ТАЙНА ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ

 

***

            Управляющая компания. Это я так просто. Себе повторяю. Управляющая трастовая компания. Хорошая у меня работа, сам себе завидую. В юротделе вообще не пыльно, сотрудников новых нет, не проходной двор, как-никак, а управляющая компания.

            И, казалось бы, директор такой серьезной организации, такого крупного и успешного бизнеса, должен разбираться в том, кому доверять. Но, странным образом, его знания касаются только акций, облигаций, паев, а не людей. Как можно быть успешным в бизнесе и оставаться таким… трудно подобрать слово… дурачком в жизни?

            Да и в какой жизни? Нет никакой жизни. Он вообще из тех, кто живет без жизни, мимо жизни, вскользь, от всего отталкиваясь. Такие люди не учатся жить. А если и пытаются, то ничему не могут научиться. Вот нашему Боссу помогают два психолога и я. Психологи, как я предполагаю, помогают ему разобраться в себе, а я – в окружающих или тех, кто его интересует. Что приключилось с ним в прошлом, я не в курсе. Кажется, он рос с отчимом, рано ушел из семьи, с тех пор был занят учебой, самообразованием и бизнесом. Теперь ему за тридцать, и для него везде туман, все расплывчато, повсюду угрозы, все неясно, кроме управления чужими финансами. Только тут все ясно и прозрачно. Вот это я и называю жизнь без жизни. Оба психолога бесполезны. Видел я из них только одного – даму почтенного возраста, видимо начинавшую карьеру еще в те времена, когда все психические расстройства лечили лоботомией. Фамилию второго прочитал в «повестке дня» в его телефоне. Да, я иногда заглядываю. Когда есть возможность. Психолог М. Сулейманов. Ну что сказать. Без комментариев.

            Нет, я ни в коем случае не насмехаюсь, не подумайте. Человек, заработавший миллионы, вполне может тратить их на коучей. Но не странно ли это?

            Я, кроме юридического сопровождения сделок, выполняю и особые поручения Босса. Конфиденциальность – мое второе я, даже не сомневайтесь. Но, скажу вам по секрету, те поручения, которые он дает, не стоят даже расследования, даже толкового сбора информации. Иногда он просит узнать о каких-то людях, но все эти люди – блогеры, инстаграмеры, ютуберы, веб-мейкаперы – не вполне реальны. Я не против живого интереса, но не к фальшивым же образам! Зачем это Саженкову? Не его уровень вообще. И потом сам процесс… Не могу не думать об этом. Вот у него появляется свободное время. Что он делает? Куда идет? В какую страну летит отдыхать? А ничего такого, он заходит в инет, в инсту, в ютуб, и рассматривает каких-то фриков. Ну не странно? Есть же живые люди, настоящие, теплые. Секс еще никто не отменял официально. И потом он меня просит: узнай о таком-то как можно больше. Так просит, как будто они могут что-то значить. Были бы хоть художниками, музыкантами, танцорами, это вообще адский труд, достойный уважения. Но нет, пустышки, которые прячутся за масками, красками и металлическими голосами. Не понимаю. Не понимаю, но собираю инфу и докладываю. Спонсоры, источники финансирования, перспективы проектов, телефоны, домашние адреса. Он киснет. От моих докладов он обычно киснет и снова возвращается к работе.

            И вот я думаю – мы не справляемся. Ни два психолога, ни я. Они не могут примирить его с прошлым, я не могу дать надежду на будущее, не могу научить контактировать с людьми. Хотя я убежден, что Мишка Саженков – прекрасный человек и достоин счастья. Самого обычного, тривиального. Журналисты о нем пишут, что он делает тайну из своей частной жизни, а я знаю, что нет никакой тайны, никакой частной жизни, никакой жизни вообще, ничего нет, просто клочья какой-то давней боли, в которых он барахтается.

            Мне и жаль его, и люблю его. Я это сказал? Наверное, да, люблю его. Но я не психолог, я не знаю к нему подход, я никогда его не найду. Мы даже не говорим ни о чем, кроме контрактов и его поручений. То есть мы говорим о каких-то образах, парнях, но не о нас самих. Это и есть жизнь без жизни, Саженков втянул и меня в этот парадокс. Я подчиняюсь и пытаюсь угодить ему. И иногда мне кажется, что он неисправимый псих, а я ему потакаю. Но и психологи ему потакают, потому что дорожат регулярными сеансами, которые за много лет ничего в нем не изменили.

            Мне приходит в голову мысль-молния: изменить хоть что-то! Хочешь изменить мир – начни с себя. Я же могу начать с себя, со своего отношения к его поручениям! Я же могу подарить ему счастье. Почему я до сих пор этого не сделал?! И как только Саженков просит меня «узнать побольше» о каком-то рэпере, набирающем популярность, я приношу ему прекрасное досье. Прекрасное досье на прекрасного человека. Рэпер НикСи прекрасен во всем – он был старательным учеником в школе, он хороший сын, одаренный поэт, талант-самородок, юный энтузиаст, посвятивший себя самосовершенствованию в любимом деле (то есть бухтению перед вебкой). Я слежу за реакцией Саженкова. В этот раз он не должен скисать от моих слов. Но он скисает, отворачивается, бросает краткое «понятно».

– Есть его контактные данные, телефон, домашний адрес, адрес родителей. Можно для начала предложить ему помощь в музыкальной карьере.

– Зачем? – искренне удивляется Саженков.

– Для знакомства.

– Мне с ним знакомиться?

– А зачем вы узнаете… о нем? О них всех?

– Интересно, чем они живут, к чему стремятся.

– И все?

            Саженков смотрит на меня недоуменно.

– А, по-твоему, зачем?

– Для… встречи? – спрашиваю я тоже. – Для секса?

– Все это время ты думал, что я спрашиваю для секса? У тебя?

– А что со мной не так?

– Нет, с тобой все так. Но ты же мой юрист, нашей компании.

            Мы похожи на двух гуманоидов, которые не могут разобраться, с каких они планет.

– И что? Поэтому мне нельзя доверять?

– Конечно, тебе можно доверять. Конечно. Но мне бы не пришло в голову доверять тебе такие вопросы. Мне просто интересна молодежь, новое поколение, их вкусы, желания. Меня поражает, как они отличаются от нас, со всем этим рэпом, мейкапом, прочими крайностями. Это другие люди. Возможно, скоро нам придется работать на этих ребят, обслуживать их интересы…

– Вряд ли им интересны инвестиции.

– Как знать. Если они заработают достаточно, если будут такими успешными, как вот этот твой талантливый рэпер….

            Я прячу бумаги обратно в папку и затягиваю резинкой. Ок, я промахнулся. Во всем.

– Он не мой. Хотя вообще-то я интересуюсь парнями.

– Я знаю.

            И… короче, это моя давняя беда. Нет, не то, что я интересуюсь парнями, а то, что не могу говорить напрямую о себе, о своих желаниях, о том, что я чувствую. Женская такая беда. Вот я обиделась, но не скажу тебе, почему, сам догадайся. Вот мне в постели с тобой что-то не нравится, но я никогда тебе не признаюсь, я буду терпеть, бороться с отвращением, а потом жаловаться на тебя подругам. Это путь в персональный ад – твой партнер никогда сам не поймет причины твоих обид, твоего недовольства в сексе. Если хочешь изменить что-то, нужно сказать ему прямо. Но женщины обычно терпят. И мне тоже мешает врожденная деликатность, вот это «я – последняя буква в алфавите», «мир не вертится вокруг меня». В итоге я не могу связать слов, чтобы высказаться прямо. Да и зачем Саженкову мое мнение.

            Но меня клинит на нем. И до этого клинило, а потом стало еще больше. Я целыми днями думал о том, какое у него тело под одеждой, какие мускулы, какой член. Он выглядит крепким, как будто усиленно занимается спортом, но в офисе нет тренажерки, в его повестке дня нет встреч с личным тренером. Где он это делает? С кем? Я был поглощен размышлениями целиком и полностью, бумаги на подпись приносил уже к вечеру. В этом не было умысла. Все уже расходились по домам, а я шел к нему с бумагами. Или был в этом умысел? Я не знаю.

            Казалось бы, выяснив, что он интересуется молодежью только с профессиональной точки зрения, я должен был успокоиться по поводу конкуренции. Но Саженков по-прежнему оставался далеким фантомом. Да, без молодых любовников, но и вообще без связей. Один. Ну разве что с двумя психологами.

