляцию белорусским бензином в период перестройки, рэкет и связи с криминалом. Все это слухи, разумеется, то самое жужжание по углам, которое не интересует даже Игоря. На двадцатый год независимости Григорий Эмильевич – известнейшая политическая фигура, успешный промышленник и президент компании, в которой Игорь – всего лишь мелкая сошка. Эмильевичу сорок восемь лет, у него нос с горбинкой, полные губы, карие глаза, жесткий подбородок и неожиданно светлые, мягкие, русые без седины волосы.

 

– Ну-ка сядь за мой комп, – приказал, едва кивнув на уважительное приветствие.

Игорь сел на его место за столом, поерзал в президентском кресле. Стал записывать за Шефом быстро, перефразируя на ходу так, чтобы повторить ему уже причесанный вариант.

– Ты все это мне на бумаге выдай, – одобрил Эмильевич, – только буквами покрупнее. Вот это какой шрифт? Четырнадцатый?

            Обошел стол и заглянул в экран.

– Кегль? Четырнадцатый.

– Ну, чтобы крупнее были. Раза в два.

– Не, Григорий Эмильевич, это много. У вас тогда пачка листов в руках будет.

– Давай-давай.

Игорь вывел на печать один лист двадцать восьмым, пошел к секретарше в приемную – забрал с принтера.

– Да, крупновато. А ну-ка…

            Шеф усадил его снова. Он вникал во все детали, и детали его не утомляли. Это было странно. Игорь оглядывался, ожидая какого-то подвоха.

– А вы разбираетесь в этом, да?

– Мне интересно, – сказал просто. – Все, что меня окружает, мне интересно.

– Везет же.

– У молодежи азарт к жизни атрофирован. Им путь уже отцы протоптали – они живут по заготовкам, по родительским планам. А если наперекор родителям – то в пустоте, в наркотиках, в развлечениях, опять же – на отцовские деньги. По своим знаю. Вот это какой размер?

– Шестнадцатый.

– Отлично. Ты – Игорь, да? Ты молодец. Михаил Андреевич тебя хвалил, я помню.

            Игорь пожал плечами.

– Не очень сложно… с размерами угадать.

– Хе. Да я не про размеры. Я понял, что ты по-другому все написал, только очень быстро.

            Шеф сел за стол и задумался. Игорь стоял перед ним, разглядывал.

– Слышишь, ты теперь с Белашовым свяжись, помоги ему тоже, – распорядился Цельнер. – Он там историю «Электродвигателя» пишет, а кто ее помнит, ту историю, когда она была засекречена? Сочини ему там красиво, он в речах не силен. Слишком деловой человек он для этого.

            Только чуть-чуть назад качнуло.

– Я передам. Я сам не могу.

            Шеф нахмурился.

– Почему это? Отложи остальное.

            Да потому, что он, сука, бросил меня, бросил! Видеть его сил нет!

– Мне к доктору нужно, назначено. Язва…

– И у тебя язва?

            Черт! Откуда она приплелась, эта язва?!

– Эпидемия у вас там что ли?! Ну, передай девочкам.

            Игорь вышел в коридор, вызвал лифт, не дождался, пошел пешком на свой этаж, чувствуя резкую, раздирающую боль в желудке.

 

9. ЭКСКРЕМЕНТЫ

 

            В отделе, кстати, удивились тому, что Шеф так и продолжил работать с Игорем напрямую даже после выздоровления Андреича.  Игорь с готовностью откликался. Подкупало в Цельнере то, что не возносился над биомассой и держался с подчиненными просто, без излишнего самодурства крутого босса. Всегда, при любых обстоятельствах, удавалось ему быть собранным, а подобную сосредоточенность Игорь редко встречал даже в менее деловых и занятых людях. Если это и была хватка, то проявлялась она во всем без исключения, во внимании к каждой мелочи – до самой последней точки в заявлении рядового служащего.

– Ты аккуратен, – заметил он Игорю.

            Значило это – аккуратен во всем, пунктуален, ко всему подходит ответственно, не подведет. Приятная похвала. Словно по голове погладили.

            Но перемены на глобальном вселенском уровне уже грянули и не могли не зацепить. Стало потряхивать. Дрожали пальцы, дрожала клавиатура, дрожали буквы на экране.

 

            Тогда, на прессухе, Димс взглянул в его сторону невидящим взглядом. Не хотел видеть – и не увидел среди прочих.

