ПОСЛЕ ВСЕГО

 

-1-

            А я догадался, что он асексуал. И не потому, что он до сорока двух лет ни разу не был женат, хотя, по его словам, постоянно регистрировался на каких-то сайтах, знакомился и ходил на свидания. А именно потому, что он так это афишировал – размахивал этой инфой, как флаером в клуб нормальных. И я понял, что он ненормальный.

            Нет, не такой, как я. Я могу быть злым, раздраженным, вялым, но я не асексуал. А он, по его собственным словам, такой влюбчивый, увлекающийся и страстный, никогда девчонок за талию не обнимал и шампанское на корпоративах не откупоривал. И я стал при нем такие шуточки отпускать, самые разные, потому что понял, что он провокацию воспримет не так, как другие. И мне стало интересно, как он воспримет.

– Что за землетрясение? Сижу, как на вибраторе. Снова асфальт снимают?

            Это причуда нашего города. Асфальт снимают, а брусчатку «под старину» укладывают. И все время работа, и все заняты. И все вокруг нашего офиса, целое лето. Большинство моих коллег в отпусках, один я за всех парюсь – простыми словами о сложном пишу, уже все слова до трех букв сократил.

            И он тоже рядом со мной в кабинете сидит, если за репортажами не бегает. Это смешно, конечно, в сорок два года выживать за счет скорости передвижения. Но пишет он коряво, я его всегда прикрываю – по-редакторски великодушно. Образование у него техническое, кажется, машиностроительный. В общем, он в машинах как раз должен разбираться, которые асфальт срывают.

– Да, вибрации, – говорит он.

– Мне нравится. Стимулирует умственную деятельность.

            Он хихикает. И я доволен собой, хотя заигрываю с ним без особых намерений. Даже не задумываюсь, пробовал ли он с парнями, хотел ли попробовать. Даже не рассматриваю его. Что там рассматривать? Он высокий и однообразный. Такой у него ландшафт – что лицо, что ноги. Все вытянутое и унылое. Зовут Роман Ботвинников. В народе «Ботва» – длинная, блеклая, почти пожухлая, но не без надежды. На меня он никогда глаз не поднимает, даже когда материалы сдает. Сложит дистанционно в папку – копайся, вноси правки, добавляй мягкие знаки в инфинитивы, он свое сделал, инфу добыл. Все, довольно на сегодня офисных развлечений, пора отдыхать.

           

            Сорванный асфальт, конечно, не так воняет, как свежий, но все равно смрадно. Я выхожу из офиса «на воздух» – в облако асфальтной пыли. Радоваться бы, что трудовой день окончен, но еще предстоит выбраться из центра, выстоять все пробки, попасть в свой район, в свою квартиру.

            Я иду к машине, но по пути отвлекаюсь. Когда кому-то становится плохо на улице, к нему не подходят – вдруг пьяный, или наркоман, или денег попросит, или заразит туберкулезом. Вот парня тошнит над мусорной урной, а все проходят мимо. И урна, нужно сказать, никак для этого не приспособлена. Она закрытая, с боковой щелью для мусора, как почтовый ящик. В итоге содержимое желудка обрушивается на нее сверху и разлетается брызгами – ему на брюки, на рубашку, на сандалии, на стены здания. Все это в чаду и асфальтной пыли. Ад.

            Я не могу пройти мимо, я останавливаюсь, поддерживаю его под локоть. Парень разгибается, упирается рукой в стену. Он совсем молод, невысокого роста, но широкоплечий, с черными глазами и квадратными скулами. Темноволосый, с густыми темными бровями. Я не люблю таких. Ну, между нами. Ломкие блондинчики, синеглазые васильки – это по мне. А это парень-кирпич, парень-кремень. Просто сейчас развезло немного. Он вытирает рот и пытается объясниться.

– Спасибо. Я в норме. Просто перенервничал. Был на собеседовании, а тут шум из-за асфальта, – он указывает глазами в сторону банка в начале улицы. – Вон там.

– Поэтому рвота?

– Да. Со мной бывает такое.

            Так парень вовсе не кирпич…

            Он смотрит на свои забрызганные брюки, на грязные пальцы ног, торчащие из сандалий. Я бы на собеседование в такой обуви не пошел. И брюки слишком легкие… как для банка. 

– Что я наделал?! Кошмар. Мне ж еще на метро ехать! – приходит он в ужас от своего вида.

– Могу подвезти тебя домой, – предлагаю я.

            Старенький «опель», после сто сорок второго ремонта, доедет куда угодно, я уверен.

– Правда? Спасибо. Но я… от меня…

– Не переживай, меня в этой машине уже тошнило. После одного банкета. Принимал антибиотики, а на корпоративе набрался. Забыл, что нельзя совмещать. Знакомая везла меня домой – без прав, прячась от гаишников. Страху натерпелся. Или, хочешь, у меня сначала умоешься, если мама строгая.

– Мама завуч школы. Еще и сестры.

– Тогда, наверное, лучше умыться.

            Он смотрит на меня неуверенно.

– А вы?

– А я Максим, вот в этом агентстве работаю. Новости и рекламу пишем.

            Тоже указываю глазами. Он кивает.

– Тогда спасибо. Если я вас не побеспокою. Я Кирилл.

            Боже, какой он классный! Какой воспитанный, каким вежливым фразам его научила мама-завуч. Дорогая мама, я бы взял вашего сына без всякого собеседования – на любую должность.

            Он идет за мной к машине. Внутри жарко, воздух спекся. Скорее распахнуть окна, скорее впустить ветер, скорее в дорогу – и ехать бы так, ехать бы, и пусть бы даже стоял дурной запах, это ничего.

            Район у меня спальный, но не позорный. Квартира старая, но меблирована на мой вкус. Грязное белье спрятано, в холодильнике минералка, я готов.

            Он уходит в душ, не шумит там, не фыркает, не опрокидывает шкафчики. Стесняется. Потом появляется в одних трусах, и тут уже я начинаю стесняться.

– Я пятна застирал, но все мокрое, – говорит он. – Я пока на лоджии повешу, можно?

– Конечно.

– Мама не должна знать, что со мной такое. Я для них опора.

– Я понимаю. Но рвота мужественности не отменяет, так и знай.

– Надеюсь, – вздыхает он.

            Развесив одежду на лоджии, звонит матери по мобильному. Предупреждает, что зашел в гости к Мише и будет попозже.

– Да, все прошло хорошо. Они обещали перезвонить. Очень много претендентов, – отвечает на ее вопросы. – Но, конечно, есть шансы.

            Я смотрю заторможенно.

– Можно на ты? – спрашивает он. – Ты один живешь?

– Пока один, моя девушка в отпуске. У родителей, в Норильске.

– Ого, а я думал, все летом едут на юг.

– Обычно да. Но у меня нет отпуска, а Наташе хотелось повидать родителей.

            Заслать бы ее подальше.

– Я тоже, как только найду работу, буду пахать без отпусков и выходных. Но найти очень сложно, – рассказывает Кирилл. – Я в прошлом году «Финансы и кредит» окончил, банковское и страховое дело хорошо знаю, а все только временное попадается или не по специальности. А ты в каком вузе учился?

            Ну, ты еще спроси, в каком году, Кирилл. Мне сейчас совсем не до воспоминаний.

– Может, все-таки минералки?

– Да, если можно. Когда они сказали, сколько желающих, какой конкурс на должность… Еще их менеджер какое-то анкетирование проводит, вопросы непонятные, – его зубы звякнули о край стакана, – я просто растерялся. Мать очень надеялась, что я получу эту работу.

– Жаль. Это лучшие годы твоей жизни. А ты не можешь этого почувствовать, потому что должен нести груз ответственности.

– Да, богатой тетки у меня нет, – кивнул он и поморщился. – Приходится крутиться. А ты чувствуешь эти «лучшие годы»?

– Тоже не всегда. И я уже от них отдаляюсь.

– Тебе тридцать?

– Да, почти.

            «Почти» особенно хорошо прозвучало, убедительно.

– Это немного. Мне двадцать четыре, но я иногда чувствую себя на сто двадцать четыре.

– Девушка есть?

– У меня три сестры и мать! Девушку я точно не потяну! Все они незамужние и сидят дома, только мать учительствует – и на работе, и в свободное от работы время. Мы даже телик без ее лекции посмотреть не можем.

– А друг Миша?

– А Мишка, идиот, взял и женился. Теперь у него беда – никак жену обеспечить не может.

            Ситуация складывалась очень благоприятная.