            С одним из них у него вполне возможен роман. Не с пенсионеркой, конечно. Хотя почему не с пенсионеркой? Никто никогда не говорил, не писал, не намекал, что Саженков гей. Просто мне хотелось в это верить. А может он честный геронтофил?

            Босс прервал эти хаотичные мысли, вернув мне подписанные документы.

– Это все?

– Да.

– Почему сидишь на работе так долго?

– Готовил контракты вам на подпись.

– На трудоголиках и держится наш бизнес, – кивнул Саженков.

– Зал не могу найти хороший. Познакомьте со своим тренером, – набрался я наглости.

            Саженков на секунду задумался, с трудом переключаясь с бумаг на мою персону.

– С тренером? У меня нет. Я сам себе тренер, – сказал, наконец.

– И что делаете?

– Просто бегаю.

– По городу?

– Пруд есть недалеко от дома. Вокруг пруда бегаю. Ни утром, ни вечером людей там не бывает. Особенно в октябре.

– Два раза в день бегаете? И подолгу?

– Не знаю. Как-то не думал об этом, – Саженков почему-то смутился.

– По часу? – спросил я.

– Я не знаю. Просто бегаю, пока не устану. Чтобы уснуть.

– Иначе не уснете?

            Саженков промолчал.

– А утром зачем? – спросил я.

– А зачем люди по утрам зарядку делают?

– Но это не зарядка. Это изнурительная мазохистская процедура.

– Ничего в ней нет мазохистского, – Саженков вдруг улыбнулся. – Хочешь попробовать?

– Но не утром.

– Нет, прямо сейчас.

            Я спасовал. Как так? Я вообще-то поужинать бы не отказался, выпить вина, в хорошем ресторане, а не такое…

– Дождь с утра шел, там грязно, наверное.

– Асфальтовая дорожка, Женя. Сразу скажи, что и круга не протянешь.

– Это сколько?

– Полтора километра.

            Я так хотел приблизиться к Саженкову, что выбора у меня не было. Я согласился. Даже подумал, что затянул пререкания и рискую не попасть сегодня к нему домой. Пруд я как-то пропустил. Фантазия уже подкидывала мне романтический вечер на двоих, никакого пруда с грязными дорожками не было и близко. Я оставил машину на паркинге и сел к Саженкову. Ехали молча. Было уже темно, октябрьский туман разбавляли только рекламные щиты и тусклые фонари. Жил Саженков далеко, в коттеджном поселке на холме, на северо-востоке города. У холма действительно располагался пруд, вероятно, бывший строительным котлованом, но облагороженный и уже успевший обрасти какими-то кустами. Летом тут мог нарисоваться неплохой пейзаж, но осенью только голые ветки кустов торчали из тумана.

– Переодеться дадите? Я сменку с собой не ношу.

            Саженков, наконец, заметил, что я в костюме. Он задумался. Мой план сработал. Саженков проехал пруд и направился к дому. Окна не светились. Его никто не ждал. Мы вошли в двухэтажный особняк через гараж, миновали холл и попали в просторную кухню-столовую. Сам по себе включился свет, стало уютно, тепло и очень спокойно. Лично мне вообще не хотелось обратно в туман и морось.

– Непривычно много комнат, – сказал я. – В квартирах все ограничено и лимитировано.

– Нет, сейчас таунхаусы приличные строят, – сказал Саженков. – Я, может, перееду. Тут слишком много комнат, ты прав.

– Но это же ваш проект? – уточнил я.

– Да. Но я думал, будет как-то иначе.

– С жильцами?

            Саженков резко повернулся и вышел. Вернулся со спортивным костюмом и кроссовками в руках.

– Спасибо, – осталось сказать мне.

            Я снял при нем брюки. Я умышленно начал с брюк, но Саженков снова отвернулся от меня и скрылся за дверью. Появился переодетым в черную спортивную форму. Мой план начал разваливаться.

            Мы вышли из дома, спустились трусцой с холма, молча, как заговорщики. Мне все резко перестало нравиться. Кроссовки, что он дал, оказались велики, бежать было неудобно. Костюм болтался вокруг меня, словно хотел двигаться самостоятельно. Саженков внезапно оказался далеко впереди, я пытался догнать его. Совсем не хотелось, чтобы он наматывал круги вокруг пруда и едва ползущего меня. Бежал он быстро и легко, очень легко. Ну ясно. Он же каждый день тут топчет свои воспоминания, вбивает бутсами в асфальт свои проблемы. Мне вбивать нечего, мне бы сейчас в тихий ресторан, к вину и лазанье. Я устал слишком быстро, сердце пыталось вырваться из груди – догнать Саженкова.

– Миш! – крикнул я. – Подожди, что-то спрошу!

            Вообще-то я всегда обращался к нему на «вы», но не на бегу же, не у пруда, не в тумане.

            Саженков, видимо, остановился, его фигура стала выступать из мрака.

– Миш, – насилу подбежал я. – А у тебя нет других кроссовок? В этих бежать невозможно, спадают.

– То есть сдаешься?

– У меня мозоли будут. От тебя. Я же не знал, что у тебя такой размер.

            Я невольно ухмыльнулся. Саженков всмотрелся в меня сквозь туман.

– Ты для этого все придумал? Для своих шуточек? – спросил зло и как-то разочарованно.

– Ничего я не придумывал. Просто очень неудобно.

            Как бы в доказательство этого я поднял одну ногу и потряс ею в воздухе, опершись рукой о его плечо. Ладно, я не просто оперся. Я сжал ему плечо.

            Ну не то чтобы я сексуально сжал ему плечо. Как можно сексуально сжать плечо? Я не настолько силен в вопросах соблазнения, чтобы покорить любимого мужчину посредством искусного сжатия плеча. Я просто схватился за него, чтобы не упасть и в то же время доказать, что бегать я больше не в силах. Но Саженков вдруг врезал мне кулаком в лицо. Я отлетел, согнулся, прижал руку к скуле. Показалось, что не стало ни носа, ни глаза, они смешались во что-то общее. Саженков зашагал прочь. Я сел на беговую дорожку, прямо в лужу. Ощупал нос, он был цел, не кровоточил, но глаз начал распухать. Я бессильно стукнул кулаком по асфальту.

            Саженков свернул к пруду, снял свою толстовку, намочил ее в холодной воде и принес мне.

– Приложи.

– Да пошел ты!

– Приложи! – он бросил кофту мне на голову. – И извини. Не люблю, когда меня лапают.

– Я тебя не лапал. Я взял тебя за плечо.

– В суде будешь доказывать. Не сомневаюсь, что ты в этом силен.

– В каком суде? – я похолодел.

– Шутка.

– Бля, ну и шутки у тебя, куда там моим! Я домой поеду. Спасибо за кроссовки. – Я снял их и швырнул Саженкову. – Завтра как урод буду выглядеть.

– Тебя не испортит, – сказал он, поднимая свои найки.

– В смысле? Я и был уродом?

– Нет, в том смысле, что не испортит.

            Я пошел к дому. Да и вообще… Куда я полез? На что надеялся? Что Саженков бросится в тумане мне на шею? Теперь остается надеться только на то, чтобы он не вышиб меня с работы.

            Дом опять встретил обманчивым уютом. Я стал переодеваться.

– Нужно лед приложить, – посоветовал Саженков.

– Ничего не нужно. Я в порядке. Извините за беспокойство, Михаил Александрович. Надеюсь, этот инцидент никак не скажется на наших рабочих отношениях.

            Он уже стоял передо мной со льдом в салфетке, на пол капало.

– Ты сам виноват, – сказал мне вместо ответа.

– О, конечно. Я виноват в том, что люблю вас, и на секунду поверил, что что-то получится.

            Саженков переложил лед в другую руку, но ничего не ответил. Пауза затянулась. Он преграждал мне выход, и не мог направиться в его сторону, рискуя вторым глазом. Он молчал и просто смотрел на меня.

– Веко отекает, – произнес, наконец. – Возьми лед.

            Я взял и снова сел на тахту. Запрокинул голову, поджал ноги. Понял, что уже никуда не ухожу, что мое признание, неожиданное для меня самого, что-то сломало почище его удара.

– Что может получиться из любви? – спросил Саженков. – Секс?

– Не обязательно, – сказал я из-под салфетки.

– Тогда что? Вечерняя пробежка?

– Ну хотя бы.

– Ну это и получилось.

– Как сказать.

            Он хмыкнул.

– Я не могу, когда меня касаются. Думал, ты знаешь, – сказал просто.

– Знаю, что ты руку никому не пожимаешь, но думал, это высший уровень снобизма.