            Выглядел Димс плохо. Среднего роста, крепкий, в новом сером костюме, и казалось бы – молодой и бодрый директор. Но не бодрый, нет. Загнанный какой-то. И странное движение плечом его портит – все время вверх поддергивает, и вся фигура кажется перекошенной. А в глазах – злость на всю эту маету и такое же злое желание не видеть…

            Цельнер решил вернуть «Электродвигателю» былую славу танкостроительного завода, правительство дало добро, и дело вроде бы сдвинулось. Привлекли индийские заказы на военную технику, Шеф сделал Димса своим замом в компании и целый этаж ему выделил, чтобы всегда иметь под рукой для разработки дальнейших планов. Открыли международный отдел, набрали в штат переводчиков и менеджеров ВЭД. Димс кабинет на заводе не оставил, но и на выделенном этаже стал мелькать – такой же перекошенный набок, заброшенный в огромные пространства коридоров.

            Игорь смотрел на него издали. Иногда видел, как тот останавливается неподалеку, прижав к уху мобилу. Громыхало одно и то же:

– Сколько отгрузили? Какого числа?

            Время замирало в темном лабиринте здания.

– Почему не всю партию? А Матвейчук где был?

            Димс не матерился, но зубы скрипели. Привычный звук сожаления о непоправимом, невозместимом, невосполнимом ущербе…

            Игорь влипал в холодную стену и молился, чтобы Димс так и продолжал стоять на месте – за поворотом лабиринта – орать в трубку, скрежетать зубами и нервно дергать правым плечом. И Бог, сидя на небе, недоумевал, услышав его молитвы: «О какой же ерунде просят люди! О какой глупости! Зачем?» Димс уже шагал к своему кабинету и хлопал дверью.

 

            Это не был служебный роман, потому что служебный роман уже был и закончился, и теперь не находилось стимула просыпаться по утрам и торопиться на работу. Но Игорь продолжал работать, словно сплавлялся на плоту по обмелевшей реке, отлично зная, что течение не вынесет даже за пределы города. Печатал что-то, редактировал, потом сам взялся заправлять картридж принтера, перепачкался, зашел в туалет почиститься и увидел Димса. Тот сушил руки. Игорь автоматически шагнул назад, чтобы выйти.

– Чего ты? – заметил его Димс.

            И продолжал вертеть ладони под сушилкой.

– Мы ж незнакомы вроде, – напомнил Игорь.

– А ты рядом с незнакомыми не писаешь?

            Игорь стоял, прислонившись спиной к двери, и смотрел на него. И этого было слишком много – сердце колотилось в дверь, чтобы выйти.

– Не видно тебя нигде, – продолжал Димс. – Прячешься?

– Работаю…

– Так и я не прохлаждаюсь.

            Димс подошел и остановился в шаге. Тоже смотрел, словно ощупывал. И казалось – протяни он руку – Игорь целовать ее будет, растает весь, как пластилин под солнцем, растечется рядом с дерьмом в этом туалете – таким же дерьмом. Он и сейчас уже пластилиновый, мягкий, липкий. Но Димс руки не протянул.

– И как? – спросил неопределенно.

            Игорь молчал.

– Семья нормально? – бросил вместо ответа, не выдерживая больше его взгляда.

– Все отлично. Помирились. Ты писать передумал?

            Игорь и дышать передумал. Кафельное кладбище его иллюзий. Гулкое «а вдруг?» отталкивается от белых стен и дверей кабинок и попадает прямо в лоб – в те же раны. Хоть бы зашел кто…

– Помочь тебе? – оскалился Димс.

– Помоги… да. Помоги мне… умереть или кончить… хоть что-то…

– Помогу.

            Димс быстро расстегнул ему брюки и вытащил член – холодный, мертвеющий от ужаса несбыточности. Опустился на колени и взял его в рот. Голова у Игоря пошла кругом, сердце замерло от неожиданности и полетело в бездну. Димс втягивал его как что-то постороннее, чуждое Игорю, и в то же время – возвращающее его к жизни, запускающее по новой сломанный механизм. И смотрел на него снизу серо-голубыми глазами, а Игорь хватался рукой за дверь, чтобы не рухнуть в обморок. Но член уже узнал Димса, долбился в знакомое пространство, чувствуя там себя вполне комфортно и пытаясь проникнуть еще глубже. На глазах у Димса выступили слезы. Он поперхнулся, сжал ладонями его бедра.

– Забыл уже все. Навыки растерял. Не спеши…

            Но слезы так и стояли в глазах. Игорь еще успел испугаться этого приступа сентиментальности, перед тем как кончил, обрызгав лицо и пиджак Димса.

            Никто не входил. Даже шагов в коридоре не было слышно. Димс снял пиджак и стал замывать пятна под краном.

– Иди. Чего ты стоишь? – оглянулся на него.

            Игорь застегнул брюки. Вышел и остановился в коридоре. Димса не было.