– У меня есть знакомые в банках, я могу позвонить, поспрашивать, – сказал я.

– Да? Вот здорово! Я свой номер оставлю. За мной не заржавеет. Коньяк… с антибиотиками, как ты любишь.

            Я не смотрел, как он одевается, хотя он одевался прямо передо мной посреди гостиной. Прощаясь, протянул руку, подарил мне крепкое рукопожатие и сказал оптимистическое «До встречи». Я просто захлебнулся восторгом, так он был соблазнителен.

 

-2-

            Я сразу позабыл о заигрываниях с асексуальным Ботвой, я занялся другим делом и столкнулся с неожиданной проблемой. Не хотелось звонить тем знакомым, которые спросили бы у меня: «Твой мальчик?», а потом спросили бы у мальчика: «Как там Максим? Еще трахаетесь?». Нужно было звонить нейтральным, дальним знакомым, а они не очень-то стремились помочь с работой моему мальчику. Потом я стал думать, как достать близких знакомых через дальних знакомых, и это тоже было проблематично – ни один близкий не соглашался помочь дальнему.

– А ты что-то помрачнел, – заметил мне Ботва. – Больше не веселишься.

– Материалы в папку складывай, не отвлекайся.

            Как, как это сделать? Как помочь ему? Ведь парню нужна работа, чтобы стать самостоятельным хотя бы в глазах матери и прочего гарема, уже не говоря о финансовой независимости.

            И я позвонил Тимофееву. Ну, расстались мы когда-то неприятно, но разве бывают на свете приятные расставания? К этому нужно подходить философски.

– Рад тебя слышать, – соврал Тимофеев. – По вопросу?

– Да, по вопросу…

            Может, за эти годы Тимофеев уже стал мне дальним знакомым и воспримет мою просьбу адекватно? Мы увиделись вечером в его машине. Теперь Тимофеев всегда занят, ему в ресторанах рассиживаться некогда, не то, что раньше. Удивительно, как вообще он нашел для меня время.

– Хорошо, – сказал он, выслушав меня не особо внимательно. – Если у него есть образование, пристрою. Мальчиком больше, мальчиком меньше. Пусть подойдет во вторник, только сразу ко мне, я секретаря предупрежу. А потом я его уже куда-нибудь направлю.

– Только… это сын одной моей подруги, не нужно ему ничего такого знать обо мне.

– Так это не твой парень?

– Нет, я совершенно одинок и предельно несчастен, – порадовал я Тимофеева.

– А мы вот уже шестой год вместе с Димой. Втихаря, конечно. Но вместе живем – в частном доме, за городом. Стеной обнесли четырехметровой, чтобы соседи не подглядывали. Только прошу его машину перед домом не ставить и вообще за калиткой не мелькать.

– Это очень тяжело.

– Да, это очень тяжело сохранить – в таких вот условиях. Но вместе отдыхать ездим, там гуляем, там все можно. И… дорожу этим. Никаких романов больше.

            Я посмотрел на честные усы Тимофеева.

– Все получится, Тим. Уже получается.

– Да. Но живем, как будто воруем. У нас с тобой не так было, было очень весело, как будто фейерверк все время. Но вот таких будней мы бы не выдержали. Ты правильно сделал, что все закончил. Для такой жизни совсем другой человек нужен. Такой, как Дима. Он стоматолог. Он спокойный. У него ровный характер. Но иногда накатывает – придешь домой, скроешься за стенами, спрячешься, наденешь тапочки, и так жаль прошлого, когда все казалось легким и искристым, хоть волком вой.

– Нечем было дорожить, поэтому и было легко.

– Да. А теперь я Председатель правления банка.

– Ты Председатель правления банка?

– А ты думал, кого об услуге просишь?

– Второго зама.

– Бери выше. Столько лет прошло. Ты просишь именно того человека.

            Мы пожали руки, и я вспомнил, за что когда-то любил Олега Тимофеева. Председатель правления банка. Ничего себе. Я и не знал. Давно мы о его банке ничего не писали, мы же только о разорившихся пишем.

 

            В тот же день я позвонил Кириллу и передал, куда ему подойти и кого спросить.

– Держись смело и не нервничай. Тебе будут рады.

– Так уж и рады, – засомневался Кирилл.

– А дома как?

– Не при драконах…

            Наконец, я выдохнул и заметил, что Ботва исчез из поля зрения. Как оказалось, поехал на тракторный завод за информацией об экспорте: есть ли экспорт, нет ли экспорта, какой товар затребован к осени – сеялки, веялки, молотилки. Чем не новость?

            Срыв асфальта немного отдалился от нашего офиса в сторону театра оперы и балета. Все равно затишье, отпуска и каникулы, пусть хоть что-то оживляет.

            К вечеру я опять занервничал. Как Тимофеев примет Кирилла? Куда определит? Чем нагрузит? Попытался прогнать эти мысли, но вспомнил его белые боксеры и снова заволновался.

            В общем, до вторника мне не было покоя. За это время выяснилось, что к осени странами ЕС особо затребованы молотилки, что аномальная (ежегодная) жара продлится как минимум до августа, что асфальт снимут со всех центральных улиц и до дня города организуют старинные мостовые, и что Ботва снова (по его словам) познакомился с прекрасной девушкой и ведет с ней прекрасную переписку.

– А ты с кем-то переписываешься? – спросил он меня.

– Нет. Я слишком много пишу по работе, – съехал я с темы. – Да и что интересного в переписке? Иногда видишь человека и чувствуешь, что хочешь его и не хочешь ничего знать о нем.

– Это для одноразовых отношений, – сказал Ботва. – А я ищу спутницу на всю жизнь.

– Ну, и много ты таких нашел? Искать полжизни – на вторую половину жизни, потом – на треть жизни, потом – на четверть. Нет, я так долго не ищу. Я рад каждому встреченному человеку.

– Что-то я не слышал, чтобы ты конкретно кому-то был рад.

– А ты ко мне домой приди и проверь, кому конкретно я рад.

– А я могу.

            Наконец, я оторвался от текста и посмотрел на Ботву. Он стоял в двух метрах от моего стола и переминался с ноги на ногу.

– А я могу.

            Неужели я заигрывал с ним? Где были мои глаза и прочие органы? На волне какого помешательства я это делал?

– Ну, смоги! – сказал я.

            Он смущенно выскочил из кабинета.

 

-3-

            Да я же полуавтоматически! Я вовсе не хотел приручать его. Кто захочет приручать человека, который ищет вторую половину – одну и на всю жизнь?

            Отчего я сразу не дал задний ход? Зачем еще и поддел его этим «Ну, смоги!»? А если он сможет? Что мне тогда, за шторой прятаться? За тем, что я вовсе не гей, а он меня домогается?

            А вдруг Ботва впервые в жизни проявил к кому-то интерес, а я разобью ему сердце? Это не сердце Тимофеева, оно не склеится так быстро.

С этими зыбкими мыслями я плелся от машины к своему подъезду, как вдруг кто-то окликнул:

– Эй, Максим! Помнишь меня еще?

            Кирилл жестко сунул мне руку для пожатия. В другой у него был черный пакет, в пакете позвякивало.

– Коньяк что ли?

– Ну. Спасибо, – он протянул мне пакет.

– Зайди. Расскажешь, как прошло.

            В лифте я рассматривал свои туфли. Слишком тесно было.

            Оказалось, он принес мне коньяк, банку кофе и коробку конфет.

– Мама собирала?

– Ага. Она и ему такое собрала.

– Боже! И ты отдал?

– Ну, хотел. Но он говорит: «Балда, пакеты сюда не носи и сандалии не надевай».

            Я засмеялся. Ничего, Тимофеев его быстро воспитает.

– Там, правда, строго. Костюмы, галстуки. Я буду заместителем начальника отдела кредитования физических и юридических лиц.

– Что?

– Да. Потому что у меня соответствующее образование и хорошее резюме.

            Перед глазами немного поплыло, словно коньяк уже оказался внутри.

– Мама рада, сестры рады. Наконец-то.

– Ну… ну, хорошо. Давай выпьем немного – за удачу. Если тебе можно.

– Конечно!

            Я посмотрел в его наивные глаза. Хорош Тим – «никаких романов»! Но может, просто так, для финансового вдохновения, для поднятия тонуса. Посадит мальчика в углу кабинета, по феншую. Сиди, Кирилл, на счастье.

– А как он тебе?

– Олег Борисович? Мировой дядька! Добрый, хоть и глава банка.