– Нет, просто не могу, когда до меня дотрагиваются.

– Мужчины?

– Все.

– Женщины?

– Все.

– И с чем это связано? – спросил я, не глядя на него.

            Саженков не ответил.

– Или об этом ты говоришь только с психологами?

– Нет. С ними я говорю о том, как достигать поставленных целей, скрывая снобизм.

            Я даже оторвал лед от лица.

– То есть ты ни с кем не говоришь об этом? Не думаешь, что это мешает тебе в отношениях?

– У меня нет отношений.

– И не было?

– Были одноразовые. Без прикосновений.

– Это как?

– Ну так. Я говорил, что делать, они делали. За деньги.

            Я снова положил лед на глаз, потом убрал.

– Скулы от холода начинают болеть. Налей хоть коньяку.

            Саженков нашел коньяк и банку красной икры. Мы стали пить не чокаясь и закусывать бутербродами. Я даже забыл, что у меня пол-лица распухло. В его доме, с ним рядом мне опять сделалось тепло и комфортно. Если бы не недавнее недоразумение, я бы даже сказал, что это самый уютный дом на свете, с самой уютной кухней, и страдает в нем один Саженков.

– Так что за фобия? – вернулся я к истоку инцидента. – Дело в родителях?

– Почему ты так решил? – Саженков отвернулся.

– Такие травмы обычно из детства, – я пожал плечами. – Они тебя били?

– Нет, – он мотнул головой. – Наоборот. Слишком любили. Брали с собой в постель.

– В смысле? Отчим?

– Да. С матерью. С семи лет. Ласкали. Потом учили сексу. Говорили, что мне это в жизни пригодится. Но больше не пригодилось.

            Саженков криво улыбнулся. Я перестал есть. Не мог поверить, что он не шутит.

– Родная мать?

– Ну да. Бывают такие мамаши. Она любила того мужика, была на все ради него готова, и он устанавливал правила, чего он хочет и как. Например, чтобы я трахал ее, потом он меня, и все в таком духе.

– Это правда? – я все еще не верил.

– Правда, – кивнул он. – И это странная правда для ребенка. Запутывает. Вроде как взрослые ему доверяют, посвящают в свои игры, но они перестают быть родителями. Он теряет семью, близких. Он получает любовников, отношения, к которым не готов. У него появляются секреты, которые он должен хранить от посторонних. Он должен беречь чужие тайны, ничем никого не выдать. И я берег, и подчинялся, лет до тринадцати. Мы жили такой странной семьей…

– Боже…

– Да. Потом я сбежал, ездил электричками. Когда меня поймала милиция, сказал, что не знаю, из какого я города, не помню фамилии. Домой меня не вернули. А может, никто меня и не искал, боясь разбирательств.

– Ты не видел их с тех пор?

– Нет. И никогда не бывал в том городе.

            Саженков выпил еще и вытер мокрый лоб.

– Я впервые сказал все это вслух. Раньше только самому себе повторял, пересказывал. Или книжки читал об извращениях, чтобы хоть как-то понять, побороть. И я многого добился. Вообще в жизни. Но секса больше не хочу. Пробовал, но не хочу. Тогда его было слишком много. На всю жизнь хватит.

– И у тебя не будет семьи? Детей?

– Детей? Это точно нет. Но ведь и у тебя не будет.

– У меня по другой причине. Я гей. В нашей стране это сложно. Но если бы я встретил своего человека, нашел взаимную любовь, я бы наплевал на все, на страну, на трудности, на осуждение общества, мы что-то придумали бы, все решаемо. Это совсем другая проблема, не психологическая.

            Мы помолчали. Я пытался понять, зачем Саженков рассказал мне все это, какой реакции от меня ждет.

– Если я могу чем-то помочь, – начал я.

– Нет, я просто хотел объяснить, почему не переношу прикосновений. И я понял, что бегать ты не можешь.

– Очень даже могу. Просто возьму свой костюм и свою обувь. И не по утрам, конечно.

– Спасибо. Мне очень нужен… друг, но такую историю не каждому расскажешь. Во второй раз я точно не смогу.

            Я задумался, потом все-таки решил уточнить:

– Может, тебе нужен друг-натурал, который не любил бы тебя?

– Зачем мне друг, который меня не любит? – удивился Саженков. – Мне нужен друг, который меня любит, и которого люблю я сам.

 

***

            Сначала я даже обрадовался. Вот честно. Во-первых, он очень вдохновенно это сказал – о любви между друзьями. Во-вторых, я не воспринял его темную историю так уж мрачно, я даже увидел в ней некоторые плюсы. Да, Саженков страдает, мучится воспоминаниями, не может даже руки подать на переговорах, но зато не бегает ни за какими мальчиками, не увлекается олигархами, ни с кем мне не изменяет и не собирается. Со мной он тоже не планировал ничего интимного, но меня это не остановило. Уже на следующий день я притащил на работу спортивки и кеды и стал с ним нарезать круги вокруг пруда, надеясь на марафонский бег как на способ сближения.

            Но памятная ночь – с его ударом, извинениями и откровениями – больше не повторялась. Мы стали отдаляться от нее, словно убегали, хотя наша дружба крепла с каждым днем, Саженков стал заглядывать в мой кабинет на работе, все с какими-то деловыми разговорами, а однажды даже позвал на ланч в ближайший ресторан, где мы второпях перекусили между сделками.

            Глаз перестал болеть, удивление моих коллег по поводу того, что я могу заслужить удар или ударить сам, иссякло. Подробностей они не знали, и я отделался шутками о ревнивом любовнике. Но у меня не было ревнивого любовника, вообще никого не было. Ноябрь наступил холодный, беспощадный к марафонцам.

– Ты и зимой бегаешь? – спросил я как-то Саженкова в машине, по дороге к пруду.

            Он кивнул.

– Не хочешь в зале заниматься?

– В зале сложнее. Меня там всегда караулят журналисты и просто… женщины. А дома в тренажерке душно, я задыхаюсь.

            Бегал он действительно подолгу. И быстро. Я отставал, пропускал круги, похудел за месяц на шесть килограммов, и мне это не понравилось. Я и так достаточно худой, чтобы разбазаривать килограммы. Тем более, смысла в этом не было. Я не оставался у него, не принимал душ, возвращался к офису за своей машиной, все это было неудобно, сложно, и ничего мне не давало, кроме тренировки выносливости и терпения. И я был вынослив и терпелив, но неудовлетворенность нарастала.

            В декабре я почувствовал, что остываю и умираю просто на бегу. Проклятая дорожка не скользила, у меня не было формальной причины бросить тренировку, упасть и зарыться в снег. Но я чувствовал, что вот-вот упаду и зароюсь. Саженков догнал меня, обогнав на круг.

– Что ты? Замедляешься?

– Да все. Хватит. Замерз сильно. Пора домой.

            На этот раз я приехал на своей машине, не нужно было ловить такси в сонной коттеджной зоне, я мог уйти в любой момент, мог вообще больше не возвращаться к этим истязаниям плоти.

– Даже вода в пруду не замерзла, – заметил на это Саженков.

            Я пошел прочь от мутной незамерзшей воды.

– Можешь у меня согреться, душ принять! – крикнул он вдогонку.

            Я вернулся.

– Короче, ты слабак, – отчитывал он меня в доме, по пути к ванной. – Джакузи набирай. Я установил, но не пользуюсь: сидишь, как идиот, мысли всякие лезут.

            Ко мне в джакузи влезла мысль о том, что прошлой зимой Саженков уезжал куда-то отдыхать, кажется, в теплые края. Тогда я думал, что с компанией, но, скорее всего, один.

            Я вышел из ванной в его махровом халате. Саженков стал искать в холодильнике еду, ничего не нашел и предложил заказать из японского ресторана. Я согласился. Значит, он меня не поторапливал.

– А ты уезжал той зимой? – спросил я все-таки. – На Багамы?

– Да. Не понравилось. Очень много людей. Некомфортно. Лежал все время в бунгало, те же мысли перебирал. Вообще не вижу смысла в путешествиях.

– Ясно.

– А ты… планируешь?

            Я пожал плечами.

– Встречаешься сейчас с кем-то?

– Нет.

            Я сам налил себе из бутылки, не дожидаясь закуски. Потом подвезли еду.

– Забери, пожалуйста, – попросил меня Саженков. – Я не хочу с мальчиками этими контачить.