            Он еще постоял немного, потом вернулся и увидел, что Димс сидит с пиджаком в руках на полу, под дверью одной из кабинок.

– Димс… войти же могут…

– Я тебе, сука, не Димс, а Дмитрий Сергеевич! Пошел вон отсюда! Ненавижу тебя! Проваливай!

 

10. ШАНСЫ ВЫЖИТЬ

 

            Иногда после минета чувствуешь, что не кончил, а кончился. Кончился на слове «сука», и нет тебя больше, а начался кто-то другой – зомби, биоробот, который точно знает время утреннего подъема и количество минут, проведенных на работе и в городском транспорте.

            Димс его ненавидит. Так ведь и он ненавидит Димса до такой степени, что мечтает убить его, а убитого разорвать на куски. И кажется, что после той грязи еще можно было себя уважать, а после этого желания – уже нельзя. Хотя не бывает ничего грязнее грязи.

            Идет снег, но не попадает на землю – промахивается. Ветер несет его прочь и рассеивает.

            И вдруг сзади – хлоп по плечу.

– Игорек, зайчик, колес у тебя нету?

            И он врубиться не может – кто это и о чем. А это Эмильевич – интересуется, почему Игорь пешком на работу ходит.

– Ты забеги ко мне во второй половине дня, пока я не забыл, что от тебя хотел…

 

            Не заинтриговало особо. Игорь зашел на автопилоте, слушал так же рассеянно и включился только тогда, когда понял, что речь идет конкретно о нем, а не о текущих деловых распоряжениях.

– У тебя квартиры нет, я так понимаю? Ты приезжий? К городу особо не привязан?

            Игорь кивал, плохо понимая, куда уклон.

– Думаю командировать тебя, Игорь, в столицу. Парламентские выборы скоро. Команду обновляем. И спичрайтеров тоже. А ты в этом хорошо разбираешься. Будешь наших лидеров продвигать.

            Цельнер улыбнулся, словно извиняясь за то, что они сами в ораторстве ни бум-бум.

– Уже бригада французских политтехнологов работает, переводчики, и сейчас наших соберем. А там, на месте, обо всем позаботятся: и квартира, и машина, – все будет на уровне…

– Спасибо, – бормотал Игорь, едва веря.

– Тебя же ничего не держит?

– Нет-нет. Наоборот. Я с удовольствием! Я должен ехать! Это такой шанс, такой шанс!

– Ну, энтузиазм побереги – на месте пригодится.

 

            Такой шанс может и не выпасть ни разу за всю жизнь, и тогда придется ждать реинкарнации – бегать сусликом по степи, стелиться ряской по болоту, мерзнуть пингвином на льдине – чтобы снова родиться человеком и найти такую работу. Именно то, что ты умеешь и за что тебе будут платить!

            Рассказать бы кому-то об этом! Рассказать, что бывает на свете справедливость.

            Но Инга не обрадовалась.

– Уедешь? А как же…

            И быстро собралась с мыслями.

– Правда, так лучше. Может, и я скоро уеду в столицу. Поживу там немного. Там наш филиал. Будем видеться?

– Конечно!

– Я пудру у тебя забыла.

            Осенью еще.

– Приезжай!

 

            Она приехала с бутылкой самбуки. Не коктейльный вариант – наливай и пей. Стали пить из обычных водочных рюмок, как в трактире.

– Ты доволен?

– Очень. Чертовски доволен. И не я так решил, а сама судьба так повернула.

            Инга никогда не видела его таким.

– А Димс? – спросила все-таки.

– Поэтому и доволен. Я уеду, и цепь разомкнется. Все цепи разомкнутся – зла, ненависти, обиды. Все отвалится, как балласт. Кукес удалятся. Регистр обновится. Память зачистится. Появится восприимчивость к новому, появится интерес, аппетит. Дышать смогу, хавать, радоваться. Инга, я все смогу! Я без него новым буду – новым, другим человеком! Успешным, уверенным в себе, неуязвимым, модным, клевым! Иииинга! Я жить заново начну! Думать не буду постоянно, зачем он посмотрел так, зачем сказал то, зачем сделал это…

– А что он сделал?

– Все, что он сделал, в прошлом, все!

            Инга курит такие же сигареты, как и Игорь. Тянется к пачке, смотрит недоверчиво.

– Ну, хорошо, если так.

            Заметно, что и сама боится поверить.

– Я останусь?

– Ну, если хочешь.

– Хочу.