– Да.

– Прикольный.

– Да.

– Усы такие бр-р-р.

– Да, усы бр-р-р.

            Мы выпили на кухне и закусили конфетами.

– Не тошнит? – забеспокоился я, глядя, как лихо он опрокидывает стопки.

– Нет, я пить умею.

– Бутылку треснем?

– Запросто.

– А сам?

– И сам смогу.

            На этом мой набор мужских разговоров подошел к концу, хотя Кирилл, похоже, никуда не торопился.

– А что читаешь? – спросил я.

– Фэнтези  в основном, про вампиров. А ты?

– Почти ничего. Набокова перечитывал.

– А, старых.

            Мы еще выпили.

– Я у тебя посижу, пока просвежею, а то мать учует, – сказал Кирилл. – Твоя еще не вернулась?

– Мать?

– Наташа!

– А, она на все лето уехала.

– Вы там познакомились, на севере?

– Нет, она тут училась, и мы тут познакомились.

– Мне очень хочется на севере побывать – в Исландии, в Финляндии. Особенно, когда тут такая жара.

            Он оттянул футболку, но она снова прилипла к его груди. Может, в такую жару пить вообще не стоило. Я изо всех сил сдерживался, чтобы не выпасть из рамок реальности и не начать делать ему комплименты. Ну, такой я. Я люблю парней.

– В общем, я к работе готов. И Олег Борисович сказал, что ничего сложного нет, только других контролировать, – Кирилл вернулся к теме дня.

– Да уж, ничего сложного.

– И все благодаря тебе. Даже не представляю, кто бы еще просто так помог!

– Ну, я не просто так. За коньяк вот, за конфеты.

– Да ладно! – Кирилл с размаху хлопнул меня по плечу. – Ты очень здоровский. А у меня все друзья в Инете, все далеко. А Мишка только женой занят. Я тебя не напрягаю? Если надоем, ты меня гони.

– Так и сделаю.

            Он еще спросил о моей работе, и я рассказал кратенько и смешно, с упором на молотилки. Кирилл был уже пьян, ему все годилось. Потом он сел в гостиной «просвежаться», потом лег на диван и уснул. И во сне шевелил сочными губами, будто продолжал мне что-то рассказывать.

– Я тебя с мамой познакомлю и сестрами, – сказал, когда проснулся.

– Думаешь, они меня одобрят?

– Конечно!

– Я слишком взрослый.

– Ты че? Я тоже взрослый. А Лидка вообще старше тебя.

– Ну, может, потом, когда Наташа вернется, по-семейному.

– А, да, – он погрустнел. – Я думал тебе кто-то из моих понравится. А у тебя же Наташа.

– Зачем я тебе в родственниках? – удивился я.

– Не знаю. Чтобы ты никуда не делся.

            Я чуть его не поцеловал, но вместо этого подвел к двери и подтолкнул.

– Давай к маме!

 

-4-

            Так я понял, что пора начать испаряться из его жизни. Тяжело мне было бы дружить с ним. К тому же, соврав однажды про Наташу, рано или поздно я должен буду эту Наташу предъявить, а кроме этого – поддерживать его разговоры о девушках, о замечательном Тимофееве, о вампирах, о пиве. То есть врать, врать, врать – имитировать интерес, изображать гетеросексуальные эмоции, бороться с возбуждением.

            Уж лучше я переключусь на Ботву, завоюю Ботву и получу полный кайф от этого эксперимента. Ботве не двадцать четыре, ему, наоборот, сорок два, его психика должна быть крепче. Хотя тоже… сомнительное предприятие. Может, лучше обратиться к проверенным друзьям? Они хотя бы не подводят, когда хочется быстрого секса.

            Казалось бы, я нашел выход, но снова позвонил Кирилл и спросил, чем я планирую заниматься в субботу, не хочу ли с ним выпить пива. Соблазн был велик, но что за соблазн – снова закусывать губу и смотреть на свои туфли?

– А ты сам почему мне не звонишь? Или… если я хочу к тебе прийти, мне нужно предупреждать? – спросил он.

            Кирилл всерьез собрался со мной дружить. Прочно. Надолго.

– Кирилл…

– Короче, я в субботу зайду, – решил он.

            У меня было время подумать над ответами, но я лежал, плавился от жары, смотрел в белый потолок и видел на нем раскаленное солнце.

            Кирилл пришел в субботу вечером – в майке, укороченных джинсах и сандалиях. Загорелый и вспотевший.

– А на работе ты в костюме? – спросил я, стараясь его не разглядывать.

            Он поморщился.

– Да… что-то непонятное с этой работой.

– В каком смысле?

– Ну…

– Ну, расскажи.

– Я еще толком не въехал, – он упал на диван, раскинув руки в стороны. – Все как-то так смотрят на меня. Ничего объяснять не хотят. Не знаю, почему.

– А Тимофеев что?

– Тимофеев ничего, я его почти не вижу. Один раз видел – он меня за плечи потряс.

– Как это?

– Ну, вот так.

            Кирилл встал с дивана, положил руку мне на плечи, изобразил рукой вибрацию и снова сел. Я тоже сел от неожиданности.

– А, ну, это в знак одобрения. Только ты все равно вникай. Они не объясняют, а ты бери бумаги и сам изучай. Не сиди просто так, не жди зарплаты, учись.

– А Тимофеев странный какой-то.

– Да ты внимания не обращай, ты учись.

– Макс, заткнись! – сказал на это Кирилл. – Что ты как мамаша? Я тебе говорю, что этот дядька странный. И телки там все злые, косяки на меня кидают. Я думал, как-то легче будет. Ладно, идем пиво пить?

– Посиди, пока жара спадет.

– Мне еще домой ехать.

– Я тебя отвезу.

– Тогда тебе нельзя будет пить. А можно, я останусь у тебя? Тут же две комнаты?

– Нет, Кирилл.

– Две, я же вижу. Или почему? Кто-то придет? Ты кого-то ждешь? Я и не подумал. Ты же сказал, что у тебя Наташа.

– А что твоя мама скажет на это?

– Да там такой галдеж, спать невозможно. Я у Мишки раньше часто оставался. Мои не против.

– Скоро снимешь квартиру. Пора жить одному.

– Это вряд ли. На мою зарплату у семьи уже большие планы.

– Понятно.

            Случилось именно то, чего я не люблю, и именно так, как я не люблю. Мы поехали в какой-то бар, который ему нравился. Сидели там под большой плазмой и кондиционером, потом вернулись ко мне, он пошел в душ, помылся и лег спать. А я сидел… думал, чем бы заняться. Снова включил телик и, глядя на экран без звука, размышлял о том, считает ли Кирилл наши отношения нормальными. Ведь Тимофеев кажется ему странным, а он всего-то потряс его за плечи. А я? Не кажусь ему странным? Ни капельки? Наверное, нет, если он доверяет мне, остается со мной. Речь не о насилии, конечно. Физически, я думаю, он крепче меня. Но речь о чужом влиянии – о чужой ауре чужого цвета. А он спит, хоть бы что. Хорошо ему у меня спится. И за это я расплачиваюсь бессонницей.

            А что утром? Что делать утром? Толкаться в ванной? Вместе пить кофе? Следить, чтобы не стукнуться локтями? Я не готов к такому дзену, я так ни с кем не просыпался. Может, сбежать на пробежку? Обежать три круга вокруг квартала? Город по окружной? Пока он умоется и зубы почистит?

            И главное, что это не столько физическое желание, сколько физическая тоска – невозможно сказать правду, невозможно быть естественным, невозможно расслабиться. Я не просто хочу его, я хочу ему нравиться, и для этого – парадоксально – притворяюсь тем, кем никогда не был: мужиком, который отослал подругу к матери, а сам шляется по барам, тянет холодное пиво и смотрит клипы с голыми девками.

            Я ушел на пробежку в шесть утра и бегал до девяти. В воскресенье тихо – не так много желающих побегать. Разве что за покупками. Честно говоря, думал, что не застану Кирилла у себя, но он ждал на кухне.

– Максим, ну, куда ты пропал? Я кофе приготовил, сижу, тебя нет. Что за треники на тебе? Что ты делал? Бегал? А меня не разбудил! Я бы тоже пробежался. И кофе уже остыл. В раковину можно вылить? Я еще раз сделаю, а ты пока в душ сходи. Не знал, что ты бегаешь. Это так правильно.