            Выходило, что «контачить» Саженком мог исключительно по работе, вынужденно, в остальное время избегал любых контактов с людьми. Но и наедине с собой ему было неуютно, мысли разъедали его двадцать четыре часа в сутки. О, я и врагу не пожелал бы такого. Все было предельно запущено. Я ел и думал об этом. Он тоже молчал.

– А где ты на НГ? – спросил меня, наконец, продолжая тему отдыха.

– С родителями, – сказал я. – Такая традиция. Они наряжают елку, готовят, ждут меня. Хочешь со мной?

            Он посмотрел удивленно.

– Обычные родители, – уточнил я. – Тут, в городе.

– В смысле, что у меня необычные?

– Нет, в смысле, что у обычных родителей необычный я.

– Они знают?

– Знают. Ни с кем меня не видели, но знают, что с женщиной и не увидят.

– Подумают, что я твой бойфренд?

– Я могу сказать, что ты мой Босс, если хочешь.

– Не надо. Тогда они напрягутся, – Саженков покачал головой.

– Так что? Пойдешь?

– Ну наверное.

– Только они такие… Как тебе объяснить? Они за ручки держатся, целуются, сюсюкают друг с другом, такими голосами «утютютю»…

– И всю жизнь так прожили?

– Мама – вторая жена отца, все время у них такое умиление, а как у него с первой было, не знаю.

– А ты не такой, – сказал Саженков. – Ты совсем не сладенький, не нежный. Только холода боишься.

– Я холод не переношу. Дышать больно. И ты напрасно истязаешь себя этими тренировками.

– Я без них не усну, буду думать.

– Может, нужно все окончательно обдумать и поставить точку?

– Нет. Одно цепляет другое. Ничего не превращается в детский кошмар, не отпускает.

            Мы умолкли. До меня впервые стало доходить, что я ввязался в какое-то безнадежное предприятие, что в этом человеке все выжжено, возможно, он и не человек, а машина для зарабатывания денег, которые ему не нужны.

– На что ты тратишь? – спросил я. – Ты не скупаешь недвижимость, не коллекционируешь машины, не затариваешься шмотками в Милане, не содержишь любовниц, не любишь путешествия…

– Есть несколько детских домов, которым я помогаю, – ответил Саженков. – И чтобы там не разворовывали, нанимаю людей, которые все контролируют. И есть один фонд, помощь онкобольным детям. Практически все уходит туда.

– Ты там бываешь?

– Нет. Только отчеты проверяю и с менеджерами встречаюсь.

– Это хорошо, – я почему-то не находил слов. – Правильно.

– Да, все эти приюты, детдома, там всякое бывает. Но если заменить весь персонал и финансировать, можно добиться того, что детей никто не будет обижать, будут учить, развивать, воспитывать. Мы книжки туда закупаем, одежду, технику, ноутбуки, смартфоны, игры. Мои менеджеры ездят с внезапными проверками, общаются с детьми, чтобы… ну ты понял, – Саженков свернул разговор. – Всем, конечно, не помочь. Но хоть некоторым. Я вот только благодаря детдому выжил, хотя там, конечно, ничего хорошего не было.

            Я молчал. Самому себе казался избалованным, манерным, вечно недовольным эгоистом. Саженков совсем другой человек. Он вовсе не мертвый. Это все мои приятели по сравнению с ним – мертвечина и гниль. Я даже в благотворительных акциях никогда не участвовал, мне все не до этого, я дорогой виски люблю, хорошие машины, кокаин иногда…

– Ты чего есть перестал? – спросил он, заметив, что я завис.

– Да… пойду, наверное.

– Не садись за руль, ты выпил. Ночуй тут, комнат много.

            Но я понял, что за этим предложением ничего не стоит, кроме вежливой попытки спасти меня от холода снаружи и возможного алкотеста. Я отказался.

            Этот разговор заставил меня задумался. Я любил Саженкова и раньше, давно, но, наверное, не столько любил, сколько хотел завоевать как далекий и недоступный объект своей нелогичной страсти. Я придумывал разные планы, мечтал заручиться поддержкой его психологов, стремился попасть к нему домой, проводить с ним больше времени, бегать с ним вокруг пруда. Что-то из этого удалось. Я получил свои дивиденды: доверие, сближение, совместное времяпровождение, – все, кроме конечной цели, которая стала совершенно недостижимой. Саженков оказался каким-то форс-мажором на моем гладком пути. Горой, которую я не мог покорить и не мог обойти. Маяком, который не переставал манить.

            Раньше мне казалось, что в нем мало жизни, что в нем жизнь без жизни. Но я ошибался, жизнь в нем была. Даже не жизнь, а житие – чистое, монашеское, бескорыстное, благородное. Мне это совсем не подходит. Дайте мне жар и страсть, пусть ненадолго, пусть потом остынет, но это я понимаю, а то, что у нас с Саженковым, – нет, увольте, не могу никак понять. Для такого жития я не гожусь. Я бы в клубе потанцевал. На пляжике бы погрелся. Я не хочу даже думать о серьезных вещах.

            Так любил ли я его? С его прошлым, его проблемами, его фобиями, его идеальной репутацией без единого пятнышка червоточины и похоти, в его ореоле святости, мученичества, жертвенности, непреодолимого страдания? О, эти образы вообще не ко мне. Я предпочитаю крепкие мышцы без всякого ореола. Я тупо хочу секса от своего Босса. Не того, что между нами. Пробежки и ужины я взял в нагрузку, а вообще меня интересует только секс.

            В таком случае, не проще ли оставить это дело и получить секс от кого-то другого. Ок, не от Босса. Просто от симпатичного парня. Для меня это не проблема. Почему же я зацепился за него? Он, конечно, симпатичный, но при нашем единственном физическом контакте он разбил мне морду. У меня до сих пор левое ухо плохо слышит. После этого сложно надеяться на второй шанс.

            Так не пора ли снизить частоту и интенсивность наших встреч? Вот сейчас зима, бегать я уже отказался, дома бывать у него не буду, на работе можно ограничиться деловым общением. И вообще сказать, что у меня новый парень, я занят. Правда, я уже успел признаться ему в любви. Зачем-то. И это я, который обычно молчит, как опытный партизан, надеясь обойти стороной тему чувств и серьезных отношений, пусть даже себе во вред. Но нет, тут меня прорвало, и, конечно, не к месту и снова себе во вред. Похоже, я тот человек, который вообще не умеет позаботиться о себе. А ведь пора. Вот сейчас действительно пора, иначе Саженков и меня утопит в океане своей асексуальности.

 

***

            Так я стал отучать себя от него. Он мне не даст. Надеяться не на что, добиваться нет смысла. Ну не даст он мне, и все.

            Чего я так привязался к нему? Мы за все время даже не говорили ни о чем личном, кроме его душераздирающей трагедии. Она душераздирающая, я не иронизирую. Но обо всем остальном – о вкусах, о книгах, о кино, об увлечениях, о мужчинах (о женщинах), о сексе, о позах, о смешных случаях, о нелепых знакомствах – это нет, конечно, нет. Я же не могу сам об этом говорить, без его реакции, я же не попугай на жердочке, которому нечего делать…

            И я прекратил бегать с ним, сославшись на снег и холод. Благо, снег не таял, а холод не отступал. И я прекратил ездить с ним на ланчи и перекусы, а когда он заглядывал в мой кабинет, делал вид, что страшно занят – чем-то, безусловно направленным на реализацию целей нашей управляющей компании. Конечно, во фьючерсах и свопах я ничего не понимаю, только в юридическом оформлении, но я изображал предельную занятость и полную погруженность в работу.

            В последнее время и он прекратил давать мне сомнительные поручения по поиску информации о восходящих звездах отечественного хип-хопа. Таким образом, наше общение стало сходить на нет. Не знаю, скучал ли по мне Саженков, но я стал скучать. Конечно, не по его искрометному юмору или оптимизму, а по его карим глазам, по сосредоточенной угрюмости, по отшельничеству, по одинокому дому на холме, по пруду под холмом. Было в этом все что-то кристально чистое, притягательное и безнадежное.

            Я сидел, подперев голову кулаком, и думал. Саженков вошел в кабинет и прислонился к двери спиной, а я смотрел на него, не мигая, как на воспоминание, все еще видя перед собой пруд с темной водой и оледеневшие кусты. Я не успел изобразить предельную занятость, я просто смотрел на него. Вдруг мне пришла в голову мысль, что я еще не наврал ему о новом любовнике, и что сейчас самое время.

– О чем задумался? – очень кстати спросил Саженков.

– О том, что мне тебя не хватает, – сказал я. – Хоть ничего и не было… такого, чего могло бы не хватать.