            А тахту Игорь давно в мусор выбросил, еще когда избавиться хотел от ее опеки. Теперь она ложится рядом с ним в постель – почти голая, без лифчика, в маленьких черных трусиках. Пила спиртное, а пахнет от нее манной кашей, бабушкиным печеньем, иконкой в углу, которая будто бы Великомученицы Варвары и досталась от прадеда, но никто толком не знает, потому что неверующие, пахнет цветущей бузиной и немного медом.

            Игорь уверен, что она девственница. Кто знает, откуда взялась у него эта уверенность, но он ощущает почти физически, что она – это отражение его детства, отражение его прежнего, отражение того Игоря, каким он был до секса. Это воплощенная стерильность. Нельзя ебать это. На это не встанет. Это беречь надо. Это в Красную Книгу надо. В список чудес света.

– Не можешь? – обернулась Инга. – Хочешь, минет сделаю?

– Нет, не надо. Не могу я.

            Уже в который раз они заменяют секс каминг-аутом. Вообще изврат. Для одного человека одного раза должно быть достаточно. А Инге хоть сто раз повтори, что ты гей, она все равно спросит: «Не можешь?»

 

11. НЕРВНАЯ СИСТЕМА

 

            Инга немного рассеяла радость, распылила в воздухе своими вздохами и пустыми вопросами. Но утром высадила его у компании – и радость вернулась.

            Вот сейчас он войдет в кабинет Эмильевича в последний раз – подпишет у него заявление об уходе, обсудит детали перевода, а потом будет встречаться с ним только в столице. А началось с размера шрифта – всего лишь! Нужно заявление написать покрупнее.

            Игорь улыбался самому себе. Прошел спокойно мимо двери туалета – даже не оглянулся. Призраки уже исчезали. Уедет – и совсем все забудется. Делом займется. Только на миг что-то щелкнуло в сердце – хотело переключиться на боль, но Игорь не дал, зашагал быстрее к Цельнеру.

            Секретарша почти встала в дверях – вход собой загородила.

– Григорий Эмильевич занят.

– Да мы договаривались, Свет. Мне назначено.

            Вот тут как может быть – грозно. А Игорь уже привык с Шефом по-братски.

            Пропустила все-таки. Игорь вошел – положил Эмильевичу на стол заявление об уходе.

Тот неожиданно отпихнул.

– В отдел кадров это. Да и вообще – преждевременно, не торопись…

– Так вы же сами…

            Цельнер отодвинул свои бумаги и поднял глаза на Игоря.

– Не получается, Игорь. Знаю, что ты хотел, но вот Дмитрий Сергеевич говорит, что нельзя тебя отпускать, что лично он без тебя не справится, а у него переговоры с заказчиками.

– А я причем к переговорам?

– Да и вообще как компания обойдется без хорошего спичрайтера? Где другого искать? И когда? Нет времени на это!

            Мысли Шефа теперь текли в совершенно другом направлении.

            Игорь взял заявление и безвольно опустился в кресло.

– А чего вы с Белашовым это обсуждали?

– Что значит «чего»? Белашов – мой заместитель, и вообще. Успеешь еще в столицу уехать. А мы тебе тут комнату в рабочем общежитии выделим. Это вполне возможно.

– Тоже Белашова идея?

            Вот все, чего он может тут добиться. Комната в рабочем общежитии! Толпа свидетелей и соглядатаев! А там и рабочие с грязными хуями подтянутся! Это Димс придумал, ясно. Все рассчитал за него – сюрприз сделал.

            Нет больше никакого шанса. Ни одного. Пустыня.

– Игорь, я понимаю, что ты огорчен, – сказал Цельнер мягко, – но у меня дела. И у тебя, наверное, тоже. Не сиди передо мной. Что ты еще выпрашиваешь?

            Игорь смотрел ему в глаза, смотрел…

 

            Казалось, что и дома смотрит, что говорит что-то, доказывает – бормотал сам с собой, бубнил что-то, матерился.

            Потом набрал номер Димса.

– Ты мне жизнь разрушил!

            Не понятно было, смеется Димс или таким хохотом рвутся телефонные гудки.

 

            Потом пришла Инга. Стала доказывать, что машиной ехать удобнее, чем поездом. Он и не спорил, а она все доказывала.

– Даже если вещей много. Хотя у тебя же ничего своего нет…

            Игорь слушал рассеянно. Вертелась в голове только одна шаблонная формулировка: «разрушил жизнь». Значит, с кем-то это уже было, и многие потом эту фразу повторили. И пережили это как-то. Но как ему пережить?

            Сказал «Убирайся», а потом разрушил его жизнь, растоптал. Как понимать это? И зачем понимать, если они никогда не будут вместе? Вернулся к жене, все уладил, а Игоря посадил на цепь – не вырваться.