– Кирилл…

– Вот, что я придумал. Хорошо бы махнуть куда-нибудь! Конечно, отпуска у меня не будет, и у тебя тоже нет. Но хотя бы на выходные – на речку, с палатками.

– О, Боже!

– Не любишь? А я люблю природу, ее так мало вокруг. Одни компьютеры. Мне столько всего хочется, но невозможно, нет времени и не с кем. Так будешь кофе? Или в душ пойдешь?

            И это не нога попала в капкан – это я сам целиком в капкане. Когда он ушел, я был зол на него, зол на себя, и ненавидел нас обоих.

 

-5-

            Нет, больше никакого Кирилла, никогда! Только секс – здоровый, бесчувственный и бездуховный!

            Уже в воскресенье вечером я созвонился с одним приятелем, которого знал до этого года четыре. Тот блуждал в пространстве, охотно знакомился, а еще охотнее забегал ко мне в гости. Он никогда не жаловался на мои редкие звонки и быстрые проводы, его дни были полны и без меня. Звали его Шуриком. Говорили мы с Шуриком на близкие и понятные обоим темы – тусовка, отпуска, кто с кем, кто куда. И хотя я не состоял в тесном кругу гей-знакомых, но с Шуриком чувствовал себя вовлеченным донельзя. И входя в Шурика, чувствовал себя еще более вовлеченным.

            Да, хорошо бы новенького, не связанного привычными позами и привычными темами. Я поспешил выпроводить Шурика за дверь.

 

            Грянула новая рабочая неделя – отключили на профилактику Интернет, из отпуска вернулась шеф-редактор, начались сверки графиков и объемов, а с кем сверять, половина штатных вообще уволилась – у нас всегда текучка. Теперь новых нужно набирать, учить, вот пусть Ботва и учит, он спокойный.

            А я нет. Я неспокойный. Я нервный. Я психически неуравновешенный. Если у меня пять минут нет Интернета, со мной истерика. А как иначе? Как работать? Чем дышать, если не килобайтами? Асфальтной пылью?

            В общем, этот Кирилл меня страшно выбил, а Шурик не поправил. Кирилл тяжелый, а Шурик легковесный. Был – и нет никакого Шурика, вынесло сквозняком. Но я, конечно, виду не подаю. Шутки шучу и коллег развлекаю, чтобы отсутствие Интернета не оплакивали. А сам думаю, что видеться с Кириллом нельзя, себе дороже. А не видеться – тоже скверно, настроение испорчено.

            Пришел домой, только решил выспаться – звонок в дверь. И время не для визитов, десять вечера. На пороге Ботва.

– А адрес где ты взял? – удивляюсь запоздало.

– Проявил смекалку.

– Заходи в таком случае. Прояви еще что-нибудь.

            Я его внутрь пропустил, ноут быстро закрыл, ему лишнего видеть не нужно.

            Он сел и сидит смирно. А мне не хочется. Мне не хочется форсировать, и вообще не хочется. Может, раньше и хотелось, до Кирилла. А теперь я даже не могу вспомнить, чем именно мне нравился Ботва. А, тем, что он асексуал. Ну, не такой уж и асексуал, если приперся в гости на ночь глядя.

– Так зачем ты меня приглашал? – спрашивает он. – У тебя ко мне что-то личное?

            И улыбается. А я должен отвечать.

– Да, личное, – говорю серьезно. – Не знал, как тебе на работе сказать.

            Ботва пружинит в кресле.

– Я весь внимание.

– Ты очень плохо пишешь, – говорю я.

– Что?

– Опечатки, это ладно. Инфинитивы без мягких знаков, это ладно. Но основная мысль текста должна быть цельной, ясной, а не размытой  ненужными подробностями, тем более, в коротком репортаже. Я прошу тебя пересмотреть свой подход к работе.

            Ботва вскакивает, глядя в пол, поэтому не может быстро пройти к двери.

– Я понял. Я пересмотрю. Все-таки работа, другой у меня нет, я ею дорожу.

– Вот и хорошо.

            Все почти рассосалось, Ботва нашел выход из моей квартиры, но в дверях вдруг столкнулся с Кириллом. А этот откуда в такое время? Еще и в костюме и галстуке, какой-то неожиданно заостренный, новый, каким я его никогда не видел.

– Ой, здрасьте! – это он Ботве, а тот уже шмыгнул мимо него в темноту лестницы, даже лифта ждать не стал.

– Ты зачем? – спрашиваю.

– Да у нас корпоратив был, я выпил. Мне домой нельзя, мать запилит. А что за дядька?

– Друг один. С работы.

– Я не знал, что у тебя есть еще друзья.

– То есть?

– Ну, ты никогда не говорил, что у тебя есть еще друзья.

– Конечно, у меня есть еще друзья.

– И что вы делали? Бухали?

– Статьи обсуждали.

            Кирилл прошел на кухню, потом в гостиную.

– В спальню еще загляни, – помог я.

– Хахаха! Сейчас такое тебе расскажу! Упадешь!

            Он, наконец, отшвырнул портфель, сбросил пиджак, снял галстук и расстегнул две верхние пуговицы на рубашке.

– Олег Борисович пидарас!

– И кто тебе это сказал?

– Марина из отдела денежных переводов, в курилке. Ну, она тоже выпила и рассказала. Они все думали, что он меня как знакомого взял.

– А теперь не думают?

            Кирилл посмотрел на меня неудовлетворенно.

– Ты знал что ли?

– Конечно. Это же мой бывший.

– Кто бывший? Начальник?

– Бывший любовник.

– Тимофеев?

            Он машинально потянулся за галстуком.

– Так ты… И ты тоже? И меня так подставил?

– А ты тут при чем? Он с парнем своим живет. У них все серьезно. Просто помог тебе с работой.

– Что два мужика вместе живут? – спросил Кирилл. – В квартире?

– Нет, бля, на балконе! Я же тебе говорю – просто работай, вникай, учись. Тебя личная жизнь шефа волнует? Моя шеф-редактор вместе с мужем и любовником живет, и я не волнуюсь.

– Так он меня за плечи хватал!

– А ты прям никак забыть не можешь! Это когда было?

            Кирилл снова завязал галстук и надел пиджак.

– Вообще-то предупреждать нужно. А то наплел про какую-то Наташу.

– Это чтобы ты ко мне не приставал.

– Да на хер ты мне нужен! Я и с работы этой пидорской уволюсь!

– Ну и дураком будешь. Вали отсюда!

            Он свалил.

 

-6-

            Интересно, уволится или нет. Потрясенные (захваченные) плечи – в плюс, мамаша энд сестры – в минус, а это такой минус, который погубит самое убежденное решение.

            Я решил не волноваться. Да и зачем мне. Я уже выпал из этих раскладов и математических действий. Сижу на работе, дышу пылью, Ботва на меня глаз не поднимает, но теперь все глаголы пишет с мягким знаком – очень помогло мое внушение, хоть бери его взад.

            Все надоело, все уныло. Уйти бы в отпуск, но это нужно было раньше планировать и согласовывать, в январе, теперь уже не дадут, кто-то же должен бороться за процветание нашего агентства.

            Вот, с понедельника новшество – мне поручили проводить собеседования с соискателями. Hr-отдела у нас нет, у нас, по старинке, отдел кадров. Соответствие должности они никак не проверят, шеф поручила это мне. Я понадеялся, что развлекусь, но оказалось не очень весело.

            Соискатели все девицы. Сидят в ряд под окном, человек пятнадцать, и это только в понедельник. Все накрашены, из одежды – сарафаны и открытые кофточки. Жарко. Кондиционера в приемной нет – девицы в собственном соку, еще пять минут ожидания – консервы готовы.

            Все с амбициями, сразу спрашивают про зарплату и возможности карьерного роста. Я вообще ничего не успеваю спросить, а если успеваю, то отвечают, что в резюме написано. А я думал, будет весело.

            Только одна молчит, ждет моих вопросов. А в этом случае, действительно, в резюме все написано: социолог, выпускница, опыта работы нет. Какой-то малообщительный и неопытный социолог.

– А вы хотите репортером работать или просто больше негде?

            Она рыжая, с очень короткими волосами. Стрижена как-то неаккуратно. Лицо бледное, косметики мало, плакала что ли?

– Больше негде. Но и хочу. Почему не попробовать?

– А плакали зачем?

– У меня личные проблемы.

– С жильем?

            Она поднимает глаза на меня.

– Нет, я местная.

– С родителями?

– А почему вы личные вопросы задаете?

– А почему не задать? Мне скучно.

– Что?