            Стало жгуче приятно от того, что я могу ему это сказать, хоть и не собирался, а больше никто не может. Да, это мания к Боссу, не иначе.

– Ну ты же бегать не хочешь. Мог бы так просто заехать.

– Не могу. Я возбуждаюсь от тебя.

– Ты пьян?

– Как я могу быть пьян на работе?

– А как ты можешь говорить на работе о таком?

– А где же мне еще об этом говорить?

            Я оценил его перепуганный вид.

– Да шучу! Расслабься!

            Саженков криво улыбнулся.

– Не сбивай меня с мысли своими шуточками. Я зашел узнать, что твои родители любят. Хочу им подарков купить.

            О, я и забыл о Новом годе! Даже своих не предупредил, что буду с другом. С другом? Или кто он мне? А вот Саженков не забыл. Жаждет творить добро, дарить подарки и быть новогодней феечкой.

– Да все у них есть, Миша. Я же стараюсь.

– Все равно. Так положено.

– Ну пазлы купи. Однотонные. Пусть занимаются.

            Саженков еще взглянул на меня вопросительно, но уточнений не получил и вышел. Я позвонил маме и сказал, что приду с другом. Не сказал, что с Боссом. Хрен ему. Пусть побудет простым приятелем рядом с их замечательным, успешным, красивым, умным и обеспеченным сыном. Это же я их чадо, их радость жизни, а не Саженков. Его родители любили его совсем по-другому. Грех смеяться.

            Компания тоже намечала корпоратив – в ночном клубе, с последующим январским выездом на горнолыжный курорт Виллар в Швейцарии. Угадайте, кто отказался ехать на горнолыжный курорт. Конечно, Босс, который одобряет и спонсирует корпоративные выезды, но сам в них участия не принимает. Ну и я. Мне и нашего пруда хватило, чтобы намерзнуться на всю зиму. Колесников даже пошутил, что мне придется как-то развлекать Босса в их отсутствие, и, конечно, мне известны подходящие способы. Да, они мне известны. Только к Саженкову никак не подходят. И никто даже не догадывается об этом, считают его нормальным, просто высокомерным и страшно занятым человеком. Пришлось посмеяться этой шутке, в которой доля правды была ничтожной.

            На корпоративе мы не пересекались, я видел его мельком, хотя он произносил тосты – об успехе и дальнейшем процветании компании. Вечером следующего дня он приехал ко мне – с горой коробок, пакетов и свертков. Все это были, конечно, подарки. Пазлы, еще какие-то настольные игры, кашемировые пледы, дорогие коньяки, сигары и прочие странные вещи, которые меня очень удивили.

– Что? Отец не курит? – смешался Саженков. – Но это Arturo Fuente Opus X, они коллекционные.

– Да курит, просто не ожидал, что ты выберешь сигары, а не четки, например.

– Четки?

– Шутка!

– Я понимаю, о чем твои шутки, – сказал Саженков. – Но иногда они кажутся мне очень жестокими. Представляю, как ты шутишь над своими…

            Он не договорил. Огляделся в квартире. Думаю, оценил дизайн. Но это не моя заслуга, не мой вкус, а дизайнера, которому я доверяю. От меня требуется лишь ничего не испортить и следить, чтобы потолки не заплело паутиной.

– Хорошо у тебя.

– Хорошо. Но в частном доме тише и спокойнее. Тут, конечно, соседи нормальные, но все равно как большая общага. Коммунальные сети нереально сближают.

– Это опять для меня ремарка?

– Да, ты же хотел сбежать из коттеджного поселка.

            Он достал еще один бумажный пакет.

– Это тебе.

– Подарок? О, совсем не обязательно. Нижнее белье? Вибратор? Эротический спортивный костюм?

– После Нового года посмотри.

– Ждать еще!

            Я раскрыл пакет. Там был целый набор – наручные часы в коробочке Breguet, какая-то туалетная вода, шарф, золотая цепочка, в общем, маленькие, но достаточно дорогие радости.

– Ого! – я не мог скрыть ошеломления. – Все очень круто, спасибо! Надеюсь, тебе нравится запах этого одеколона, и как тикают эти часы, и как развевается этот шарф, и все прочее. Не хватает слов.

            Саженков засмеялся. Он выглядел довольным.

– Я прочитал в инете, что все это нельзя дарить, все предвещает разлуку, и я собрал все вместе…

            Я еще раз посмотрел в пакет, припоминая приметы.

– И что? – спросил его. – Зачем?

– Разлука – это же для любовников. Нам можно все. Мы неуязвимы.

            Мы неуязвимы? Даже оптимизм у Саженкова проявлялся как-то тоскливо.

– Это пока! Потом станем уязвимы, как все. Будем из-за часов и шарфов ссориться. Как думаешь, у меня есть подарок для тебя?

            Саженков покачал головой.

– Думаю, нет. И ничего не нужно, Женя. Ты и так даешь мне слишком много.

            Я не стал уточнять, что именно. Подарок у меня был. Я протянул ему бумаги по VIP-туру на необитаемый остров.

– Как это? – не понял Саженков.

– Ну вот так. Эксклюзивный тур. Летишь в Джакарту. Оттуда вертолетом доставляют на остров. Все в твоем распоряжении на десять дней. Продукты и развлечения подвозят. Никаких левых персонажей. Думаю, десять дней в январе ты сможешь выделить.

– Я один? А ты?

– Ну, если хочешь, то и я. Но тогда остров уже не будет необитаемым.

            Саженков засмеялся.

– Заманчиво. Даже не знаю. Не слышал о таких турах.

– Их организуют по требованию, для особых клиентов. Соглашайся. Обещают сплошную экзотику и комфорт.

– Ну давай попробуем, – сдался он. – Интересный подарок.

            Мы, конечно, не скрепили обмен подарками объятиями, а стали собираться к моим родителям. И снова я подумал о том, что вместо того, чтобы бежать от него, ищу новые пути сближения. А ведь у меня был хороший план отступления. Но, держа в голове свой хороший план, я разыскивал турагентство, которое может организовать путешествие в рай для двоих, как будто этот рай для нас возможен. Утопите утописта. Хотя бы в Яванском море, если уж пруда около дома Саженкова не хватило.

 

***

            Родители мне всегда рады, а тем более в Новый год! Отец обнял меня прямо на пороге, мама стала целовать в щеки. Саженков остался в стороне и даже немного попятился от урагана эмоций. Папа протянул ему руку.

             Ну а как бы я предупредил, что руку ему подавать не надо? Может, мне следовало вывалить на них сразу всю историю – с подробностями, как в безвкусных ток-шоу. Это не моя история, я не могу ею распоряжаться. Я просто влез между рукой отца и Саженковым.

– Познакомьтесь, это Миша, мой хороший друг.

            Родители впервые видели рядом со мной другого мужчину. Рассматривали его с интересом. Мама даже прослезилась.

– Мы так рады за вас с Женей! Мишенька, не стесняйтесь, будьте как дома!

            При этом отец и мама, конечно, обнялись и взялись за руки. Саженков забуксовал, я кивнул на пакеты, чтобы занять его, он стал вручать подарки, приговаривая зачем-то: «Это к столу», хотя не все в пакетах было съедобным.

            Мне уже не казалась хорошей эта затея. Она пришла мне в голову как-то спонтанно, и Саженков ухватился, не забыл о ней. Возможно, ему хотелось посмотреть на нормальную семью. Но на фоне этой нормальной пары мы как пара вообще не выдерживали конкуренции. Между нами всегда висело холодное пространство, а в их доме оно сгустилось и стало расталкивать нас в стороны.

            За столом все болтали, кроме Саженкова, который вообще участвовал мало, ел неохотно. Сделал маме комплимент по поводу украшенной елки, старательно выговаривая имя-отчество:

– Таисия Васильевна, очень красивая елка.

            Елка была искусственная, довольно пушистая, наряженная синими и белыми шарами. Мама ответила, что это металлические цвета наступающего года по китайскому календарю.

– Значит, будем ставить на металл, – кивнул Саженков.

            Этого замечания родители не поняли, я объяснил, что Миша и в праздники думает об акциях сталелитейных компаний и распоряжении чужими активами. Отец сказал, что это очень ответственно.

– Особенно для генерального директора, – кивнул я.

– Ах, у тебя роман с начальником? – мама всплеснула руками. – Служебный роман! Как это романтично!