– Ты совсем меня не слушаешь! О чем ты думаешь?

            Долго рассказывать. И невозможно рассказать. Так бывает, когда сидишь в кинозале, а думаешь о своем – действие на экране будто бы интересное, но озвучено твоими собственными унылыми мыслями – и этот микс убивает.

            Игорь видел, что Инга говорит что-то, потом кричит, потом хватает со стола чашку и бросает ее на пол, чашка раскалывается на два больших осколка, один из которых с ручкой, а другой – с остатками чая на донышке. Потом берет со стола нож и бросается к нему.

 

            Боль привела в чувство. Он увидел кровь, стекающую по рукаву рубашки.

– Блин, ты чего? – Игорь зажал плечо.

            Она зарыдала.

– Не понимаю, что я делаю. Я с ума схожу. Я так люблю тебя. Так люблю! Лучше убить, чем видеть, как ты о нем думаешь!

– Мне говорили, женщины никогда не ревнуют геев к другим мужчинам…

– Ты шутишь?

            Рана была неглубокой. Инга пыталась вызвать скорую, но Игорь отпихнул ее от телефона. Оторвал кусок простыни, забинтовал сам, как тогда голову.

– Не повезло этой простыни, никто на ней так и не трахнулся. Вся ушла на перевязки.

– Иииигорь, – рыдала она. – Что я наделала? Я же не сумасшедшая…

            Висла на целой руке, пыталась ему помочь. И уже не пахла беззащитным, наивным детством – пахла взмокшей истеричкой. Игорь оттолкнул ее.

– Уйди, дура!

            Она снова повисла, пытаясь поцеловать. И он сам не понял, в какой момент стал задирать ей юбку и рвать с нее колготы и трусы. Повалил на пол, стукнул неловко головой. Вставил резко, будто прицельно, – лучше, чем она ножом ударила. Перехватил зубами сползающую с руки повязку, снова затянул.

– Лежи, шиза, и только дернись!

            Она даже плакать перестала – боялась шевельнуться под ним, чтобы не спугнуть. А он вбивал ее в пол – гребаную эту честность, готовую броситься с ножом, гребаное это детство, насквозь пропахшее похотью.

 

12. ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ НАСЕКОМЫХ

 

            Потом она сидела на полу и смотрела на него. На промокшую от крови повязку, на куски простыни, на длинные белые нити, прилипшие к красным каплям на полу. Игорь не знал, нужно ли просить прощения. И почему он первым должен?

            Инга вдруг поднялась и отряхнулась.

– Вот так все…

– Я думал, ты девственница, – сказал зачем-то Игорь.

– Давно не девственница. Но давно никого и не было. С тех самых двенадцати лет. Тогда к нам друг отца приходил. Приходил, приходил. Отец работал много, только свое дело начал, нашел этого компаньона – Эдуарда Семеновича, тот инвестировал в компанию приличную сумму. Как давно это все было…

            Приходил к нам. Даже, когда отца не было – на правах близкого друга. Я без матери росла. Мать нас бросила. И я иногда из школы возвращалась – заставала дома этого дядю Эдика. Он даже обед готовил.

            Поджарый такой мужичок был, мелкий. И я понимала, что плохо это, что он ко мне руки протягивает, под платье лезет, но настолько плохо, что никому говорить об этом не нужно, что я тоже в этом виновата.

            Не помню уже, как он говорил это. «Дай я вставлю немножко, Юлечка». Как-то так. Меня ведь Юлей звали. И почти год он меня трахал у нас дома, а когда отец возвращался с работы, выпивал с ним по рюмочке и уходил.

            Может, так и продолжалось бы, только я так в себе зажалась, так закрылась ото всех, что начала заикаться, есть не могла и стала в обмороки падать. Из школы меня скорая забрала, и отца потом ругали за то, что он не следит за питанием ребенка. И отец тоже на врачей кричал: «Когда мне следить? У меня бизнес! А мать ее – проститутка, своей жизнью живет, плевать ей на ребенка».

            Но все равно он стал мне больше внимания уделять, и Эдуард Семенович, узнав про больницу, перестал к нам приходить.

            Но и меня уже не было. Мне хотелось от всего прошлого отказаться. Даже попросила отца называть меня Ингой. Тогда, в больнице, у нас медсестра была Инга, такая хохотушка. И я думала, что если бы я была Ингой, со мной ничего бы не случилось, и я могла бы так веселиться.

            Отец удивился, но стал называть, как я просила. И в школе я всем сказала, что я Инга. Конечно, начали дразнить меня ненормальной. Шизой, как ты вот сейчас сказал.