– Мне скучно. Вы приняты репортером, не волнуйтесь. И из тех девиц тоже некоторые приняты, но работать смогут не все, вот в чем дело. Это не так просто. И мне хочется, чтобы вы смогли и больше не плакали.

– Я с парнем рассталась. Он думал, что я беременна, и бросил меня. А оказалось, что я не беременна. То есть, мне кажется, я и ребенка потеряла, и парня, и свое будущее.

– А как можно было ошибиться? Сейчас же тесты-шместы.

– Я не делала. Мне вдруг показалось, что я беременна, и я ему сказала.

– Ну и ну. Чего ж плакать? Вовремя избавились от козла. Еще не все лучшие годы испорчены.

            Она трет мокрую щеку.

– Все равно жалко. Я была блондинкой для него. А теперь волосы обрезала. И вот такое на голове.

            Ее зовут Валя. Я возвращаю ей резюме.

– В общем, не плачьте. Идите в отдел кадров, оформляйтесь. Задания будете получать от Юли, готовые материалы сдавать мне, или Тане, или Андрею. Потом разберетесь.

– Спасибо. Мне так нужен это шанс.

– Ну, какой это шанс, Валя? Просто займетесь чем-то новым, может, понравится.

– Спасибо, Максим Андреевич.

– Тут можно без отчеств. Только шеф-редактор Алена Игоревна, и финансовый директор Николай Иванович.

            Валя – единственное разумное создание, которое пришло сегодня на собеседование. Зря я надеялся. Такие, как Кирилл, к нам не приходят.

            Нет, больше собеседованиями не займусь. Эти девицы еще и наезжают на меня. А когда я был соискателем, дрожал и боялся. Но это не такие люди – в них нет ни стеснения, ни робости, ни неуверенности, ни стыда. Возможно, такими были их родители. Возможно, такие люди и должны выживать в этом мире.

 

            Конечно, нужно предупреждать. И нужно было его предупредить. Но хотелось чистых отношений, вне контекста сексуальности. А не бывает отношений вне контекста сексуальности, как не бывает собеседования без вопросов о зарплате и возможностях карьерного роста. Как жаль, Кирилл, как жаль.

            Сколько хорошего я в нем потерял – и его вежливость, воспитанную мамой-завучем, и его грубость, подхваченную у дворовых пацанов, и его смелость, и его робость, и его страх перед будущим, и надежду на это будущее. А кто не боялся? А кто не надеялся? Это сейчас мне надеяться уже не на что – перенадеялся, спекся, как тот асфальт, пора сдирать, вымащивать плиткой под старину, имитировать равнодушный лоск.

            Нужно было предупредить. Да, прямо тогда, когда его рвало над урной, нужно было подойти и сказать: «Я гей». Ему сразу стало бы легче. Или когда я договаривался о работе, нужно было сказать: «Я гей. Я не просто так тебе помогаю, а с умыслом». А лучше всего было пойти к нему домой и объявить матери и сестрам: «Я гей. Мы с Кириллом крепко дружим». Интересно, какой шваброй меня гнали бы из учительского дома.

            Нужно было предупреждать. Пусть не так пафосно, но хотя бы между прочим. Вот он снял галстук, а я возьми и скажи: «Галстук при мне не снимай. Я гей». «Рубашку не расстегивай. Я гей». «В трусах при мне не ходи. Я гей». «В моей ванне не мойся. Я гей». «На моем диване не спи. Я гей». Сколько было подходящих моментов, и все упущены!

 

-7-

            Эта Валя как-то странно на меня смотрит, или мне чудится. Работает, материалы в папку складывает. Подписывает каждый зачем-то «Максиму Андреевичу на редактуру». Мне потом еще удалять эти надписи. В кафе в обеденный перерыв со мной ходит, как будто я ей все еще помогаю освоиться. А я уже помог, я закончил.

– Валя, я гей.

– Что?

– Я гей. Только никому из наших не рассказывай, потому что все уже знают.

            Я с себя ответственность снял. Теперь пусть сама думает, что ей делать с этой информацией. Забрать назад все свои подписи? Переложить материалы в другую папку?

– Да мне все равно как-то.

– Рад слышать.

            Но она сразу котлету жевать перестала – невкусно.

– Хорошие парни всегда геи. А друг у тебя есть?

– Сейчас нет. Сбежал от меня. К маме и сестрам.

– Я бы на его месте никогда от тебя не сбежала.

– Мужчине сложнее. Особенно, если он гомофоб.

– Твой парень гомофоб?

– Ну, он еще не знает, что он мой парень.

            Валя смеется. Гей без парня – все равно, что гей виртуальный. Персонаж безвредный и романтический.

– А Ботвинников? Он не твой парень? Иногда он так на тебя смотрит.

– Ботва? На меня? Это у него глаза косят.

            Я позвонил в банк, но не Тимофееву. Просто спросил, можно ли переключить на Кирилла из отдела кредитования. Меня стали соединять, я положил трубку. Ну, молодец, не уволился. Семью-то кормить надо, хоть она и душит.

            Да все душит: и жара, и работа, и вода из крана. Разливается ужасная досада на самого себя. Не знаю, что нужно было сделать, чтобы не оттолкнуть его. Похоже, варианта и не было.

 

            В выходные особенно тоскливо. Просыпаешься – знакомый потолок, и уже половина субботы. И вдруг телефон высвечивает «Кирилл». Целой радугой высвечивает: «Кирилл».

– Привет, – говорит он. – Ты что делаешь? Дома?

– Дома.

– Ну, я подумал, мы же можем общаться, как раньше. Без всякого такого.

– Конечно.

– Я сейчас тебе пива привезу.

            Пива? Гею? Мартини мне вези и розовые фаллоимитаторы!

– Давай.

            Давай, мужик, пивасика холодненького. И без всякого такого.

            Ясно, что Кирилл из дому, потому что в сандалиях и коротких штанах. Рубашка со шнурком на груди. Грудь не волосатая, не отрастил еще, мужик.

– Пиво очень кстати, – я киваю.

            Он не хлопает по плечу и руки не подает, держит дистанцию.

– Только ты со мной эти свои дела не обсуждай, – предупреждает сразу. – С кем ты там, кого и куда.

– О, ты много думал.

            Я беру бутылку. Кирилл проходит в гостиную и садится, поджав под себя ногу. Потом смотрит на свою ширинку и меняет позу, опустив обе ноги на пол.

– Что Тимофеев? Не пристает? – интересуюсь я.

– Нет. Все нормально. И почти разобрался, что к чему.

– Молодец.

– Все-таки это благодаря тебе.

– Все-таки. Я на работе тоже собеседование проводил. Набрал там.

– Парни?

– Нет, девчонки. С филфака в основном.

            Кирилл отворачивается.

– Что-то мы все равно об этом говорим.

– О чем?

– О парнях. Ты сейчас с кем-то встречаешься?

– Ну, иногда.

– Чисто перепихнуться?

– А что?

– Мне бы не хотелось, чтобы ты с кем-то всерьез встречался. Вот так мне не хотелось, чтобы Мишка женился. Но с тобой это еще хуже.

– Дружба – это не секс.

– Угу.

            Я стал пить. Нужно было помолчать и подумать. Но Кирилл продолжил свои расспросы.

– А правда, что Тимофеев с мужиком живет?

– Правда.

– Это очень хорошо, да?

– Чем?

– Ну, что можно жить вдвоем, доверять друг другу, помогать, все делить.

– Это не так просто. Там забор четыре метра высотой, за который все равно соседи заглядывают. И на работе по курилкам обсуждают. И даже мы обсуждаем.

– Я больше не буду. А тебе хорошо с ним было?

– Не знаю. Я уже не помню. Хорошо, кажется.

– Он здоровый такой, лысый, усатый.

– Ну, тогда он лысым и усатым не был.

            Кирилл внезапно засобирался домой. Даже пиво в бутылке осталось. Может, постеснялся у меня в туалет сходить.

 

-8-

            Да пусть уходит. Все равно мне мало того, что он сидит рядом. Мне нужно, чтобы он лежал рядом, голый, запотевший от страсти, и целовал меня.

            Об этом я думаю на работе – угораю от жары и от этих мыслей. Когда уже осень? Авось все остынет.

            Неожиданно на разжаренный мобильный звонит Тимофеев.

– Слушай, поговорить бы, но увидеться некогда.

– А что? Зачем?

– Погоди, я дверь закрою, а то уши отовсюду торчат. Мне кажется, ты с этим мальчиком что-то напутал.