            Саженков смотрел на еду на столе. Блюда были традиционными, много нарезки, закусок, сыров, фруктов, сладкого, но он застрял на горячем и никуда не двигался. Напряжение сквозило в каждом жесте. Я подлил ему вина.

– Да, романтично и очень здорово. Я кайфую! – сказал я. – Каждый раз, когда Мишу на работе вижу, душа в пятки уходит. Думаю, уволит или поцелует.

– А может уволить? – мама сделала испуганные глаза и прижалась плечом к отцу. Саженков пытался улыбаться и выглядеть беспечным. Но я понимал, что этот праздничный вечер стал для него настоящей пыткой.

            Конечно, нас стали уговаривать остаться до рассвета, чтобы мы не рисковали в гололед на ночной дороге. Но я обернулся к Саженкову, предлагая ехать.

– Давай останемся, пока рассветет, – согласился вдруг он.

            Нам выделили гостиную с заговорщицким видом и намеками на широкий диван. Диван был широким. Мы легли по разным краям, не раздеваясь. Саженков только хмыкнул.

– Чудные они у тебя.

– Я предупреждал.

– Нет, очень хорошие. Тебе повезло с родителями. Поэтому ты такой – спокойный, открытый, щедрый.

– Ты плохо меня знаешь.

– Да брось.

            Мы помолчали.

– Ты в этой квартире вырос? – спросил Саженков.

– Нет. Это новая, купил родителям, чтобы они все старое выбросили и жили новой жизнью. Дома у нас еще куски смет хранились, они оба были инженерами. А тут все по-другому, легко.

– Да, очень уютно.

– Вот сейчас подумал, что моей заслуги в этом нет. Эту квартиру оформлял тот же дизайнер, что и мою. Мы мало отражаемся в окружающем мире, даже отражение в зеркале от нас почти не зависит – все за нас решают дизайнеры, коучи, тренеры, стилисты.

– Думаешь?

– Вот мне стилист прямо объяснил, как оформить брови, чтобы выглядеть геем, а как, чтобы нет.

– И что ты выбрал?

            Я не ответил, повернулся на бок и стал смотреть на Саженкова. Он лежал на спине, глядя в потолок, руки, кажется, были в карманах брюк.

– Они никогда тебя не осуждали? – спросил он снова о родителях.

– Конечно, осуждали. Пытались переделать, знакомили с девушками, с женщинами постарше. Допытывались, чем они виноваты, чем подали мне такой пример. Они обычные советские люди, они ничего не знали о геях. Но потом смирились. С другой стороны, эта часть моей жизни всегда была для них абстрактной. Не думаю, что они представляли, как меня шпилит какой-то мужик в туалете ночного клуба. Пожалуй, сегодня впервые они увидели вживую моего друга.

            Саженков ничего не сказал, не напомнил, что между нами все понарошку.

– Ты не можешь с женщинами? – спросил зачем-то.

– Ну… нет. Не могу. Не встает.

– А с мужчинами можешь быть активным?

– О, конечно.

– Почему так?

– Не знаю. С мужчинами я весел, легок и свободен. Я могу все.

– Мне так жаль, – сказал вдруг Саженков, – что я не могу ничего тебе предложить в ответ на твою доброту.

– Нет, не нужно мне отплачивать. Все нормально.

            Саженков все-таки продолжил:

– Я перебирал в уме все, что они со мной делали, и что, помимо этого, подошло бы нам, например. Но они делали все. Я не знаю ничего другого. И, конечно, стараюсь это побороть…

– Миша, стоп! – мне хотелось взять его за руку, но я сдержался. – Ты уже говорил, что должен побороть. В этом ты и ошибаешься, по-моему. Тебе не нужно ничего «бороть». Это просто было, случилось и прошло. Конечно, я знаю, что в детстве все производит огромное впечатление, вот ко мне один мужик цеплялся, я его до сих пор помню, так он меня и пальцем не тронул, просто волочился за мной. Но то, что с тобой случилось, нужно просто принять. Принять и жить дальше.

– Как ты принял гомосексуальность?

            Я удивился сравнению.

– Нет, гомосексуальность – не проблема, не беда для меня, не неприятность, просто моя особенность, она меня даже радует. А вот… не знаю, с чем сравнить твою ситуацию. Вот однажды я переспал с мужиком и остался у него ночевать. И ночью он меня обоссал. Не как-то сексуально обоссал, а просто у него был энурез, но при мне он не стал заводить будильник. Это было. Но я не должен это «бороть». Я его не провоцировал, я ни в чем не виноват. Я принял тот факт, что это произошло, и живу дальше. А ты уж тем более не соблазнял и не нападал на взрослых людей. Ты не виноват в том, что с тобой случилось. Да, это гадко, неправильно, но это случилось, тебе не повезло. Остается только принять и жить дальше. И когда ты говоришь «побороть», что это значит? Побороть что-то в себе? Наказать себя за что-то? Или побороть и изменить прошлое? Но это невозможно. Тебе нечего бороть, но этой ежедневной борьбой ты загоняешь себя в тупик, держишь там и не выпускаешь. Так ты никогда не переживешь свое детство.

– Но как принять? – спросил Саженков. – Согласиться с тем, что было? Что я участвовал? Что мне нравилось?

– Да, согласиться. Нравилось или нет, человек до шестнадцати лет решать не может, говорю тебе как юрист. А мне нравилось в детстве в носу ковырять, что теперь – всю жизнь вспоминать и раскаиваться? Это же бессознательный возраст. Ребенок в любом случае является жертвой, не участником, не провокатором. Иначе не было бы уголовной ответственности за секс с несовершеннолетними.

            Саженков хмыкнул.

– В остальном – да, говорить, обсуждать, высмеять это все, вытереть ноги о прошлое и пойти дальше, – закончил я.

– Это твой подход? Наверное, поэтому ты до сих пор одинок?

– А ты до сих пор с ними? С теми, от кого сбежал?

            Саженков сел на постели.

– Хватит, не добивай меня! Это был очень тяжелый вечер. Я хочу уехать.

– Не надо, Миша, я буду молчать, – пообещал я. – Просто кто-то же должен говорить тебе правду. Возьми одеяло, ложись. Давай спать. Я просто выпил, и мне жаль, что все так, что ты себя терзаешь.

            Саженков стащил свитер и лег. Под свитером была какая-то темная футболка. Я укрыл его одеялом.

– Я какую-то угрозу от тебя чувствую, – сказал он все-таки.

– Ты мне чуть глаз не выбил и угрозу чувствуешь? Думаешь, тебе все еще семь лет? Ты здоровый мужик на минуточку. Тетки по тебе целыми отделами сохнут. Угрозу он чувствует!

– Да, именно это. Угрозу упрощения, – сказал Саженков.

– А, это. Ну если не можешь что-то проглотить, режь на маленькие кусочки.

            Саженков повернулся ко мне, возможно, еще пытаясь спорить, но вдруг уткнулся лицом мне в плечо, и я понял, что он плачет.

– О, Миша, – я дотронулся до его шеи, волос, он вздрогнул, но не убрал моей руки и не перестал плакать.

            Я смотрел в темноту, гладил его и слушал всхлипывания. И, конечно, сожалел о том, что был так резок, что сделал этот тяжелый для него вечер совершенно невыносимым.

 

***

            Возможно, я что-то не так понял. Мне показалось, что тогда в предложении дружбы и в желании «друга, который любит» был намек на что-то большее. Но, скорее всего, его не было, не было изначально.

            После нашей ночи у родителей я как будто опомнился. Не маньяк же я! Не животное! Не школьник, помешанный на сексе! Зачем мне от Саженкова секс? Вообще странно. Потому что он Босс? И мне так уж хочется быть избранным? Нет, не хочется. В своих глазах я всегда избранный, я не ставлю самооценку в зависимость от оценки окружающих.

            А Саженкову, возможно, вовсе не нужны близкие отношения. Обходился же он без них раньше, и весьма преуспел. А если и нужны, почему я уверен, что с мужчиной? Ведь женщина будет к нему и мягче, и добрее, и терпимее, и поймет его лучше (по-матерински), и сможет пожалеть. Впрочем, его мать не очень-то его поняла и пожалела. Но и мое сочувствие всегда было корыстным. Я до последнего мечтал затащить его в постель. Разница лишь в том, что Саженков уже совершеннолетний. И я, можно сказать, затащил. Получил море его слез. И вряд ли получу что-то еще. Так может, хватит его мучить и мучиться самому?

            После Нового года мы оба вернулись на работу, прикрывать прогулы горнолыжников, а после их возвращения пришло время нашего отъезда. Саженков, кажется, не колебался. Но я не был так уверен. Зашел вечером в его кабинет, соображая, как лучше сказать.