 

            Игорь молчал. Продолжал сидеть на полу и глядеть на нее – снизу вверх. Уже понял, что она расскажет дальше.

– И мужчин с тех пор я видеть не могла. Вообще они меня не интересовали, словно все вымерли. Я решила, что весело жить можно и без них – учиться, путешествовать, гулять в клубах.

            И только когда я тебя встретила, поняла, что ты не такой. В тебе агрессии не было. Желания унизить не было. В тебе была чистая притягательность. Вот меня и притянуло. Я только потом поняла, что в тебе нет агрессии к окружающим, потому что ты в своем мире живешь, в своем соку варишься, и ничего больше тебя не интересует. Поняла, что все напрасно, что не вытащу…

            Не могла быть с тобой. И не могла быть тобой. Выхода не было. И я сто раз смирялась с тем, что не переломлю, но все равно пыталась. Подумай сам – я никого не люблю больше. Я никого не люблю.

– И сейчас любишь?

– И сейчас люблю. И даже рада, что ты такой же, как все, что есть в тебе и агрессия, и злоба. Кажется, что все-таки вытащила тебя из твоей раковины. Ничего нет хуже, чем видеть, как ты сидишь, смотришь в одну точку и о нем думаешь. Умереть от этого хочется или тебя убить…

– Знакомо мне это, – кивнул Игорь. – Неожиданно все знакомо. Понял теперь, что так отражалось. Даже про мужика этого понял.

            Инга вытерла слезы.

– Может, ужин готовить будем?

– Ну, давай готовить, раз все живы.

 

            А сам думал о том, насколько было бы лучше, если бы она не промахнулась. Не было бы чувства вины перед ней – это раз. И не было бы постоянной мысли о Димсе – это два. Ведь из-за него же все. И даже секс у них был из-за него. И если они вместе останутся – тоже из-за него только.

            А он и не интересуется, и знать об этом ничего не желает. И если бы Игорь умер, он бы только плечами пожал. Особенно правым.

– Кто-кто? Фадеев из пресс-службы? Мы не были знакомы…

            А член в туалете можно любой найти – первый попавшийся.

– Чей-чей? Фадеева из пресс-службы? Мы не были знакомы…

 

13. ОТВЕТНЫЙ УКУС

 

            Утром Инга до офиса подкинула, и в щеку поцеловала, и будто бы всем довольна.

            И все это на глазах у Цельнера. Тоже хорошо совпало.

            План созрел мгновенно. Крест на чужой жизни поставил? А в крестики-нолики слабо сыграть? Или думает, что духу у Игоря не хватит?

            Игорь шагнул к Шефу.

– Григорий Эмильевич, я объяснить вам хочу… по поводу вчерашнего.

– Да ладно, Игорь, уже…

– Нет-нет. Я вчера еще хотел сказать, но постеснялся…

            Цельнер отвернулся от двери, едва на крыльце не поскользнулся.

– Что такое?

– По поводу Белашова. Я понимаю, что я нужен компании, и благодарен вам за доверие. И Дмитрия Сергеевича я очень уважаю, только ведь не в переговорах тут дело. Выходит сейчас, что вы глаза закрываете на то, что в компании происходит, своего зама выгораживаете.

– А в чем дело? – насупился Цельнер. – Что в компании происходит?

– Да и ничего серьезного вроде, просто Белашов – гомосексуалист, хоть и с женой живет. А на работе проходу мне не дает, в туалете караулит, извините за выражение. Потому и отпустить не хочет. А у моей девушки – работа в столице, филиал строительной компании. Инга Силаева, может, слышали? У нас свадьба скоро. Для меня не в жилье дело, не в общежитии, не в материальном поощрении. Я уехать хочу и жить нормальной жизнью. Потому что я нормальный. А этого унижения, да еще и на работе, я терпеть не стану!

            Эмильевич молчал, смотрел то на Игоря, то себе под ноги. Махнул финдиректору, чтобы тот не ждал его.

– Белашов… Как это все неприятно. На работе. Да, правда… тебе лучше было бы… А ему… ну, я поговорю, конечно. Контракты серьезные, а он... А тебе… да.

            Вот и все, что смог сказать Цельнер по поводу щекотливой ситуации. Но уже к вечеру Андреич передал Игорю:

– Подойди к Шефу с заявлением. Он сказал, ты знаешь.

            И подписал – тем же числом. Это и понятно – не снимать же гомосека-Белашова с должности. Проще Игоря услать с глаз долой. Но по тому, как сочувственно секретарша на него взглянула, Игорь понял, что Димса уже вызывали на ковер, и вопросы задавали, и задавали так громко, что Света все слышала, а раз слышала Света, то слышали и канцелярия, и бухгалтерия, и отдел кадров, и даже вахтеры.