– В каком смысле?

– А вот в таком, что он сегодня ко мне на аудиенцию напросился и давай расспрашивать, что и как у нас было.

– Он что, дурак?

– Ну, вот сам пойми. Я ему говорю: «Занимайся своей работой». А он говорит: «Я знаю, как вам тяжело». Я понимаю, что он хочет меня утешить, но мне зачем эта история? Я его пристроил, нашел ему непыльную должность.

– А он справляется?

– Да вроде. По крайней мере, жалоб не было. Только зачем ты ему рассказывал о моей тяжелой жизни? Что за вводный курс?

– Тим, я даже и не думал.

– У меня и без того все хрупко. Если все начнут вопросы задавать, мне ничего не останется, кроме разбитого корыта.

– Извини. Я ничего такого. Но все равно извини.

            Тимофеев отключился, но гул в трубке остался. Кирилл дурак. Это ясно. То есть не дурак, а наивный, что ли. Пойти к Тимофееву и выразить ему сочувствие по поводу его сексуальной ориентации, когда еще недавно кричал «Олег Борисович пидарас!». Откуда вдруг такой интерес? Откуда участие? Что ж за расколбас такой?

 

            Еще и Валя. Валя о чем-то шепчется с Ботвой. Шепчитесь на здоровье, дорогие коллеги, но не обо мне, пожалуйста. О парцелляции давайте, об именных сказуемых, о лексической редупликации. Или о чем Ботва может? О винтиках и гаечках? Сидите на порно-сайтах и пишите в четыре руки «меня бы так», «я бы вдул», а мне пора заняться реальным сексом. Но как тут займешься? Только договорился на вечер, звонит Кирилл с приглашением идти в бар.

– Да у меня уже есть планы.

– Ну, давай, пожалуйста.

– Ну, давай.

            Что мне толку от сидения в баре? Да, я романтик. Но так можно задницу совсем отсидеть. Пришлось звонить и отменять секс.

            Кирилл с работы, снова при полном параде, в галстуке. Пальцев на ногах не видно, Тимофеев научил его носить закрытые туфли.  

– Мне просто домой не хочется, – говорит, садясь в мою машину.

– А мне в баре сидеть не хочется, я целый день на работе сижу.

– Так я тоже.

– А с Мишкой вы чем занимались?

– В компьютерные игры рубились.

– Не легче.

– Ну, давай пешком по городу погуляем, – предлагает Кирилл.

            Но я понимаю, что он голоден после работы, и все-таки везу его в бар. Там он жует отбивные и пьет пиво. И я тоже жую, заменяю секс белками, жирами и углеводами.

– Ты зачем к Тимофееву ходил? – спрашиваю его.

– Просто.

– Больше не ходи.

– А зачем он тебе рассказал?

– Потому что подумал, что ты чего-то от него хочешь, провоцируешь его.

– А если и так?

– Для чего?

– Просто.

– Ты дурак? Зачем ты лезешь в эти темы? Они тебя не касаются. Ты живи себе, девушку ищи, размножайся. Мы этого больше касаться не будем.

– Я хотел узнать, как у вас было. Но ничего не узнал.

            Эти черные глаза – бездна какая-то. Ад для грешника. У меня дух перехватывает, словно я уже падаю.

– Как-то мне нехорошо сделалось, – он морщится. – Может, у тебя отдохнем?

            Да, мы же так устали, пока ели отбивные.

            Через пятнадцать минут он снова у меня в ванной, а я стону под дверью. Но я не стану его трогать. Я не искуситель, не совратитель, не растлитель. Я не увожу мужей от жен, не отрываю детей от родителей, не соблазняю коллег, даже если им так кажется. Я не такой. У меня есть совесть.

            Кирилл выходит в рубашке и брюках, предусмотрительно застегнутым.

– Можно, я у тебя переночую? Это нормально для тебя?

– Нормально.

– Ты меня не хочешь? Как… мужчину? Или как это… как партнера?

            Я сажусь на пол и смотрю на него снизу вверх. Прикольно.

– Я все время представляю, как ты берешь в руку мой член, у меня все внутри болит. Даже работать не могу. Мне кажется, я влюбился в тебя. Я не хочу тебя потерять.

– Ты меня не потеряешь, даже если я буду встречаться с кем-то, а ты женишься.

– Но я хочу все время быть с тобой, спать с тобой, жить с тобой, никуда не уезжать от тебя.

– А раньше ты мужчин хотел?

– Ну, однажды Мишка вышел из душа голым, у меня сразу встал, но я ему не сказал ничего, конечно. А сейчас я хочу. Я люблю тебя. Просто я таким сексом никогда не занимался, но я очень хочу.

            Я немного пришел в себя, поднялся, отмахнулся от тумана.

– Ты мне не кажешься взрослым, Кирилл. Я тебе не доверяю.

– Как я не взрослый? Мне двадцать четыре года. Я совершенно самостоятельный. Да малые с тринадцати лет трахаются. Я дед вообще.

– Ладно, дедушка, ложись спать.

– А секс?

– Потом решим.

 

-9-

            Конечно, я хочу. И, конечно, Кирилл взрослый. Может, не вполне самостоятельный. Но ситуация не самая сложная – он свободен, без беременной жены, без детей, не слишком зависит от мнения матери. Наконец, у него лояльный начальник, его не будут прессовать на работе.

            Странно, почему я вообще рассуждаю об этом, когда он лежит в постели и ждет меня. Я рассуждаю, потому что он сказал «люблю». Потому что хочет не просто перепихнуться, а жить со мной. Он хочет прочной связи, с вещами, с завтраками. А я не люблю семейной жизни, не понимаю ее, боюсь ее. И боюсь того, что вдруг пойму ее и привыкну. Он будет все время тут, я никогда не останусь один, не вздохну свободно. Он будет навязывать мне свои привычки, свои бары, свои палатки, своих родных. Я должен буду притворяться, что мне все нравится. Как только я перестану притворяться, он разлюбит меня. Начнется обратный процесс – разделение общей жизни на две частные, кривые, ломаные, неполноценные, искалеченные, кровавые, в то время как сейчас моя жизнь полноценная, цельная, продуманная.

            Я бы не отказался от простого секса. Но признание в любви заставляет меня задуматься, люблю ли я сам. Люблю ли настолько, чтобы жертвовать и рисковать? Чтобы доверять ему? Чтобы начинать отношения, не думая об их конце?

            Если я расскажу о своих сомнениях Кириллу, он не поймет меня. Для него любовь в превосходной степени, он не думает о том, будет она развиваться или чахнуть. Сегодня он чувствует, что хочет, сегодня он признается в любви, никакое завтра его не волнует. Прождав некоторое время, он приходит ко мне и ложится рядом. Я молчу. Не обнимаю его, не поворачиваюсь к нему. Зачем я мечтал об этом?

– Я тебе не нравлюсь? – спрашивает он, придвигаясь еще ближе.

– Нравишься. Но я не уверен, что смогу.

– Сексом заниматься?

– Нет, жить вместе. Я ни с кем не жил.

– А с Тимофеевым?

– Нет. Мы встречались. Все больше по клубам. Тогда много клубов было, сейчас почти все закрылись.

– Ну, мы же не женимся. Разбежимся, если что.

– Например, если что?

– Ну, я не знаю.

            Он совсем не хочет меня слушать. Он шарит рукой по моему телу, но словно спотыкается. Я чувствую, как его член упирается мне в ногу.

– Руку убери, – говорю я. – Подожди, я еще подумаю.

– Я так и кончить могу.

– Это твои проблемы.

– Мне уже надоело кончать без тебя.

            Я обнимаю его за шею и прижимаю к себе.

– Мне кажется, я тоже тебя люблю, Кирилл. Но я очень боюсь.

– Ты пессимист какой-то. А вот я оптимист.

– Ты не оптимист, а онанист.

            Я, наконец, беру его разбухший член в руку, как он мне и предлагал. Кирилл сразу же расплескивает свою любовь, пачкает и меня, и себя, и простыни. Пытается подняться и навести порядок.

– Да ладно, брось. Не суетись. Какая разница? – говорю я.

– Я какой-то несдержанный. Давно ни с кем не был.

            Его голова лежит на моей руке, черные глаза прямо передо мной, ночь в них еще глубже. Ночь как пропасть. Я прилипаю к его скользкому телу.

– Ладно, давай. Давай теперь по-настоящему.

– Давай, я не боюсь. Я не такой трус, как ты.