– Миш, слушай, я тут подумал, мне же не обязательно тебя сопровождать. Ты можешь взять кого угодно, женщину…

– Какую женщину? – Саженков оторвался от монитора.

– Любую. Если тебе так будет комфортнее. Или я могу договориться с организаторами, они подберут соответствующий эскорт.

– Проститутку?

– Нет, эскорт для поездки. Или аборигенку, владеющую английским. Чтобы был полноценный отдых, чтобы было интересно.

– То есть ты не хочешь ехать?

– Нет, я не отказываюсь. Но думаю, ты уже устал от меня: и в будни, и в праздники, и на работе, и на отдыхе…

            Он повернулся ко мне в кресле и смотрел молча.

– Может, с девушкой тебе будет проще и радостнее отдохнуть, – продолжил я. – Ты не обязан тащить меня с собой.

– Ок, я понял. Отдых без секса кажется тебе неполноценным.

– Мне так не кажется. Но дело не во мне.

– Во мне? С чего ты вдруг решил подсовывать мне женщин?

– По-дружески. Мы же друзья.

– Что?

            Саженков посмотрел странно, как будто сам удивился тому, что мы просто друзья. На секунду мне показалось, что все развалится. Вообще все: и отношения, и офис, и даже то, чего никогда не было между нами.

– Миша, – начал я снова, пытаясь все исправить.

– Не выдумывай, – отрезал Саженков. – Мы же договорились. Пусть на работе говорят, что хотят, если это тебя волнует.

– Нууу, – протянул я, как будто действительно беспокоился из-за общественного мнения.

– Это решено, – сказал Саженков. – И я твои слова обдумал. Я вообще очень много думаю над тем, что ты говоришь. Прости, что сразу воспринял в штыки, ты во многом прав. Наверное, потому что умеешь принимать, а не вычеркивать и себя вместе с прошлым.

– Я переживал, что обидел тебя, – немного отлегло от сердца.

– Конечно, обидел, но правильно сделал. И я вспомнил-таки, чего мы никогда не делали, чего вообще со мной никогда не было.

            Он вдруг поднялся и подошел ко мне, очень близко, я уперся спиной в дверь, пытаясь понять, что он имеет в виду. Мне казалось, что офисная обстановка не должна располагать к подобным воспоминаниям и экспериментам, мог бы подождать до отлета. Но он приблизил лицо к моему и дотронулся губами до губ.

– Так? – спросил после невесомого поцелуя.

            Я кивнул, потянулся к нему, обхватил руками за шею. Поцелуй раскрылся, он приник ко мне всем телом, мы оба налегли на дверь.

– О, это что-то совсем другое, – сказал Саженков и посмотрел в пол. – Давай не торопиться. Я просто хотел извиниться за то, что был невнимателен к тебе, совсем увяз в своих проблемах.

– В кабинете есть камеры? – спросил я на всякий случай.

– Есть. Забыл об этом. Давай еще раз, и я схожу на пост охраны, удалю записи.

            Мы поцеловались еще раз, он закрыл глаза. Мне хотелось продолжения, но я сдерживался, чтобы не начать его лапать и не веселить охранников.

            Наконец, он отстранился.

– Странно, что они никогда не целовали меня в губы, – сказал задумчиво.

– Странно это как раз целовать в губы ребенка…

– Ты прав. В моем сознании все конкретно сдвинулось.

            У меня все еще кружилась голова, и мы попрощались до встречи в аэропорту.

 

***

            В аэропорту у меня снова кружилась голова, и когда мы заняли места в самолете, я понял, что со мной что-то не так. Попросил у стюардессы таблетку от головной боли, но не помогло. Саженков выглядел довольным, в другое время я бы порадовался этому как своей заслуге, но долгий перелет измотал меня окончательно. Он допытывался, что со мной. Предлагал коньяк и плеер, я проваливался в сон, потом снова находил себя в самолете, над океаном, рядом с Саженковым, задающим вопросы.

            В Джакарте нас встретил проводник – англоязычный азиат, который довез нас до вертолетной станции и загрузился вместе с нами в вертолет. По дороге Саженков успел переодеться в летнее, я по-прежнему волок на себе куртку. Было ветрено, жарко, и, в целом, еще хуже, чем дома.

            Не знаю, был ли необитаемым тот остров, или его сделали таким для VIP-туристов, отселив оттуда индонезийские семьи, возможно, и семью нашего проводника. На берегу стояло несколько бунгало – все пустые. Мы выбрали первый дом, гид провел нас внутрь, ничего национального там не было. Он показал нам аккуратную кровать, телевизор, электроплиту, холодильник, полный еды, морозильную камеру, полную рыбы и морепродуктов, фрукты в вазах, фрукты в корзинах и коробках про запас, какие-то средства от насекомых, махнул рукой за пределы дома, обрисовывая широкий горизонт – гамаки, шезлонги, море, бассейн. Объяснил по-английски, что через день нас навестят, и можно у него по телефону заказать что-то еще, чего нам не будет хватать на острове. Но, в целом, остров, конечно, необитаемый, и никто нас не потревожит. Можно гулять, где угодно, делать, что угодно, нет чужих глаз, нет никаких камер, но лучше далеко не заплывать, чтобы не встретиться с акулами. Еще раз продиктовал свой телефон на случай любых неприятностей или неудобств, пожелал нам хорошего отдыха и улетел.

– Что с тобой? – спросил, наконец, Саженков. – Ты не рад?

– Я простудился, наверное.

– В вертолете?

– Нет, еще дома. Но не волнуйся, я тебе ничего не испорчу, буду лежать…

– Женя, ну ты что? – Саженков заметно расстроился. – А загорать? А купаться? А нырять с аквалангом? А смотреть коралловые рифы?

– Ну как бы… все это прелестно. Но я пока полежу.

            Не знаю, чем он занимался до вечера, но к ночи принес мне жареной рыбы и горячего чаю. Поинтересовался, как я себя чувствую.

– Да так, традиционно. Я зимой всегда болею.

– Поэтому ты не хотел ехать?

– Нет. Не хотел тебе навязываться. Но вот навязался. Мне очень жаль.

– Ясно, – Саженков кивнул. – Ну хоть поешь. Я буду тебе рассказывать, что снаружи.

            Честно говоря, мне не было даже интересно. Я укрылся двумя пледами, меня трясло, из глаз текли слезы. Снилась зима, заледеневший пруд, убегающий Саженков, воробьи на черных ветках.

 

***

            Проснувшись утром, я понял, что меня по-прежнему ломает, а Саженков спит рядом. Он спал не укрывшись, в шортах и майке, оставив оба пледа мне. Я пошевелился, он открыл глаза.

– Ты жив? – спросил без надежды.

– Страшно у хладного тела?

– Страшно. Но какой выбор? В каждом бунгало по одной кровати. Или спать вместе, или идти в другой дом.

– Здорово придумано.

– Ты как?

– Горло сильно болит.

– Ты даже не представляешь, как тут хорошо. Просто фантастика! Нужно будет выбраться на месяц хотя бы!

– Ну…

– Да понятно, что тебе совсем не до отдыха.

– Немного не повезло.

– Ты вообще невезучий? – спросил Саженков.

– Нет, обычно мне везет.

– В чем, например? В чем тебе крупно повезло?

– С работой, – сказал я.

            Саженков не хотел и слышать про работу.

– Ты поднимешься? Или тебе завтрак в постель?

            Мерзкое состояние мешало мне порадоваться его азарту. Я насилу встал, мы выпили кофе. Саженков спросил, не заказать ли мне таблеток или еще чего-то для скорейшего выздоровления. Но я знал, что скорейшее выздоровление никак не возможно, что меня проколбасит все десять дней на острове, а когда я вернусь в зиму, еще раз долбанет акклиматизацией.

            Саженков все-таки стал звонить нашему гиду и просить таблеток. Как можно понятнее он рассказывал на английском, что его друг заболел, у него жар, болит горло и все остальное. И вообще он козел, который сумел испортить даже VIP-отдых на необитаемом острове. Гид, видимо, тоже сокрушался и выражал Саженкову сочувствие. Я смотрел на все это как на плывущие в тумане картинки – все клубилось и сплеталось перед глазами.

            Потом Саженков нашел мне бренди. Он уже не просил меня выйти наружу и оценить пейзаж, а тем более нырять и любоваться кораллами. Он просто хотел, чтобы я был обычным, пил и закусывал. Но у меня плохо получалось, я снова провалился в сон, потом пришел в себя от шума вертолета.