            Нарастает знакомое жужжание. Своими глазами можно увидеть гея – не по телевизору, живого. Реальнее, чем в кино. Смешнее, чем в цирке.

            Ээээх, Димс! Веселые дни тебя ждут, веселые!

– К кому он приставал? К Фадееву? Это такой хорошенький из пресс-службы? Высокий такой с русыми волосами? Он же с Силаевой! Ай-яй-яй… Что делается?! В туалете караулил? Белашов? Первый зам Эмильевича? Никогда бы не подумали. Да и выглядит он неважно. Нервный какой-то. Может, у него СПИД? А ведь в одну столовую ходим, из одних стаканов пьем. Ай-яй-яй… И жена у него, сын, а он по мальчикам бегает. Может, и к сыну приставал? Извращенец какой! И переводчика взял симпатичного, чтобы с индусами переговоры вести, а там неизвестно, для чего. Ай-яй-яй…

            Возятся во всех углах, шепчутся, жужжат.

            И Шеф взглянет строго и подумает, немного самого себя стесняясь даже и чувствуя вину перед Димсом: «Хороший он директор, конечно, но незаменимых нет. Шалости шалостями, но не на предприятии же гомосятину разводить? Все-таки не Челябинский труболитейный».

 

            А Инга снова собирает вещи и рассуждает о том, как удобнее ехать.

            Для нее мир, наконец, перевернулся с головы на ноги. Теперь все нормально. Они уезжают. Они будут вместе. Там будет семья. Там будет ребенок. Она уверена, что малыш станет наилучшим  доказательством их счастья.

            Это Бог надел, наконец, слуховой аппарат, услышал все ее молитвы и сжалился: «Давай-давай, чика, собирай вещички. Только пудру не забудь, чтобы не вернуться за ней в старую жизнь. И нож прихвати – ключ, открывший тебе дверь в новую».

            Инга летает по квартире. И Игорь больше не хмурится. Чувствует только, как огромное, раздутое от боли сердце толкается внутри…

 

            Новый год отмечали с Таней и Олегом – давними приятелями Инги. Места были заранее заказаны в лучшем ресторане.

– А я каждый год на двоих заказываю. Всегда надеюсь, что вместе отметим, – призналась Инга. – И вот, сбылось.

            За столом было скучно, жевать быстро надоело. Отчего-то стал болеть желудок. Игорь улыбался насилу и думал только об одном: «Не сидеть, прилечь бы, выспаться».

 

            В феврале уже заселялись в новую столичную квартиру. Испытательного срока для Игоря не было, просто дали время на изучение всех материалов. Все было привычно легко, и в то же время хрустело по-новому. Инга в своем филиале практически не бывала, как и предполагал Игорь, зато обустраивала их гнездо – теперь уже основательно, на долгую и счастливую жизнь, даже на долгую и счастливую жизнь их детей и внуков.

            Только один раз на работе рука Игоря дернулась к гей-сайту, но остановил себя. Знал, что никого там не увидит – нырнет в свою память и встретит Димса, только Димса, одного Димса. А ведь он победил его. Переиграл. И тоже может смело ставить крест на его жизни.

            К весне партия выделила «ауди», не новую, но вполне приличную. Он не отказался, хотя Инга шоферила во всю – успевала и по магазинам, и по салонам, и на работу его закинуть и с работы забрать.

 

            Так общими усилиями и был поставлен крест на прошлом. Но Игорь чувствовал, что не лежит под ним спокойно, как мертвец, а вынужден волочить, сбивая в кровь ноги. Он ошибся – будни сложились настолько простые, что совсем не отвлекали от прежних ноющих мыслей. Помнилось все, начиная с черных глаз Марку. Помнился каждый день на афинской автозаправке, каждый вечер на пляже, каждый нерусский хуй, который воспринимался как последний и единственный русский. Никто не осыпал его лепестками гвоздик на бузуках, но все равно чувствовал он себя там первой красавицей – со светлой кожей, зелеными глазами, волнистыми волосами и точеной талией. И бензин пах гвоздиками, и чужие руки пахли гвоздиками. И казалось, что все любят. Все – до последнего албанского дальнобойщика. Вот такой приятной становилась та грязь в его воспоминаниях. И намного неприятнее помнился Димс, потому что отказался от всего сразу, без исключений: от него, от его глаз, от его надежд, от его прошлого и от кошмарных снов, в которых Игорь говорил на чужом языке.