            Я же еще и трус. Хотя я просто пытаюсь быть осторожным и его приучить к осторожности. Нахожу и гель, и презервативы. Намазываю его, даже слишком, но не хочу, чтобы ему было больно. Кирилл все-таки сводит коленки.

– Ну, это же не значит, что я не мужик? Я в Инете видел, что и качки так трахаются.

            Я молча протягиваю ему презерватив.

– Нет, я хочу попробовать, – он мотает головой.

            Ну, наверное, так и нужно к этому относиться. Я просто помогаю ему попробовать. У меня пот со лба капает. Я такой добрый. Я такой помощник. Он стонет жутко, соседи точно услышат.

            Я потом хотел проверить языком на разрывы, чтобы убедиться, что он стонал не от боли. Но он такого обследования не выдержал, отпихнул меня, побоялся снова забрызгать своей спермой.

– Мне кажется, это такое доверие, не как с женщиной, – сделал вывод.

– Почему? С женщиной тоже бывает.

– Ну, ни одна женщина мне задницу не облизывала.

– Потому что ты не говорил, что тебе это нравится.

– Мне все это только с тобой нравится. Больше ни с кем. Пообещай, что мы не расстанемся!

– Обещаю.

– И ты меня не бросишь.

– Никогда.

– И не уйдешь к Тимофееву.

– Это точно нет.

– И не заставишь меня делать минет.

– Это вдруг откуда такое условие?

– Мне не нравится.

– А ты пробовал?

– Ну, я представляю. И мне не нравится. Слюни эти все.

– Ладно.

– Значит, можно к тебе переехать?

 

-10-

            Мне кажется, я сделал глупость. Я доволен, но я все-таки сделал глупость.

            Как можно строить, планировать, доверять, если я обещаю ему то, чего не могу обещать, а он признается мне в том, в чем толком не разбирается? Можно просто жить и не думать о том, что нас ждет вместе. Не думать, что у наших отношений изначально плохие условия. Он неопытен, я нетерпелив, у него много родных, мое финансовое положение не особенно прочно. Но мы все равно попытаемся. Днем он звонит, говорит, что соскучился, что сегодня пойдет к матери и объяснит ей ситуацию.

– Что это значит? – спрашиваю я. – Насколько объяснишь?

– Ну, без подробностей, конечно. Скажу, что поживу у друга.

            Кирилл может не знать, но я знаю, что с матерью этот номер не пройдет. История про неизвестного друга, который старше, вызовет только подозрения и вопросы. Но Кирилл не хочет говорить матери правду, надеясь избежать ее очередной лекции.

            Потом я думаю о другом: он не хочет говорить правду, потому что не уверен в этой «правде». Он не знает, насколько прочно его новое увлечение, не знает, как долго он будет «геем», как долго будет со мной, хотя от меня требует долгосрочных обещаний.

            По сути, перед Кириллом стоит выбор – обидеть мать правдой или обидеть меня неправдой. Пока он решил обидеть меня, а я должен сделать вид, что не обидно, нормально, давай продолжай.

 

            Вечером он пришел злой, но с дорожной сумкой.

– Адрес ей подавай! Паспортные данные! Телефоны! Место работы!

– А ты что?

– Ничего. Вещи похватал и ушел.

– Это тоже неправильно.

– Конечно, неправильно! Два костюма там оставил. А на работу мне в чем ходить?

– Ну, ничего, костюмы купим.

– Да?

– Конечно.

– О, спасибо. А то она панику устроила, мол, сама все выяснит, у нее типа есть связи. Ага, среди второгодников. Еще и сестра давай вякать.

            Я подошел и обнял его.

– Все, пора ужинать.

– А ты… будешь готовить вообще?

– Если буду приходить раньше.

– Я до шести работаю.

– А я до пяти.

– Класс! Я выиграл! – Кирилл возликовал. – Но продукты я тоже буду покупать, ты не думай.

– Да, брось.

            Я рассмеялся. Тут не на килограммы мяса счет. Мне казалось, что я взял на себя полную ответственность за Кирилла. Ту ответственность, которой я всегда избегал. Ту ответственность, которая тяжелее уголовной.

– А потом мы сможем дом купить, как они, да? – спросил он.

– Мы?

– Это так здорово было бы!

– Ты хорошо меня знаешь, Кирилл?

– Почему ты спрашиваешь? Денег нам не хватит? Ну, не сейчас. Мы же будем работать.

– Я не про деньги.

            В общем, не решив проблему с родными и даже не пытаясь в ней разобраться, он взялся планировать на десятилетия вперед. Он был воодушевлен, это можно было понять. Даже за столом продолжал хватать меня за руки и заглядывать в глаза.

– Я сегодня как новый на работу пришел. Так легко, я летаю. Я на всю прошлую жизнь посмотрел по-другому, все переоценил, чего действительно хотел, чем подменял.

– Серьезно?

– Да, накопилось тоже, представь себе.

– И о чем жалеешь?

– Ну… Просто теперь мне многое стало понятнее.

            В постели он вдруг сказал, что снова читал литературу по теме и выяснил, что оба партнера в паре могут быть универсальными. Я понял, что это намек, мне понравилось. Но опробовать теорию на практике Кирилл не стал, а почему-то задумался, отвернулся и уснул.

           

            И я решил дурные мысли отрезать, не ждать проблем от этой связи и не бояться их наступления, не сомневаться ни в нем, ни в себе, а просто наслаждаться жарой, сексом, освежающим душем. Некоторое время мы прожили именно так.

– Мы очень похожи, – сказал он однажды. – У нас нет отцов, которыми бы мы восхищались.

– Но у меня был отец. И я им восхищался.

– Да? Я почему-то подумал… Где же твои родители?

– Они умерли.

– Погибли в аварии?

– Нет. У отца случился инсульт, а мать умерла от рака семь лет спустя.

– Ты жил с ними?

– Я уезжал. Но это их квартира, в ней прошло мое детство.

            Кирилл посмотрел на меня задумчиво.

– Мне хотелось бы наблюдать за своим отцом – как он бреется, как носит костюмы, как завязывает галстуки. Но я никогда его не знал.

– Только не смотри на меня как на отца.

– Нет, конечно, нет. Это другое. Просто мне кажется, теперь отец не одобрил бы меня.

– А мать?

– А ей я ничего не сказал и не скажу. Я не ее ученик. Меня не нужно воспитывать. Разве твои о тебе все знали?

– Нет. Но сейчас я понимаю, что нужно рассказывать. Не о том рассказывать, как ты занимаешься сексом, а о том, что ты не женишься на женщине, у тебя не будет традиционной семьи, будет другая, или не будет никакой, но родители должны знать, чего им ждать от своего ребенка.

– Зачем им вообще чего-то ждать?

– Они должны знать, что их старания не пропали даром. По меньшей мере, что их ребенок счастлив.

– А по максимуму?

– А по максимуму, что их ребенок стал президентом.

            Кирилл засмеялся.

– Ты всегда так хорошо все объясняешь.

            Я надеялся, что он все-таки дозреет до разговора с матерью, но новая проблема возникла на работе, а не дома. Вызвала на ковер шеф-редактор – начала издалека, и я никак не мог понять, к чему приближается.

– Так вот Ботвинников, – сказала она, наконец, – жаловался мне на твою предвзятость, возможно, в силу ориентации…

– В силу чего? Да он в каждом слове по три ошибки делает, при чем тут моя ориентация?

– Видишь ли, Максим, он простой репортер, он не обязан быть грамотным.

– А я обязан за него материалы переписывать? Каждый? От первой строчки до последней?

            Ах, какими злобными, оказывается, бывают асексуалы!

– И он… в общем-то… поставил вопрос, – продолжает Алена Игоревна.

            Ну, хоть что-то он смог поставить.

– О твоем уходе.

– Ничего себе!

– Да, это детские игры какие-то, – соглашается она. – Я думаю, ему просто не место в нашем коллективе.

– Да?

            Теперь я удивляюсь еще больше.

– Конечно. Гомофобом может быть только человек необразованный, невежественный. Я хотела посоветоваться с тобой, следует ли его уволить. Все-таки репортеров у нас всегда не хватает. Но если ты говоришь, что от него больше вреда, чем пользы…

– Ну, не то чтобы вреда. Все-таки он бегает по городу, добывает информацию.

– Так что, Максим?

– Давайте его просто из моего кабинета пересадим.

            В тот же день Ботва собрал карандаши и переехал в соседний кабинет, а на его место села Валя.

– Ты, Валя, больше мне не друг, – объявил я сразу.