            Все казалось мне апокалипсисом. На необитаемом острове стало многолюдно, все заговорили одновременно, меня никак не оставляли в покое. Я уже забыл свои планы по завоеванию и соблазнению Саженкова вдали от цивилизации, мне хотелось, чтобы все вокруг замерло и остановилось. Вместо этого снова возник наш гид с еще одним невысоким азиатом, который осмотрел меня, пощупал пульс и потрогал лоб. Сказал что-то краткое гиду, потом Саженкову. Тот промолчал, видимо, ничего не понял. Потом мне приготовили какой-то горячий напиток, приторный на вкус и отдающий кошачьей мочой. «Доктор» показал жестом, что нужно выпить чашку до дна. Я выпил. Веки снова стали слипаться, я почувствовал, что засыпаю просто при наших гостях и не могу противиться сну.

            Когда я проснулся, не мог понять, почему улегся в кровать днем. Не детсадовец же я! Я совершенно забыл о том, что у меня болело горло, что из глаз лились слезы. Я вскочил. На тумбочке еще стояли чашки, были разбросаны травы, пахло специями.

            Саженков лежал в гамаке под пальмами. Увидев меня, сел и посмотрел с тревогой.

– Может, рано ты подхватился?

– Чувствую себя спасенным!

– Я тоже эту гадость выпил, – кивнул он. – Сказали, для профилактики. Народная медицина у них такая.

– Очень эффективная, – признал я. – Спасибо тебе.

            Саженков посмотрел вдаль.

– Они еще всяких трав оставили. Решили, что мы пара, у которой ничего не получается.

– Да, они без предрассудков, – я не стал комментировать, потому что в нашей неудаче теперь была и моя вина.

            Саженков рассказал, что с другой стороны острова джунгли, но он туда не ходил, чтобы не оставлять меня надолго. Зато плавал к коралловым рифам.

– Акул видел?

– Хватит нагнетать! – он отмахнулся. – Наконец, у нас все хорошо. Зачем нам акулы?

            Честно говоря, на острове было скучно. Лично мне. Я бы не отказался от шопинга и экзотического ночного клуба, но для Саженкова эта глушь оказалась воплощением мечты. Он изучал каждое растение, каждый камень, каждую букашку, ползущую мимо нас.

            Вечером, лежа в постели, мы искали знакомые телеканалы, нашли только BBC, но Саженков сразу выключил.

– Не хочется политики.

            И мне следовало спросить, чего же ему хочется вместо этого, но что-то сдерживало.

– Может, мне выпить тех микстур все-таки? – спросил он.

– О, нет, Миша, ничего не надо, – я даже испугался. – Не напрягайся. Мы же решили отдыхать.

– Может, мне уже пора напрячься.

            Он не сказал «хочется», он сказал «пора», как будто пришло время расплачиваться за тур к морским конькам и стрекозам, который он и сам мог себе позволить.

            Мне отчего-то сделалось горько и неспокойно. Пока мы боролись с прошлым и болезнями и пытались победить, казалось, что у нас есть цель, и как только мы ее достигнем, наступит какое-то неимоверное счастье. Именно на этом необитаемом острове – за сотни километров от зимы и от компании. Но наступили только неловкость и беспокойство. Мы ждали чего-то друг от друга, были обязаны и не имели права разочаровать.

– Ничего не делай, – повторил я. – Это все испортит.

– Правда? – Саженков спросил без удивления. – Я тоже как-то так чувствую. Ты мой кумир…

– Что?

– Это как в постели со звездой. Нет шанса не облажаться.

            И это мне говорил практически святой человек.

– Брось. Не будем меряться добром и помощью обездоленным.

– Ну моя помощь абстрактна. Я не знаю историй тех, кому помогаю, и не хочу знать, у меня не хватило бы сил на это. А ты знаешь мою историю, и ты приблизился, помог мне – я только твоими советами и живу, пытаюсь перенять твой здоровый пофигизм, хотя понимаю, что для человека с таким сердцем пофигизм – всего лишь маска. Мне кажется, я во всем хотел бы быть как ты. Вот таким…

– Каким?

– Ну вот таким. Без возраста, без наворотов, без спецэффектов, и таким уверенным специалистом, и таким добросердечным…

– Не замечал за собой особой добросердечности…

– И таким скромным.

            Саженков, как обычно, смотрел в потолок, говоря все это. Не на меня. Я был польщен, но чувствовал, что такое поклонение может окончательно развести нас.

– Так поцелуй меня за то, что я такой хороший, – сказал, чтобы свести все к шутке.

            Он повернулся ко мне и сквозь сумерки посмотрел мне в глаза.

– Такого ты точно еще не делал – не начинал первым, – подбодрил я.

            И сразу же пожалел, что призвал его прошлое сюда, на далекий остров, в нашу ночь. Но потом почувствовал его губы на своих губах, он положил руку мне на грудь, склонился надо мной. Я больше не мог думать. Тем более, думать обо всем сразу: о себе, о своей мечте, о Саженкове, о том, что он чувствует, о том, насколько ошибается во мне или не ошибается ничуть.

            Он целовал меня, я уступал, поддавался, таял. Его руки шарили по мне жадно, жарко, но не срывали с меня одежду. Я понял, что он не решится. И я тоже не решусь – уже потому только, что не уверен в его ориентации.

            Но сквозь наши неуместные шорты я чувствовал его вставший член, и это оставляло надежду. Поцелуи затянулись, стали болезненными, безысходными. Казалось, за ними должна обрушиться лавина энергии, которая сплавит нас воедино, но Саженков отстранился от меня, приподнялся, растворяясь в сумраке комнаты.

– Что теперь? – спросил зачем-то.

– Что хочешь, – сказал я.

            Я подумал, что напрасно переложил на его плечи бремя соблазнения, инициативы и натиска, но как иначе дать ему свободу выбора – свободу самому начать и самому прекратить все в любой момент? У него никогда не было этой свободы, все решали за него.

– Я хочу, – сказал он. – Давай попробуем.

            Я снял остатки одежды. Думаю, в темноте он не видел четко моего тела. Саженков тоже стащил плавки. Я не дотронулся до него, но он провел по мне рукой – от груди до живота, почти невесомым движением, и отдернул руку.

– Возьмешь меня? – спросил я, пытаясь подсказать ему возможный вариант нашей близости.

            Но Саженков спасовал, лег рядом на спину, ничего не ответил.

– Миша? – позвал я.

– Не знаю. Сделай сам что-нибудь.

– Пару бутербродов?

– Дурак!

            Я сел на него сверху, закрыл его рот своими губами, сунул в себя его член, качнулся. Саженков застонал. Стоял у него хорошо, крепко, я мог позволить себе широкую амплитуду. Я уже не думал о том, насилием ли это было, нравился ли ему такой секс. Я ориентировался только на физические показатели. Судя по ним, нравился. Кончил Саженков внезапно, не дожидаясь меня. Я оставил его, лег, не касаясь. Он притянул меня рукой, прижался к спине. Я не решался задавать вопросы.

– Почему мы раньше этим не занимались? – спросил Саженков.

– Мы были недостаточно хорошо знакомы.

– А, да, точно, – согласился он. – Я очень боялся. Думал, это вернет меня в детство.

– И как?

– Все совсем не так. И я уже не тот, ты прав.

– Хорошо, – я выдохнул с облегчением.

– И ты зря так нежничаешь со мной, – сказал он.

– Иногда мне кажется, что сейчас все исчезнет, все, к чему мы так долго шли… летели даже.

– Нет, – он снова меня обнял. – Ничего не исчезнет. Я уверен. Можно было и не лететь на край света… Просто ты мне так нравился, и я так долго не мог разобраться в себе. Не хотелось думать, что это они сделали меня таким. Но теперь мне все равно, кем они меня сделали, геем, или натуралом, или женоненавистником, или чайлдфри, я все равно счастлив. И когда мы вернемся… это возможно? – спросил Саженков неопределенно. – Живут же люди вместе? Такое бывает?

– Люди одного пола? Нет, такого не бывает. Только вместе вокруг прудов бегают.

            Саженков засмеялся. Я хотел спросить, знает ли он о том, что я совсем не подхожу ему, что у него все прекрасно получится и с другим парнем, и в других отношениях, но решил привычно обойти серьезную тему. На необитаемом острове мне и самому хотелось верить во взаимную любовь, в судьбу, в преданность, в бесконечность нашего счастья.

 

2019 г.