            И на работе – на лучшей работе в мире – Игорь думал только о Димсе: как он и что с ним. И в постели с Ингой думал только о Димсе: с кем он и как ему. И рвался в ее щель – непривычно влажную и мягкую, надеясь увязнуть навсегда между ее цепких ног, но выныривал и снова вспоминал: он есть, он далеко, он с женой…

            Как и не уезжал никуда…

 

14. ГИБЕЛЬ ИМАГО

 

            Исчезла даже иллюзия, что разрушенная жизнь может начаться заново, поэтому Игорь совсем не удивился, когда телефон высветил знакомый – нестертый, нестираемый, несгораемый номер.

            Он был один. Выключил звук у телевизора и смотрел, как диктор продолжает рассказывать новости голосом Димса:

– Молчишь? Спросил бы хоть, как я… после всего, что ты обо мне... Или сам догадываешься? Догадываешься, как на меня на заводе смотрели? Почему вслед ржали? Почему я с работы ушел? Как жене объяснил причину? Догадываешься, что нет больше у меня ни жены, ни сына? Или просто доволен тем, как все спланировал? А я считал, что не способен ты на такое. Но… но не сержусь, нет. Не злюсь. Веришь, вот честно – не злюсь! Знаешь, почему?

            На экране, наверное, пошел репортаж о том, что эпидемия гриппа возвращается – замелькали люди в масках.

– Потому что ты мою жизнь разрушил намного раньше, – продолжал Димс. – Когда я увидел тебя, тогда все и рухнуло. И я даже не понял, точно, как тогда не понял, что мы в гей-клуб едем. Если бы понял, разве поехал бы?

            И потом… искал в тебе недостатки и находил, и много. И ушел вроде бы. Но никуда не ушел, ни черта это не помогло, потому что люблю. Потому что никого не люблю больше – никто в сердце не лезет, вход тесный.

            И ты там можешь радоваться – теперь у тебя и хорошая работа, и зарплата, и крыша над головой, а я, блядь, домохозяйка в фартуке, и как будто на содержание к тебе прошусь…

Слышно было, как зубы скрипнули.

– Но неважно это. Одно сказать хочу. Вот туда – в твою тишину, из которой ты даже не отвечаешь, – люблю тебя. И привет тебе передаю…

– Я тоже тебя люблю, Димс. Только я. Только тебя. И я тоже не могу никого любить больше, и не смогу… Я приеду. Я сейчас же приеду.

– Не надо. Не паникуй. Я сам приеду. Ты теперь столичный гражданин, а у меня ничего тут не осталось. Найду там что-то…

– Как же здорово это будет!

            Об Инге он вспомнил только тогда, когда увидел ее в дверях.

– К нам Димс приедет! Ты представляешь?! Это так здорово!

– Погостить?

            И Игорь понял вдруг, что Инга – это не та Инга, которая утешала его в барах, и даже не та, которая бросалась на него с ножом, а та, вместе с которой он живет уже три месяца – спит в одной постели и занимается сексом. Это не прежняя его подруга. Это его жена. При чем тут Димс?

            Сказать было нечего. Но она и не спрашивала.

            К вечеру мысли опять потекли в привычном направлении. Игорь нащелкал смс «Сладких снов» и послал Димсу. Тот ответил: «От онанизма зубы желтеют». Игорь снова написал: «А от сигарет?» – «От сигарет перхоть» – «Бл, ты ненормальный!!!» – «Скучаю».

            Все было кайфово. Так, как никогда у них не было, даже в самом начале.

 

***

            На следующий день, вернувшись с работы, Игорь нашел Ингу в ванне, наполненной до краев красной водой с осевшей мыльной пеной.

            Смотрел парализовано, потом присел на край. Зачем-то потрогал рукой остывшую воду, потрогал пену. Инга сидела с закрытыми глазами, будто отдыхала. На полу валялся нож, заботливо перевезенный ею в новую квартиру. Пахло сладким.

«Зачем пена? – думал Игорь. – Зачем пена? Это пена так пахнет медом».

На зеркале лежал лист, перегнутый пополам. Игорь развернул записку.

            «Я беременна».

            И была тысяча решений, и была тысяча выходов, но уже не было ни одного.

Телефон звонил в кармане брюк назойливо, словно захлебывался. Игорь машинально снял трубку и услышал Димса:

– Вот блин я соскучился! Ужасно хочу тебя видеть, ужасно! Опять в тишину говорю. Ты что там делаешь? – Димс засмеялся. – Не можешь отвечать? Рот занят? Да жуй блин быстрее! Я сегодня целый день твои смски читаю... Игорь, ты там? Ты меня слышишь? Почему молчишь? Игорь? Почему не отвечаешь? Игорь? Что-то случилось? Ты не любишь меня больше? Игорь?

 

2010 г.