– А что я? Он стал расспрашивать, что за шуры-муры у нас. А я говорю, что ничего такого, потому что ты гей. А он как будто не знал. Или знал, но обиделся.

– Ясно.

– Так я тебе друг?

– Снова друг. 

            У Вали волосы уже отросли, и стало заметно, что она симпатичная рыжая девчушка, а не манекен с выщипанной головой. Но я смотрю на нее и почему-то снова думаю о Кирилле.

            Интересно, какой он на работе. В постели он не очень ловкий, нет в нем легкости. Все он делает порывисто и с силой. Даже не представляю, как такие люди работают, где их плавная размеренность. Я обычно не сравниваю секс с работой, но сейчас Валя натолкнула.

            Кирилл научился не стесняться, но все его движения – захватнические, резкие. Может, это от неуверенности в себе. Так и хочется сказать: не пережимай, не спеши, я тут, я никуда не ухожу, нас никто не подгоняет. Но я делаю проще и эффективнее: жалуюсь на жару и прошу его лежать неподвижно. Кирилл старается, но не может меня не касаться – закидывает на меня горячие ноги, прижимается, сопит в плечо.

– Никогда к этому не привыкну, ужасно хочу.

            Он умеет входить, но быстро кончает. И каждый раз будто разочаровывается в самом себе. Я говорю, что нужно больше практики. Но это и есть здоровая реакция молодого организма. Мне для такой быстрой реакции уже не хватает задора. Поэтому я мучу его долго, толкаюсь в него долго, он снова стонет, снова кончает, меняет позы, пока я не падаю на него и не слипаюсь с ним. Что будем делать зимой? Неужели укрываться?

            Кирилл любит секс. Не знаю, как было у него с девчонками, но со мной любит. Я вижу, что его интересует мое тело. Например, он может неожиданно сунуть руку мне в штаны и сказать: «Хочу посмотреть, какой у тебя без эрекции». Мне нравится, что он не стесняется принимать разные позы и широко раздвигать ноги. Мне нравится, как изящно он может выгнуть спину, лежа на животе. С его густыми бровями а-ля юный Брежнев это сочетается прекрасно. Мне не нравится его хватка. Не нравится, что сдуру он оставляет следы на моем теле. Не нравится, что может делать засосы. Что это за техника? Или невольно у него получается, не понимаю. Но я уже дважды мазал шею тональным кремом, а на фоне разговоров о моей ориентации это не самая лучшая линия поведения на работе.

 

-11-

            На следующий день меня вызвали в кабинет завуча. И кабинет этот чудом оказался в нашем офисе.

            Да, есть во мне резервы природного юмора и ироничного отношения к действительности, но они не безграничны! Эти источники энергии и оптимизма легко исчерпать. Тем более такими темпами.

            Мамаша Кирилла выглядела точь-в-точь как математичка Слониха в нашей школе – с распухшим лицом и синими тенями на веках и под глазами. А я-то думал, что передача «Как стать красивой» с тех пор научила всех женщин пользоваться косметикой.

– Я призываю вас в свидетели! – взывала она к шеф-редактору. – Я требую принять меры! Это он совратил моего мальчика!

            Алена Игоревна смотрела на меня как через 3D-очки, словно и узнавала и не узнавала одновременно. На крик стали подтягиваться репортеры и заглядывать в приоткрытую дверь. Чем не бесплатное цирковое представление с утра?

– Какие еще меры? Вашему мальчику двадцать четыре года. Он уже сам за себя отвечает, – успел вставить я.  

– Я вас к суду привлеку! И вас тоже! – это она Алене.

– Женщина, успокойтесь! – это Алена в том же тоне. – Вы не на базаре, чтобы так орать!

– У меня тридцать пять лет педагогического стажа!

– Уголовно не наказуемо! – это вступаю я про основы законодательства.

– Извращенец проклятый!

– Нечего мне здесь разборки устраивать! Тут вам не средняя школа!

            У Алены зуб на тронутых училок, она на моей стороне.

– Максим, помоги женщине выйти на воздух.

– Пойдемте, Валентина Васильевна!

– Негодяй! Я в милицию!

– В полицию нравов.

– И в полицию, не беспокойся!

            Фу, было бы смешно, если бы не столько визгу. Как только она ушла, в целом довольная учиненным скандалом, несмотря на слабое участие в нем коллектива, Алена Игоревна нахмурила белесые брови.

– Максим! Я же предупреждала тебя, чтобы впредь без конфликтов!

            Уволит. Прикажет складывать карандаши в коробок. Что тогда? Куда? Что я скажу Кириллу?

– Что хоть за парень?

– Да Кирилл. Сын этой полоумной.

– Это я поняла. И что у вас?

– Ну, он ко мне переехал, хотя мать и сестер содержать не отказывается.

– Ой, как мило. Вы, ребята, вообще мне нравитесь. Мы иногда втроем ночуем, боюсь, чтобы мой Вовчик на моего Стасика не запал. Стасику двадцать три всего, но он любит женщин постарше, а Вовчику лишь бы весело время провести. Что-то мы от работы отвлеклись совсем. А сегодня ведь сельхозфорум – нужно послать ребят за новостями и комментариями.

– Я сам могу. Интервью там возьму.

– Нет, Максим, ты работай спокойно, приходи в себя. Валя съездит.

– Спасибо, Алена Игоревна.

            Хоть с шефом мне повезло. Бывают на свете не стервозные блондинки. Конечно, происшествие не столько смешное, сколько печальное.

Я с нетерпением ждал вечера, чтобы рассказать о нем Кириллу. Нужно было вместе обдумать дальнейшие действия – возможно, явиться к его матери с объяснениями, цветами, конфетами, не знаю, что сейчас принято нести завучам. Я ждал, мысленно пересказывая Кириллу сегодняшнюю историю – сначала иронично, потом нейтрально, потом скупо фактически, а его все не было. И потом я понял, что уже десять вечера, я завяз в визите его матери, а он – еще где-то, и он не торопится.

            Позвонил ему на мобильный. Он сказал, что зашел в гости и будет немного позже. Я почему-то подумал, что он у матери, объясняется с ней и не хочет, чтобы я мешал ему. Потом мне пришло в голову, что в этом случае он сказал бы «домой», а не в «в гости».

            Вернулся он только к часу ночи, долго мылся. Я сделал вид, что сплю. Он лег осторожно, стараясь меня не разбудить. Но потом обнял жадно, обхватил руками. У меня отлегло – значит, ни с кем не был, значит, хочет. Он еще полежал немного, потом – по характерным звукам – я понял, что мастурбирует. Очень приятные щелчки – можно слушать и плыть в полусне. Обычно быстрый Кирилл в этот раз никак не мог ускориться или не хотел. Я обернулся.

– Ой, я тебя разбудил. Извини. Полежи вот так, не укрывайся. Я сейчас уже.

            Голый, взмокший, сдавливающий свой член, прячущий глаза от меня, он был прекрасен. Я помог ему губами, потом лег рядом.

– А где ты был так долго?

– Да… к Мишке зашел.

            Вот откуда перевозбуждение.

– Сказал ему, что переехал?

– Нет. Нет, конечно. Просто посидели, выпили немного. У него жена забеременела. Наверно, теща к ним переедет. Марине все время плохо, до декретного отпуска не сможет доработать.

            Ясно, что на фоне таких новостей Кирилл не рассказывал бы ему о своем гействе, хотя, возможно, приходил именно за этим.

            Что с Кириллом? Отчего он стал замыкаться, если еще недавно признавался мне в любви? И как я должен вести себя, если не хочу его потерять? История с завучем уже ушла за горизонт. Теперь во мне болело совсем другое. Я обнял его и прижал к себе.

– Скажи прямо, что не так. Ты хочешь этого Мишку?

– Я не знаю. Это очень плохо? Мы теперь расстанемся?

– Нет. Просто ты рассказывай мне обо всем.

– Я тебя люблю. Но к нему… это что-то совсем другое, какая-то фантазия, чтобы он унизил меня, изнасиловал.

– По-другому и быть не могло. Так трансформировалось твое желание, которое ты скрывал много лет. Тебе хотелось, чтобы все разрешилось само собой, не по твоей инициативе. Постепенно это пройдет.

– И без него?

            Я хлопнул его по заднице.

– Ну, ты допросился!

              Я умею быть грубым, просто не знал, что Кириллу нравятся такие забавы. Но по тому, как неистово он воет, даже у соседей к утру не остается никаких сомнений.